Умерщвление плоти нудным пересмотром зачитанных бестселлеров, излияниями бюджетного и дичного «пойла», интеллектуалистским разбродом напряженных дискуссий – еще-не-завтрашняя аскеза бесхребетного обывателя. Не максимизированное или эффективное, осмысленное, либо заидеологизированное, но все-таки использование тела. Носимся с ним как с земляным бременем завзятых платоников; и жалко, и «к чертям, напьюсь и перетрахаю». Множество инструкций по использованию бытует, правда, лишь «избранные и ущербные» обращаются к здешним житейским нормативам с буквалистским запалом. Никаких изменений и прочих «исторических разрывов», до той поры пока «космическая обезьяна» не перестанет мочиться и пускать слюни, - исключительно коннотативное веяние, не ощутимый порыв прогрессистского «руаха», мимолетный всполох перемен. Медленно, «статично», фотографично происходит трансгрессия. Подгоняемый безумствами постчеловеческий разум не способен ускорить универсалистскую процедуру выхода из телесности. И лишь «ураганное», галлюциногенное, фиктивное гало желаний, обрамляющее статику людских реалий. Мы будем умирать под медийные оркестровки, как анахореты-манчкины, прокачивая очередную генерацию дигитальных альтер-эго, будет изгаляться в модификациях такой неудобной, склизкой плоти, имплантируя лишние органы, конструируя монструозную ассиметричную Особь… Но сможем ли этими изуверскими деяниями поставить «оно» (тело) на место, ежели «оно» незыблемо и не сходило со своих насиженных локаций. Тело и является пока нашим универсальным «местом» - искалеченная тривиальность вдумчивых феноменологов. Поэтому мы и скатываемся, в конечном счете, к категории «использования», способствовавшего актуализации нового статусного ранжира, где существуют свои редкие инсайдеры (мастера прирученного Желания) и остальная бесформенная мелкобуржуазная масса. Такой иерархизм нас глубоко обижает, хотя всё это – тихоходная «движуха» коннотации, мелочный всплеск на поверхности аморфного моря телесности. «После омаров «голой обезьяне» полагается проблеваться». Никакие модификации, вылеты в бескрайнюю сеть, ни позволят нам тягаться с самим Местом, сгустком жил и желчи, кишащих эмоций и безудержного тремора. Нам уготовано извращаться в коннотативных штуковинах, мелковатых знаковых дифференциациях, подобострастно тявкать на пространственного Хозяина, создавая мириады досужих идолов и привязанностей, обретая успокоительные идентичности (будто бы БДСМ или точенный зубной протез окончательно усмирят треволнения Места). Объективируя наши возможности, должно остановиться на трех выходах: академический лепет метафизики наличия, где конструируется гигантское здание из описательных трюизмов (дескрипция фундаментальных «вещиц», снобистская аналитика «само собой разумеющегося»); перевирающие дисциплинарные предметности и авторитетные дискурсивности, постмодернистские семиотические хитросплетения (изысканное филологическое блюдо для крепкий интеллектуалистских желудков); футурологические эксцессы бреда, собственно, действительный перевертыш академизма, в силу ориентации на мечтательную метафизику не-наличия. Вот и получается, что разнородного, соблазняющего текста много, коннотативный пресс перемен всесилен и безвиден, но гогочущий Хозяин как и в далеком прошлом остается требователен к незамедлительному отправлению «естественных нужд». Попробуй здесь поспорить или вогнать себя в циклопическую рефлексию…