«Скрытое» М. Ханеке предстало некоей кинематографически статичной иллюстрацией раритетного феномена «двойного бытового Террора». Непрезентабельную публику, взращенную на лаконичности и примитивизме мейнстрима (нарративной однозначности голливудских продуктов), обязательно разочарует интеллектуальный «саспенс» австрийского провокатора. Минимум – крови, насилия, сюжетных острот, но максимум – хитроумной демонстрации функционирования Власти (безличные силы господства и подчинения). Невидимая мощь, бытийствующая в сетке социальных отношений, флиртует с парадигмально привлекательными доминантными «самцами», чтобы предельно унизить маргинализируемых пролетариев в самый неожиданный момент для последних. Сюжетная канва и выведена из того инверсивного положения, что предполагаемый жертвенный статус удачливого интеллигентского буржуа, терроризируемого безличными акторами, трансформируется в иную роль, более присущую социокультурному инсайдеру. Это – локус общественного Палача, невольного истребителя маргинального элемента. Мастерство кинокартины и заключено в отображении того, как фиктивно (?) терроризируемый обыватель оказывается терроризирующим агентом Социума, пытающимся освободиться от либидинального давления детского травмирующего События. Фактически это – история кровожадной самостийной «терапии» (в общих канонах психоаналитического дискурса), вырывающей сгусток Вины не из собственного Бессознательного, но из реального Другого, из самого что ни на есть материализованного Субъекта. Вина выходит наружу вместе с артериальным кровотоком бедняги-несчастного-араба. В действительности этот центрирующий момент режиссерской хитростью проскакивает как очередная провоцирующая деталь по дороге к разгадке вымученного вопрошания «кто отправлял кассеты?». Главным оказывается регрессивная травматичность главного героя, который в силу экстраординарных обстоятельств (присылаемые странные кассеты) и эссенциальной расколотости семьи (изменяющая жена, замкнутый сын-подросток). Вся история с кассетами является божественной оберткой, обволакивающей истинное невротическое ядро морализирующего и семейственного истеблишмента, - предельно асценичного, худосочного, но не обделенного легитимирующей силой, аморфного класса. И примечательна здесь стилевая составляющая фильма: визуальный ряд из нарочито статичных кадров создает впечатление общей анонимности киноповествования, будто бы сам фильм скроен из десятка-другого отснятых безличной камерой мизансцен. Визуализация без эмоций, обезоруживающее реалити-шоу, съехавшее в утонченную психоаналитическую проблематику. Собственно говоря, в бытовых отсветах фильма проиллюстрирован образец глобалистской ситуации, когда «золотой миллиард» белой расы, будучи на самом деле не столь сильным, но весьма авторитетным (и главное – легитимным в отправлении власти), бездумно гоняется за фантазмами Вины и Страха. Но эта гонка за иллюзиями в глубинном смысле имеет своей целью «нечаянно» дискредитировать Другого – унизить, поставить на колени, довести до самоубийства «мир Большинства». И всё это – не по причине садистских наклонностей успешного счастливчика, но сконцентрировано в параноидальных желаниях, в жажде просчитываемой и рациональной безопасности. В своем гуманитарном лицемерии мировой инсайдер не уничтожает непосредственно полуголодного доходягу, но, используя всю энергетическую мощь параноидальной фиксированности на Выживании, доводит терроризируемого субъекта до богомерзкого «самопожертвования». Здесь и кроется многозначительность с виду неторопливой и скромной кинонаррации австрийского провокатора М. Ханеке. И правы нынешние ведущие мыслители вроде С. Жижека, усматривающие суровую провокативность не в натуралистичных картинах реализованного насилия и эмансипированного Эроса, но в контекстуальной игре, в комплексно сконструированных коннотативных сломах Системы, неуязвимых для прямолинейной отповеди Системы…