Что есть современный цинизм? Этот вопрос стал до такой степени абстрактным и неопределенным, что поиск ответа на него подобен многоярусным средневековым размышлениям о природе идей. В западноевропейском мире, без соотнесения с античным предком по наименованию, цинизмом считалась специфическая форма скепсиса, образ ироничного сомнения относительно большинства сакрализованных цивилизованным обществом идей и вещей. Интересно, что сейчас такая формулировка, пытающаяся односложно определить данное явление, вызвала бы бурю недовольства, ведь у каждого «созрело» индивидуальное мнение на сей счет, а культурная история за свое непродолжительное течение аккумулировало столь много подобных суждений, что в пору создавать компьютерную программу для их обработки. Так сложилась видимость смыслового насыщения, знакового обогащения, всестороннего анализа, так как во все эпохи увеличение знания ассоциировалось с расширением опыта, достижением мудрости. Почему же кажимость успеха вызывает недовольство? Да потому что все большее изучение, более пространное исследование в гуманитарной сфере, к каковой и можно отнести рефлексию о цинизме, ведет не к прогрессу или к мерному развитию, а к «замедленному» коллапсу, нескончаемому саморазрушению. Постепенно через дополнение коннотативных (вторичных, детализирующих) смыслов в основное описание предмета, мы сталкиваемся с ситуацией, когда его исходное значение утеряно, будучи погребенным под ворохом оттенков мысли и бесконечного ряда ассоциаций. Опираясь на интересующую нас тему, можно сказать, что цинизм сначала изображался черным, а потом, перенасытившись цветами, стал поигрывать всей спектральной пестротой. «Невинная дорисовка оказалась перекрашиванием всего полотна». Цинизм как знаковое «нечто» в силу многоразовой использованности и наполненности множеством значений разорвало как презерватив, набитый «игривой» водой. Но печальная картина этого краха связано не только с «цинизмом», но с большинством затасканных абстракций и «культуро-измов». Цинизм стал бесплатным «брендом», под которым продаются и выпускаются в свободное обращение самые разнообразные высказывания: это в целом история каждого освященного временем артефакта прошлого. Вся индустрия масс-медиа – в корне цинична; это могло бы порадовать современного «правомерного» циника, если бы не одно решающее «но». Когда все вокруг приняло знакомый окрас иронии, критиканства и скепсиса, настоящий циник начинает сливаться с окружением, он теряет последние видовые признаки, отличающие его от других – низких, глупых, беззаботных. Фундаментальная циничность постсовременной культуры – смертельный приговор для тех, кто дорожит этим знаком и его собратьями. Достаточно взглянуть на новостной обзор, совмещающий в себе придурковатую дичь под морально «нейтральной» вывеской «Такова уж наша жизнь?!» из насилия, катастрофы, тупости, крови, карнавала, интриги, политиканства, распущенности, слезы (в СМИ представлены всегда не сами события, а их общие образцы, знаковые парадигмы, вымолотые и выпеченные под разными именами в механизме «формата»), чтобы понять, кто в этом мире является истинным обладателем энергией цинизма. Каждый факт в разных «положениях» беззастенчиво совмещен с другими событиями, и настолько безучастно оценен, что «ортодоксальным» циникам остается только тихо шуршать в сторонке. Народ как бездумная масса также не проигнорировал цинизм в своем около разумном поведении. Ни один «маленький» человек не посчитает себя слишком наивным, чтобы не вставить в житейском разговоре типичную отповедь плохой жизни и собственному достоинству: «Да, все они проворовались, а главный более всех, если за ним никто не стоит». В современном мире демократического соучастия и политического присутствия подобные высказывания стали парадигмальными, как «ты мне нравишься» или «я тебя люблю» перед всяким половым актом. Сходными фразами обыватель как бы крайне неодобрительно отзывается о политическом состоянии, в которых, дескать, ощущается готовность приступить к дальнейшим кардинальным мерам, но в действительности это ответ прожженного циника, словесная ужимка без малейшего желания оказаться в «чуждом лагере», без внутренней тяги к самостоятельным размышлениям и, тем более, доставляющей столько хлопот, борьбе. Здесь нет и мельчайшего намека на ожидание будущих перемен, потому что их сердца настроены на циничный дух времени; никакие величайшие испытания и колоссальные усилия не способны ничего изменить. Так как же поступить с тем словом, которое, пусть и не вполне осознанно, может отнести к себе «последний» колхозник (если таковые еще существуют)? Так, где же Вы, циники? Я не вижу Вас в толпе циничных лиц?