Возможно ли вменяемое философствование «глокального» фантазма? Способен ли кто вскрывать анатомические закономерности в «плоти» ирреального чудища? Препарировать чужеродного монстра, расплывшегося от самодовольства, расправившего свои «ктулху»-щупальца на обеленные лица аудитории. Не издевательством ли сочтут требование извлечь скелет «гиппоморфного» транс-зверя? Ползучий «франкенштейн», - лоскутный «алиен», скроенный прозрачными нитками бинарного кода из фрагментов вещей, обрывков имиджей, конечностей живых существ. Пытается ли он заслонить собой действительность, подменить ее полностью разрушив, либо кичливо со-бытийствовать реалия, - непонятно. Цели, средства, интенции, направления… Монстр игнорирует любопытствующие вопрошания, фыркает на прогностические догадки. «Растет и хорошеет?». Вероятно. Но кто сумеет узреть его целостный образ, динамику «вегетативных» процессов, чтобы этим созерцательным паролем осуществить вхождение в Понимание. Что за «чудеса» идиосинкразии, трезвый бред? Меж тем, это – аллегорическая констатация постсовременной фактуальности, следствие размноженного перфекционизма образов. Речь о треклятом «медиа».

Ну, и что толкового скажешь о растянувшейся белесой пелене «медиа»? Есть ли здесь место узловым обобщениям и элитарной интенсификации концептов, систем, идеальностей. Сквозь аналитическое сито лишь протекает разжиженная интеллектуальщина. В достославных дисциплинах прошлого процедура «возгонки» мысли шла плавно, дозировано; брался однопроцентный раствор реальности, смешивался с рафинированной классовой этикой «лучших людей», проходил «температурную» обработку индуктивного выпаривания методологией, чтобы на выходе получить омассовленный концептуальный концентрат. Остаток, осевший впоследствии на лексическом поддоне обыденного языка. Обратной стороной концептуального «универсализма» была очевидная ограниченность временем, пространством, классом, одаренностью акторов, выборкой фактов. Желаемая «всеобщность» идентифицировалась на деле с элитарностью, «пятидесятническим» снисхождением «аристократичных» даров духа на рабоче-крестьянскую плоскость будничных лексем. Интеллектуальный изъян, мелкое уродство выхватывались «пристальным взглядом» низов, требующих компенсаторных подвижек, остужающих накипающую напряженность идеологемы и реалий. Наивный партикуляризм предков настолько привычен и уютен; потомкам «низкого» племени остается лишь поверхностно ностальгировать по интеллектуальным утехам минувшего. Скрытая ограниченность, таящаяся классовость была залогом «божественного универсализма». Сей недостаток – «живой», ликвидный, не требующий скорого критиканства, глубинных копаний – позволял существовать уважаемым сферам знания, как ответвлению классового верховенства. Культура суть обусловленность. Это – безусловно, знаковое заболевание, правда, позволяющее дисциплинам экзистировать (интуитивно деструктивная правота футуристов исторически внятна и несомненна). «Демократизация» же излечила до трупного окоченения, поспособствовав неконтролируемому разложению, беспрецедентному прорастанию «волос-ногтей-…». Плебейские пилюли нарушили гормональный фон «высшей» культуры, набирающей вес, с уязвленным иммунитетом и прочими летальными качествами. «Медиа» подменило собой культуру.

Это – не величественная реальность, слабо поддающаяся осмотру, а тем более контролю. Отнюдь, это – выпущенный восвояси фантазмический джинн коллективного разума, всё вбирающий и моментально отторгающий. Мерзкое-мерзкое существо, кормящееся нашей энергетикой, мощью знакового продуцирования. Выпарись, дымчатая скверна! По зову «дисциплинирующей» любви схватимся за центральный рубильник, товарищи. А руки не поднимаются.

«Медиа» – самоэкзистирующее множество, вызывающе непристойное скопление «чего-нибудь». Что в этой «туманности», Яхве знает? Применимы ли мировоззренческие ценности, этицизирующие нормы, эстетические критерии, экономические принципы к «зацветшему» множеству? Нисколько. Медиа как «математическая бесконечность» ускользает от замкнутого анализа, используя рефлектирующих инфантилов как низкооплачиваемых наемников, трубадуров-миннезингеров информационного строя. Вряд ли когда-нибудь абстрагирующие размышления над одной триллионной частью безмерной бездны протяженных фантазмов станут материалом грядущих концептов, а не интеллигентским продолжением самой «медиа», ее славословящей метафоризацией.

Вот где уж поистине «философия невозможного». А что поделаешь… Расправляться с текучей процессуальностью средствами неолитического инструментария?! Мы никогда не были так далеки от обросших щетиной идеалов целостности, законченности, репрезентированности. «Медийность» даже тихонечко приобнять себя не позволяет, злобная продажная «мамашка».

Лучшие борцы с медиа становятся умудренными коллаборационистами. Присосаться к «ложножкам» медиа, иссушая их «энергетически», демонстрируя отвратительные ужасы медийных реалий. Изничтожая малые культи расплывающейся знаковой телесности, критики оборачиваются эффективными симбионтами с плотью этого монстра. Взаимообмен «энергиями»: отсечение отростков посредством безжалостно разоблачающей брани оказывается надежным их подкреплением, цементирующей интеллектуализацией (в том и внутренняя рентабельность PR-праксиса: «энергетическая» польза извлекается событием и его аналитиком в некоем замкнутом цикле, круговороте «силы», аудитория же останется в изначальном положении).

Столь растиражированные очевидности о подмене реальности эффектами медиа, о доминировании симулякров в постсовременности, об эксцессах знаковой цивилизации, о проективном заполнении нейронных связей готовыми образами, - насколько красивы и возвышенны, настолько безнадежны. Они до пределов тавтологичны: случайно выуженные признаки автоматически становятся центрирующими концептами; к примеру, если в медиа встречаются клонированность, вирусность информации, следовательно, медиа суть клонированный механизм, либо вирусный аппарат. Подкрепленная футурологичной легитимацией, критическая идеологема звучит теперь культурной доминантой в авангардной среде ведущих умов. На практике гиперкритическая теория оказывается хитроумной тактикой видимого дистанцирования от медиа при наличии сущностной привязанности к масскульту, при сохранении исходных привилегий. Левый радикализм нашел беспроигрышную методу иллюзорного «отречения» от медийности. Кардинальное мышление обрело знаковую магистраль, проторенную большинством, ставшую практически «платной», не склоняющую на деле к сворачиванию с желаемого направления в сторону благ социальной респектабельности. Благополучный радикал – уже не нонсенс.

Не сочтите сей пост за «лизоблядскую» оду медийной эпохе, потому что это именно ТАК. Холопское низкопоклонничество пред «господином мира сего», мазохистское блеяние в угоду безальтернативного домината. Еще одна коленопреклоненная обезьянка стала ласкать «супер-эго» зарвавшегося божка…