Парадокс. Философия требует единичный предмет, пытается зацепиться за уникальное имя в процедуре рефлексии. Прочим структурам можно было бы отпустить сей лицемерный грех, но только не прародительнице обобщений-отвлечений. Затейливый дискурс разбушевавшегося метафорически-метонимического противостояния ищет Имя, его образную конкретику, чтобы спрятаться за Ним, прикрыв свою тяжеловесность (многажды повторяемую очевидность) в тени сакрального Нечто. Вдохновенная речь вынуждена канализироваться, влившись в русло модного концепта, проговариваемой персоны, дискутируемого события. Иначе вероятностная неудача – продуцирование «в стол», письменное сумасшествие, выговаривание на наивно дворовом языке, короче, то, что не получит интеллектуальную легитимацию со стороны конвенциальных верхов.

Законы привлечения глаз к чужой дискурсивности одинаковы как для «низового» сектора масскультуры, так и для локации «элитарных» знаков. «Читай, заимствуй, продуцируй». Впрячься в многостраничный марафон по текстуальным тропам Другого, чтобы на финише осчастливить родственных гонщиков гибридным скоплением мысле-образов. Сильнейшие тексты тщательно украшают себя антиномичными примерами, захватывающими иллюстрациями, хорохорятся тесной дружбой с престарело-авторитетными дискурсами. Они впрямь брызжут разнородными спецэффектами: мысль фрагментирована, соскакивает с исходных рассуждений, заворачивает в аллегорические уголки, прогуливается по плоскостям парафразов. Ощущается действительный гипертекст, фундируемый отсылками.

Философская долина зат(р)оплена в конец: тысячи метафор и аллегорий, получив статус доминирующих концептов, покрывают собой весь умозрительный ландшафт. Мимолетно, но летально, зарождение тропа в постсовременном письме. Вроде случайно, даже не методом подбора, а скорее средствами писательского наития, некогда крайне отвлеченная философема «обогащается» пространственно-временными образами, бытовым дискурсом, очевидностями масскульта. Какой-то ретроградный возврат к источнику «конкретики». «Пристегивание», «складка», «корневище», «территориализация», «плато», «вирус» - сами по себе концепты, вроде бы ни претендующие изначально на коллапс обывательского восприятия, превращают философему в «систему без понимания». «Не-знающий», да не войдет! Господи, я же еле «вкатил» в суть значения «ипостаси», «качества», «субстанции», а вы требуйте от меня вчувствования в умозрительные «метастазы». Это уже метаязык в n-степени, давно отошедший от рефлексии действительности.

Получается, Означающее, традиционно нейтральное на поверхности и демократичное в обращение, на основании «скользких» реляций с Означаемым оказывается ценностным указателем, дифференцирующим наши речи. Та же «метастаза», вроде бы обретши себя окончательно в пенсионерских речевых закоулках, трансформируется из медицинской лексемы в крайне распространенную категорию постмодерной культурологии. Так, стремительная аллегория по велению случайности и моде «безответственного» автора образует некое индивидуализированное Означающее, субкультурный концепт, несущий коммуникативную функцию лишь в узких группах. Распространенная элитаристская жалоба в адрес будней масс-медиа – торжество в культуре обыденного языка (обывательского дискурса) – справедлива. Но разве сам снобистский академизм не опирается нынче на методу знаковой спонтанности, случайной образности. Все варианты решения раскрываются, вылезая наружу, противопоставляются, образуя гегелевскую синтетичность, - ветвясь, сия жесткая процедура повторяется.

А чувствуете уязвленность языковой эклектикой, почти античного образца? Как подбираются экзотичные словоформы, выстраиваются крепко закрученные высказывания – это чуть ли не единственный шанс выскочить из серый текстуальный массы все-таки бедной (потому что строгой) в лексическом плане философемы. Да, здесь требуется схоластичная тяжесть, готическая эффектность, барочная вычурность. А обеспечить это сможет пресс грузных неологизмов и «западнический» восторг сциентистской латынью. Воля к «истине», совмещенная со стилистическим напором, обуславливала некогда успех соревновательного любомудрия. Но сейчас, даже без злоупотреблений принципа «исторических разрывов», эта стратегия обвалилась в скопление мелких тактических факторов. Доминат масскультурной конъюнктуры с инструментально проработанной (правда, далекой от прогнозируемой эффективности) схемой достижения популярности, востребованности, «звездности». Культовый статус – популярными средствами.

Нынешняя философема не дружелюбна к житейской мудрости, слишком специфична (скорее, литературна) для процедурной простоты сократовской майевтики. Хотя это текущая данность авторитетной дисциплины, барахтающейся в культурологическом океане.

Случайность, разнородность, тропы, единичность… Имена.