«Новая экономическая политика» – попытка вновь запустить экономический механизм с помощью либераль­ных уступок – была остановлена в 1929 году введением пятилеток и началом насильственной коллективизации. То, что форсированное осуществление коммунистических прин­ципов было предусмотрено не только в экономике и сельском хозяйстве, показало стимулирование безбожных объединений и объявление атеистических пятилеток, а в особенности декрет о религии – Постановление ВЦИК и СНК о религиозных объединениях от 8.4.1929 года. Этот декрет наглядно продемонстрировал, что стара­ния митрополита Сергия приспособиться к условиям не были оценены советской властью. По сравнению с довольно либеральными 20-ми годами, когда, несмотря на борьбу против Церкви, была возможна относительно деятельная церковная жизнь вплоть до публичных дискуссий между атеистами и христианами, положения нового декрета о религии в глазах многих современников должны были означать конец Русской Православной Церкви, во всяком случае в ее историческом облике. Статья 13 Конституции РСФСР 1918 года все еще утверждала равноправие между «свободой религиозной пропаганды» и «свободой антирелигиозной пропаганды»; изменение, внесенное в Конституцию 1929 года дает верующим лишь «свободу религиозного вероисповеда­ния», в то время как атеистам предоставляется свобода «антирелигиозной пропаганды». Этим изменением положение вероисповеданий было в значительной мере ослаблено. Декрет о религиях 1929 года открыл дорогу системати­ческому преследованию вероисповеданий, которое сопро­вождалось массовым закрытием храмов и поставленными на широкую ногу антирелигиозными кампаниями. Уже тогда советские органы использовали самих преследуемых для опровержения соответствующих «клеветнических ут­верждений» Запада (интервью с митрополитом Сергием).

Итак, 18 февраля 1930 года Заместитель Местоблюстителя митрополит Сергий дал интервью иностранным корреспондентам, в котором сообщил, что Русская Церковь имеет около 30000 приходов и 163 епископа, занимающих свои кафедры. Закрытие церквей в этом интервью объяснялось распространением атеизма. Митрополит Сергий не отрицал факты нарушения законности по отношению к верующим, но отрицал квалификацию их как гонений. Подобные заявления делались и впоследствии. Они повторяются и в изданной во время войны «Правде о религии в России». Это заявление оскорбило находив­шихся в заключении епископов, священников и мирян. Оно вызвало большее, чем Декларация 1927 г., возмущение среди духовенства, увидевшего в ней предательство новомучеников. Но можно поставить вопрос: почему он не отказался продолжать эту ложь, видя, что это никак не облегчает положение Церкви и се духовенства? Сурово осуждающий Сергия о. Польский сравнивает поведение Сергия с поведением человека, которого приговорили к смерти, но оста­вили в живых, не отменив приговора: «Если он остается еще жив, то живет по милости победителя и делает все, что приказано». Однако даже такой противник «сергианства» приводит слова одного епископа в конце 20-х гг. о том, что избрание тюрьмы вместо компромисса ничего не даст, кроме лишения народа пастырей и богослужения. Один из близких сподвижников Сер­гия и его экзарх в оккупированных балтийских республиках, оказавшись под немецкой оккупацией, объяснял его поведение следующим образом: «Патриарший местоблюститель... и его ближайшие помощники мирились с этим унижением... ради относительного сохранения сил Церкви... в надежде на будущее избавление от безбожного ига... Лично митрополит Сергий сравнивал наше положение с курами в садке кухни повара. Приходит день, и из садка выхватывается следующая жертва». Эти слова, по сути, напоминают признание самого местоблюстителя: «Я действую по нужде каждого дня». В другом месте он сравнивает жизнь Церкви в СССР с апостольскими временами. Митрополит Евлогия следующим образом оценивал интервью Митрополита Сергия: «Оказывается, что текст большевики дали митропо­литу Сергию за неделю до интервью, а потом держали его в изоляции. Перед ним стала дилемма: сказать журналистам, что гонение на Церковь есть – это значит, что все тихоновские епископы будут арестованы, т. е. вся церковная организация погибнет; сказать «гонения нет» – себя обречь на позор лжеца... Митрополит Сергий избрал второе. Его упрекали в недостатке веры в несокрушимость Церкви. Ложью Церковь все равно не спасти. Но что было бы, если бы Русская Церковь осталась без епископов, священства, без таинств – этого и не представить... Во всяком случае не нам, сидящим в безопасности, за пределами досягаемости, судить Митрополита Сергия». В свою очередь профессор С. В. Троицкий писал об этом заявлении митрополита Сергия: «В свое время я получил письмо из России от своего знакомого, что это заявление митрополит Сергий принужден был сделать под давлением большевиков: или заявление, или расстрел всех арестованных священников. Теперь это подтверждается статьей И. Солоневича «Разгром Церкви» («Голос России», 1936 год, №14, стр. 6-8), свидетельствующего вместе с тем и об ужасном впечатлении, которое произвело это чудовищное заявление на верующих в России».

В 1929 году Красная Армия вошла в пределы Китая, в Трехречье, где сосредоточена была значительная часть русских эмигрантов, начались массовые расправы над беженцами. Митрополит Антоний (Храповицкий) откликнулся на эти события «Обращением к народам мира», в котором взывал также и к правителям государств "положить предел... жестокости красных зверей": «Уничтожаются целые поселки русских, истребляется все мужское население, насилуются и убиваются дети, женщины. Нет пощады ни возрасту, ни полу, ни слабым, ни больным. Все русское население, безоружное, на китайской территории Трехречья умерщвляется, расстреливается с ужасающей жестокостью и с безумными пытками... Вопиют архипастыри и пастыри Дальнего Востока, протестуют пред всем миром русские общественные организации, взывает ко всем русская печать. Но не слышно ни о помощи, ни слов утешения. Припоминая, как еще недавно раздавались горячие протесты из-за резни в Палестине и как заволновались тогда некоторые державы, у нас создается впечатление, что мир задался целью уничтожить русский народ и в этом осуществляется какой-то дьявольский план. Вот уже 12 лет насильники в Москве раздирают русские души, уничтожают тысячелетнюю культуру, развращают народ, разрушают храмы, оскверняют и уничтожают древнейшие святыни, подвергают гонению духовенство и верующих, морят и гноят в тюрьмах множество невинных людей, культивируют утонченные пытки, перед которыми бледнеет все, ведомое в этой области истории». «Обращение» митрополита Антония заставило Патриархию избегать каких-либо контактов с карловацким церковным центром, отчего каноническая ущербность зарубежного Синода становилась особенно очевидной.

В 1930 году произошло событие, приведшее к разрыву митрополита Евлогия с Московской Патриархией. В Великий пост англиканская Церковь провела по всей Великобритании моление о гонимой и страждущей Русской Церкви. Митрополит Евлогий получил от архиепископа Кентерберийского приглашение участвовать в этих молениях. О последовавшем затем развитии событий сам митрополит Евлогий рассказывал так: «Политических целей я никаких в Англии не преследовал и с политическими речами нигде не выступал. Всюду, где мне приходилось говорить речи, я лишь благодарил за сочувствие, просил и впредь поддерживать нашу страдалицу Мать Церковь своими молит­вами. И вот эти выступления и послужили поводом к строгому запросу из Москвы от митрополита Сергия: на каком основании вы позволили себе разъезжать по Англии, призывая к протесту против СССР? Тут же было высказано требование свою поездку осудить и дать обязательство такого рода выступления более не повторять... Горько мне было читать эти несправедливые упреки, продиктованные внушениями советской власти, и я резко ответил митрополиту Сергию, что моление в Англии имело не политический, а религиозный характер: это был протест религиозной и вообще человеческой совести против страшных гонений на Церковь в советской России; доказательством тому – договор английского правительства с СССР, заключенный как раз во время моего пребывания в Англии. Митрополит Сергий на это письмо обиделся и потребовал от меня точного определения моей церковной линии. Я ответил. Очевидно, мое объяснение было признано неудовлетворительным, потому что вскоре же я получил от митрополита Сергия Указ от 11 июля того же 1930 года № 1518, об увольнении меня от управления Русской Церковью в Западной Европе с предписанием передать все епархиальные дела архиепископу Владимиру. Владыка Владимир принять должность отказался и послал в Москву соответствующее заявление, и потому я не мог сдать ему епархии. Продолжались мои пререкания с митрополитом Сергием, который прислал мне ультимативные требования: а) осудить мою поездку в Англию; б) дать подписку никогда не повторять таких выступлений на будущее время и в) подтвердить строгое исполнение данного обещания о невмешательстве в политику».

Митрополит Евлогий созвал епархиальный съезд духовенства и мирян, большинство участников этого съезда просили митрополита не оставлять епархии. Опираясь на решение съезда, митрополит Евлогий обратился к Заместителю Местоблюстителя с посланием, в котором просил предоставить ему право на самостоятельное управление заграничными церквами «временно, до установления нормальных сношений с центральной властью». Митрополит Сергий не мог на это пойти, и 24 декабря 1931 года Заместитель патриаршего Местоблюстителя и Временный Синод издали постановление за № 261, которое гласило: «1) Признать указ об увольнении митрополита Евлогия от управления русскими церквами в Западной Европе вошедшим в силу со дня получения его в Париже в июне месяце и всех преосвященных архипастырей, клириков и мирян, находившихся в юрисдикции митрополита Евлогия, свободными от всяких по отношению к нему канонических обязательств. 2) Находящееся в Париже епархиальное управление (Собор и собрание) упразднить и все его действия отселе считать не имеющими канонической силы». Управление Западноевропейской епархией было поручено митрополиту Литовскому Елевферию (Богоявленскому). В своем первом обращении к пастве новый управляющий Западноевропейской епархией писал: «Святитель м. Евлогий не потому постепенно отходил от канонического пути послушания высшей церковной власти, что считал неканоническим носителем ее м. Сергия; нет, он и теперь признает за ним это достоинство, но, думаю, по боязни того, что если он будет в единении с м. Сергием и будет исполнять все его распоряжения, то от него отшатнется вся паства и он останется с немногими, если не один, в силу чего, будто бы спасая паству, он должен не столько следовать указаниям высшей церковной власти, сколько угождать желаниям, каковы бы ни были они, своей паствы... Любя Вас мирскою, а не Христовою любовью, м. Евлогий постепенно и шел к естественному прискорбному концу».

После разрыва митрополита Евлогия с Патриархией большинство приходов в Западной Европе последовало за ним. По словам самого митрополита Евлогия, «в юрисдикцию митрополита Елевферия отошли очень немногие: епископ Вениамин, иеромонахи Стефан и Феодор, имевшие его своим "старцем", и протоиерей Григорий Прозоров (Берлин)». Ревностным сторонникам сохранения канонических уз русской православной эмиграции с Матерью Церковью был В. Н. Лосский, выдающийся православный богослов XX в., в послушании ей остался известный философ Н. А. Бердяев, крупный историк И. А. Стратонов. В Париже оставшиеся верными Матери Церкви во главе с епископом Вениамином (Федченковым) в 1931 году образовали общину и, взяв в аренду подземный автомобильный гараж, расположенный в 15 районе Парижа, одном из центров русской эмиграции, создали в нем православный храм во имя трех святителей. Таким образом возникло Трехсвятительское подворье. В 60-х гг. на этом месте был построен новый дом, первый этаж которого занял Трехсвятительский храм. Этот храм является кафедральным собором Корсунской епархии Московского Патриархата. В период до второй мировой войны во Франции возникло несколько новых приходов в юрисдикции Московской Патриархии, умножилось число монашествующих. В 1936–1937 гг. организовано издательское дело, расширилось православное молодежное движение. Большое место в жизни нашей Церкви во Франции заняло православное братство святителя Фотия, важнейшей задачей которого было свидетельство о православии на Западе. Одним из членов братства был В. Н. Лосский. В 1944 году в Париже был создан Православный богословский институт св. Дионисия. За пределами Европы в послушании Патриархии оставался архиепископ Сергий (Тихомиров), возглавлявший Православную Церковь в Японии и осуществлявший архипастырское окормление Русской православной миссии в Корее, и Камчатский епископ Нестор, который в ту пору возглавлял Камчатское подворье в Харбине, впоследствии, правда, перешедший в юрисдикцию Карловацкого Синода.

Между тем митрополит Евлогий, продолжая управлять епархией вопреки постановлению Московской Патриархии, искал канонического прикрытия для своего неповиновения первому епископу. По совету своего окружения он без отпускной грамоты решил обратиться к Константинопольскому Патриарху Фотию II, который поддерживал тогда обновленческий раскол, состоя в полном евхаристическом общении с раскольниками и подчеркнуто дистанцируясь от Московской Патриархии, на явный разрыв с которой он, однако, не шел. Как рассказывал сам митрополит Евлогий, епископ Вениамин и митрополит Елевферий уговаривали его в Константинополь не ездить, но он в своем решении был тверд. В результате состоявшихся в Константинополе переговоров Патриархом Фотием 17 февраля 1931 года была издана грамота, адресованная митрополиту Евлогию, на основании которой Западноевропейская митрополия во главе с митрополитом Евлогием была принята в юрисдикцию Константинопольского Патриарха; из русских приходов был образован экзархат, а митрополиту Евлогию дарован сан экзарха. Сторонники митрополита Евлогия в Париже были удовлетворены исходом переговоров в Константинополе. Как рассказывал митрополит Евлогий: «В Париже нас ожидали с великим нетерпением. Сейчас же было созвано приходское собрание Александро-Невской церкви, на котором отец настоятель протопресвитер Иаков Смирнов от имени собравшихся горячо приветствовал меня. Паства одобрила избранный мною путь подчинения Вселенскому престолу».

Тем не менее переход архиерея без отпускной грамоты из одной поместной Церкви в другую канонически в любом случае неправомерен. Митрополит Евлогий, оправдывая свое своеволие, утверждал, что, «согласно церковным канонам и церковной практике, и древней и новой, каждая Церковь и каждый епископ имеют право апеллировать ко Вселенскому (Константинопольскому) Патриарху в тех случаях, когда они не находят справедливости у своей церковной власти». Но эта ссылка на каноны (вероятно, имеются в виду 9 и 17 правила Халкидонского Собора) не основательна, ибо эти каноны предоставляют право подавать жалобу Константинопольскому престолу на такого только митрополита, который находится в юрисдикции Константинопольского престола, а не всякому вообще клирику на всякого митрополита, как стали интерпретировать в Константинополе это правило по существу дела только в XX в., когда там сложилось учение об особых юрисдикционных правах Константинополя; действия митрополита Евлогия, предпринятые в 1930 году, внесли свой вклад в формирование этой ложной и опасной доктрины. Митрополит Елевферий в письме архиепископу Японскому Сергию, отправленном в марте 1931 года, так комментировал сложившуюся ситуацию: «Митрополит Евлогий еще летом, по словам преосвященного Вениамина, говорил, что если бы мы были надлежащими христианами, то, конечно, должны бы следовать по пути, указываемому м. Сергием, но мы еще слишком политичны и потому должны питать свою паству молоком, а не твердою пищею. И мне он писал и говорил, что м. Сергий и я с канонической точки зрения правы, но нам-де нужно спасать паству. Против поездки были почти все в Париже; по крайней мере, я не слышал, чтобы кто-нибудь разделял это решение. Больше того, говорил, что едет с апелляцией на митрополита Сергия, а приехал с неожиданным для всех томосом от Вселенского о временном принятии его последним в свою юрисдикцию со всем церковным имуществом и с титулом греческого экзарха, и все подчинились. Вот Вам и церковность».

30 апреля 1931 года митрополит Евлогий и его сторонники были запрещены в священнослужении Временным Патриаршим Синодом в Москве. В связи с незаконным переходом митрополита Евлогия в юрисдикцию Константинополя митрополит Сергий 6 июня 1931 года обратился с письмом к Патриарху Фотию, в котором оспаривал каноничность присоединения русских церквей в Западной Европе к Константинопольскому Патриархату. В своем ответе митрополиту Сергию, составленном 25 июня того же года, Патриарх Фотий, с одной стороны, примирительно объяснял присоединение Западноевропейской митрополии как временную меру, вызванную обстоятельствами, а с другой – развивал доктрину об исключительных правах Константинопольского престола: «Со стороны нашей Великой Христовой Церкви было бы неуместно и недопустимо всякое дальнейшее промедление в том, чтобы вступиться в это дело согласно ее долга и права, и в качестве канонического судии в этой области, где угрожала православному народу буря, и в качестве той, которой вверено попечение, общее попечение о нуждах Православных Церквей повсюду, не говоря уже об особо тесных узах и обязательствах, искони связывающих ее с возлюбленною Дщерью и Сестрою Великою Российской Церковью и возлюбленным православным народом русским». Митрополит Сергий выразил свое несогласие с такой позицией. В октябре 1931 года Митрополит Сергий вновь обращается к патриарху Фотию и разъясняет, что антисоветская политическая деятельность эмигрантского ду­ховенства наносит вред Церкви в СССР, в связи с чем он и просил воздерживаться хотя бы от нападок на советское правительство. Поскольку же от Евлогия не было получено никакого ответа, последовало отлучение сергианским синодом Евлогия и его духовенства. Это решение должно было быть утверждено архиерейским собором.

Иерархическое подчинение западноевропейской епархии Елогия Константинополю было расценено карловчанами как «продажа себя грекам». Митрополит Антоний прокомментировал действия митрополита Евлогия и патриарха Фотия в частном письме графу Ю. П. Граббе в свойственном ему грубовато-саркастическом стиле: «Евлогианская эпопея даже меня удивила обнаружившимся в ней непроходимым невежеством русского общества. Эти болваны совершенно не понимают, что всякое действие Вселенского Патриарха вне своего диоцеза имеет не более силы, чем действия любой кухарки, и что святейший Фотий имел столько же права признать евлогиевский экзархат, как Матрена Сидорова, его кухарница. А газетные идиоты пишут: "М[итр.] Е[влогий] упрочил свое положение, утвердил его" etc.». Не без оснований указывали «карловчане, что сама каноническая последовательность Вселенского патриархата была весьма подозрительной. Так, некогда Константинополь незаконно вмешался в конфликт Святейшего патриарха Тихона с обновленцами и не канонически признал обновленцев как Русскую православную церковь, за чем последовало церковно-административное преследование в 1923-1924 гг. архиепископа Анастасия, имевшего в то время резиденцию в Константинополе, за то, что он поминал за литургией Святейшего патриарха Тихона и в своих проповедях обличал большевиков. Таковы были поступки патриарха Григория VII, уповавшего на поддержку Советами его шаткого положения в Турции после греко-турецкой войны. В 1927 году патриарх Василий III признал Сергия и возглавляемый им Синод в качестве Русской церкви, но, подобно своему преемнику Фотию II, продолжал также братское общение и с обновленцами. Двуличность политики Вселенского патриархата стала главной причиной отказа Сергия от участия в просиноде, то есть в предварительных за­седаниях по подготовке православного Вселенского собора, на­мечавшихся первоначально на июнь 1932 года, для участия в которых были приглашены и патриаршая и обновленческая русские церкви. По примеру России от участия в просиноде отказались также румыны, сербы, киприоты и афинская церковь – так что провалился весь замысел собора. Неканоничность действий самого Константинопольского Вселенского патриархата сделала обращение Евлогия также уязвимым с точки зрения каноничности. Впрочем, сомнительным было и создание Константино­полем в 1920 г. самостоятельного протокарловацкого Высшего церковного управления русских эмигрантов; однако этот вопрос карловчане старались обходить.

В середине 30-х гг. предпринимались усилия по нормализации церковной жизни русской диаспоры, по соединению ее ветвей в единую церковную организацию. К тому времени председатель зарубежного Синода 70-летний старец митрополит Антоний заболел. В разные периоды жизни его связывали узы тесной дружбы и с Заместителем Местоблюстителя митрополитом Сергием, и с перешедшим в юрисдикцию Константинополя митрополитом Евлогием. Разрыв общения с ними тяготил митрополита Антония, но митрополит Сергий был далеко и в исключительно трудном положении, на взгляд митрополита Антония, в плену большевиков, так что всякое сближение с ним могло только усложнить его судьбу. Митрополит Евлогий был на свободе. Близкий к митрополиту Антонию внук последнего председателя Государственной думы Владимир Родзянко (ныне епископ Василий) взял на себя посредничество в примирении митрополитов Антония и Евлогия. После приезда из Парижа, где он был студентом Богословского института, в Югославию и беседы с митрополитом Антонием о русской церковной жизни во Франции он получил от престарелого архипастыря письмо: «Если преосвященный Евлогий явится с повинной, то от имени Церкви получит прощение за свое отпадение от нее, хотя бы и остался под властью Константинопольского Патриарха. 17 октября 1933 года». Искренне стремясь примирить владык, Владимир Родзянко, чтобы смягчить жесткость тона записки, своей рукой добавил: «Вспомните, дорогой Владыко, как мы были вместе заключены в Бучаче, как были дружны! Не будем умирать, не простив друг друга». И митрополит Антоний поставил под этой припиской свою подпись. Вернувшись в Париж, Родзянко в прощеное воскресенье Великого поста передал письмо митрополиту Евлогию.

В апреле 1934 года проводится Архиерейский Собор в Карловцах. Объявляется снятие запрещения с митрополита Евлогия, составленное в унизительной для последнего форме: «он сам осудил свой посту­пок», «по снисхождению к его просьбам и для пользы Церкви» и т.д. В ответ распространяется послание митрополита Евлогия к пастве с разъяснением незакон­ности наложенного на него в 1927 году запрещения: «Если я стремился к тому, чтобы оно было снято, то лишь желая успо­коить взволнованные церковной смутой умы нашей паствы и дать Синоду случай загладить вину неосмотрительности и от­сутствия братолюбия, которые довели его до неканонического постановления относительно меня. Чисто моральный акт на­шего с митрополитом Антонием примирения, когда мы взаимно испрашивали друг у друга прощение и когда дыхание благо­датного Божьего мира повеяло над нами – этот трогательный момент Карловацкий Собор использовал как формально-юри­дическое обоснование, якобы подтверждающее мою вину...».

Вслед за этим митрополит Евлогий получил телеграмму из Сербии от архимандрита Виталия (Максименко), в которой тот приглашал его на свою архиерейскую хиротонию. Официальная пригласительная телеграмма на хиротонию была прислана и председателю Синода митрополиту Антонию, и митрополит Евлогий в мае 1934 года решил отправиться в Белград. О своем свидании с владыкой Антонием он рассказывал так: «Когда я вошел, митрополит Антоний в окружении нескольких духовных лиц доканчивал утреннее правило. Больной, дряхлый, он сидел в кресле и заплетающимся языком произносил возгласы. Я подошел к нему. Он заплакал... Первые минуты нашей встречи прошли на людях. Пили чай. Говорить было трудно. Митрополит Антоний грустно глядел на меня. «Все такой же... и улыбка все та же...» – сказал он. Слушать бедного больного моего друга и учителя было мне горько. «Пойдем, прочтем молитву», - предложил он. Мы перешли в его маленькую спальню. Митрополит Антоний надел епитрахиль и прочел надо мною разрешительную молитву. Потом я над ним. На душе стало ясно и легко... «Ты с дороги устал – отдохни... Потом поговорим». Зарубежный Синод, однако, счел это недостаточным для возобновления общения с митрополитом Евлогием; и он не был допущен до сослужения с карловацкими архиереями. Усилия Сербского Патриарха Варнавы довести дело примирения до конца успехом не увенчались. В эмигрантской среде распространились слухи о том, что разделение преодолено, но эти слухи не имели достаточных оснований. В окружении митрополита Евлогия в Париже большинство было против возобновления общения с карловчанами. Эти настроения усилились после того, как в № 399 газеты «Царский вестник» появилась статья за подписью управляющего канцелярией архиерейского Синода Ю. П. Граббе, в которой сообщалось, что архиерейский Собор будет вскоре снимать запрещение с митрополита Евлогия.

Правительство СССР продолжило время от времени использо­вать Церковь для своих нужд на международном фронте, чтобы показать, что религия не преследуется, и что церкви закрываются только в связи с отходом самих верующих. Такого рода заявления делал и сам Сергий. Чтобы продемонстрировать свободу Церкви в СССР, митрополиту Сергию было приказано, или разрешено, совершить 27 апреля 1934 года торжественное богослужение в патриаршем соборе, на котором Сергий был провозглашен Митрополитом Московским, то есть де-факто патриархом, хотя митрополит Петр оставался еще в живых. В богослужении приняли участие 20 епископов, 44 священника и 15 дьяконов. Интересно отметить, что к 1941 году только четверо из этих еписко­пов сохранили свое положение.

В августе 1934 года в Сремских Карловцах состоялся очередной архиерейский Собор. Митрополит Евлогий получил на него приглашение от Синода и от Сербского Патриарха Варнавы, но на Собор не приехал. Этот Собор в отсутствие митрополита Евлогия принял постановление о снятии с него запрещений, но самого митрополита Евлогия это постановление не удовлетворило. Он писал, объясняя свою позицию: «Этот акт был составлен в унизительных для меня формах, а именно, что «я сам осудил свой поступок», «сам просил простить меня» и что лишь «по снисхождению к моим просьбам и ради пользы Церкви» Собор постановил вернуть мне право священнослужения, т. е. канонически правонарушителем являюсь я, а вовсе не Собор, незаконно меня осудивший. Это побудило меня обратиться к пастве с посланием, в котором я постарался еще раз разъяснить правду и освободить ее от кривотолков. Я свидетельствовал о незаконности наложенного на меня запрещения».

Формальное возобновление общения не стало реальным, продолжалось взаимное недоверие, соперничество, взаимные претензии; карловчане вновь стали обвинять митрополита Евлогия в том, что он «продался грекам». В своем послании от 8 октября 1934 года карловацкий архиепископ Серафим (Лукьянов) заявил, что митрополит Евлогий «отошел от Русской Церкви, отторг паству от Матери Церкви, что он больше не русский, а греческий епископ». Митрополита Евлогия возмущало это обвинение, но оно было по существу дела констатацией факта. Однако несомненно и то, что Карловацкий Синод, само существование которого после ряда постановлений высшей власти Русской Церкви было канонически незаконно, не имел права ни налагать церковные прещения, ни снимать их. Эта власть в полной мере принадлежала, естественно, Московской Патриархии, которую ввиду изоляции Местоблюстителя патриаршего престола митрополита Петра представлял тогда его Заместитель митрополит Сергий и образованный им Синод.