Похмелье – серьезный соперник. Утренний угар приносит интересный спецэффект самосознания – начинаешь вроде гаденько мыслить, первертивная дурь вертеться у неокортекса. Какая только дрянь «телесно-знаковая» не пристает к нему? Ранее было и похуже: мозг, сокрушенный литром «трудной воды», вдавался в безумную истерию, пугающую обывателя остротой экзистенциальной тревожности. Я тебя еще хорошо помню, «звезда Улугбека», пойло с эффектом глубинного кьеркегоровского прыжка в бездну несуществования и хантер-томпсоновской «отключки» вменяемости сознания. Текстуальность появляется из «ничего» - очевидный факт, но в статусе жесткого пропойцы это «не-присутствие» ощущается выпукло, рельефно, телесно что ли. Безмозглое нутро. Я и так тормознутый обыватель, правда, с дозой с эстетизирующей гневливости, а после излияний могу поспорить с лучшими несмышленышами вида. И все ради пресловутой постмодернистской черни – скакать, побороться, пускать слюни на брюнеточек, петь собственному интеллекту бессовестно хвалительную чушь, с предельной ненавистью пройтись по сибаритству гниющей «верхушки». Короче, чернь – все, не свойственное трезвому времени суток. Мерзкое «всуе», не приносящее никаких результатов, «акромя» малого, по кусочкам сокращения жизни в здешней реальности. Да-да, покаяние – это симптоматично для состояния «после черни». С одного края, чистосердечное раскаяние настигает реверсом, а с другого – типично «раздолбайский», внеморальный дискурс «сверхчеловека» (помятого, разбитого, настигнутого внезапной атараксией). Похмелье амбивалентно, впрочем, как всё вне будничных линий «жизненного мира».