Трагедийность чистой религии выявилась вот в чем. Вряд ли комрад Бультман особо рефлектировал насчет дальнейших последствий своего благороднейшего проекта «демифологизации» религии, очищения первичного христианства от нанесенного песка времени (вызванного скучающей аристократии и развеселым народом). Позиция, до болей в животе, верная, честная, последовательная, но абсолютно не реалистичная; убрать все лишнее, чем за долгий срок позарилась, вбирающая в себя все нужное и ненужное, догматика (и соответственно культовая практика). Я даже не говорю о правомерности и способностях одного или нескольких человек сделаться обезличенной инстанцией для критериев правильности и кривизны, - эти вещи давно и тысячекратно озвучены, что стали классическими. Просто само по себе «чистое» христианство, как, например, «керигма об Иисусе как Христе, о вхождении Царства Небесного в экзистенциальной обертке» (замечательное направления Бультмана, Тиллиха и др.) – не универсально, и не только по своему содержанию (в этом смысле она может и благородней других, более остальных претендует на это высокое звание). По сути, является совершенно частной (конкретней, сверх интеллектуальной протестантской) трактовкой весьма локального, фиксированного в истории, религиозного артефакта. Дело не в незабвенной популярности – ведущего качества постсовременности, а в изначальном пораженчестве, субкультурности (пусть и высокоинтеллектуальной) того, что во все стороны вещает о собственной всеобщности, ультимативности, необходимости. То есть приходит благороднейший человек и говорит, что он освободил главнейшую религию человеческой цивилизации от ошибочной мифологии прошлого; при этом он лишает интересующий нас объект всех наносных красот и завлекательностей: таинств, представляющих духовные силы, чудотворений, оправдывающих наше верование, «скользких» догматических истин, наделяющих непомерными надеждами, и т. д. И с чем мы остаемся: с верой в Иисуса, о котором мало знаем по причине исторической последовательности, и с полным отсутствием каких-то гарантий или оптимистичных ожиданий. Но этот чистый, как слезинка, продукт, расторгнувший контракт с религиозным утилитаризмом, оказывается совершенно провальным. Он низводится в соревновательную когорту к другим феноменам культуры. (Даже со столь мифологичным православием, вроде бы противящимся такой жесткой обработке, можно провести подобный опыт; достаточно убрать отовсюду момент полезности, то есть большинство институтов расположить в плоскости слов: литургийное записочки – это простое поминовение общины своих членов, без всякого вспомоществования, никто ничего не знает о загробной жизни, духовенство не располагает особыми духовными дарами в отличие от прихожан, короче, тысячи утверждений не только не гарантирующих, но и не предполагающих пользу от веры – ни духовную, ни земную. И что вы увидите: ПЦ из мощного учреждения превратиться в обыкновенный клуб духовных интеллигентов без членских взносов в составе несколько тысяч человек; хотя она несомненно будет выше и чище своих предшественниц, естественней ближе к Христу). Еще, удивляющий своей разносторонностью, Фейерабенд заметил в проекте «демифилогизированного» христианства эту червоточину – безусловное его узкомыслие, однонаправленность, очарованность научным знанием, ведь Бультман отрицал сосуществование мифологичного и сциентистского в эпоху доминирования технологичного прогресса, как позицию двойных стандартов, или социальной шизофрении. Фейерабенд здесь в полной мере прав; «нынешнее» не позволяет отрицать права культурных «шизофреников», тем паче, что и сама научная истина далека от познавательных идеалов и раскрылась лишь за счет прикладных достижений. Но в этом случае и «мифологичному» уж совсем далеко да универсализма или схожих вещей; кроме того за такое непродолжительное время оно растеряло последние крупицы былого доверия. Так и приходим к трагедийному парадоксу, где и традиционная религия не способна удовлетворить потребность в универсализме, потому что взрослый постсовременной человек в здравом уме (конечно, не считая всяческих экстраординарных случаев) вряд ли может серьезно относится к мистическим пассам и сакральным манипуляциям, и новейшие, обновленные их варианты превращаются заумно серьезные игрушки для начетчиков и любителей «чистой этики». «Не опасаясь остаться не услышанным, или в какой уже раз воспроизвести инди-продукт, своим происхождением удостаивающийся умалчиванием, игнорированием, изоляцией, буквально «вожделею» подвергнуть жесточайшим сепарации и анализу ту часть человеческой души, которая и легкие чужеродные касания воспринимает весьма болезненно, даже невротично». Религиозная область, сфера фундаментальных веры и надежды, долгие годы инвестировались наилучшими людскими качествами, играли человеческими жизнями, соседствовали с титанической болью и счастливыми страданиями. Ныне же что-то щелкнуло в мозгах будничного медийного балбеса: то ли эмансипировавшись, то ли ампутировав столь важную способность, то ли очистившись от векового многослойного струпа, человек предстал в образе независимой от лишних трансценденций особи. Большая часть населения западноевропейского ареала (к чьим стандартам бытийственности движется остальной – «отсталый» мир) не практикует единообразное ритуализованное поведение в областях материи (реликвии, таинства), пространства (паломничества), времени (празднества), а культивирует какую-то свою, довольно аморфную и пластичную, жизненную линию с поклонением сообщению, сексуальности, популярности, успеху, узнаваемости