Ничто не делает мысли интеллектуала столь насыщенными как его собственная смерть. Смерть – это один из редкостнейших и уникалейших инструментов для наращивания ценности, гипер-увеличение текстовой значимости, выдвижения в индифферентное тело масс. По смерти, уже в момент окоченения трупа, начинается работа сложного и хитрющего механизма по сакрализации знаменитого имени. Тот, кто вчера был невзрачным старцем с насыщенным прошлым и с не менее богатой историей неудач и болезней, скоротечно «обожествляется», становится «нашим всем!», приобретает черты бесстрастного и внеземного олимпийского обитателя. Вернее и фактически, этими качествами наделяется уже то, что осталось от этого человека – бездыханное тело и человеческая история, которые уже перестанут ему принадлежать и пойдут вразнос. Труп станет объектом «некрофилической» заботы (людей, чей индекс ничегонеделания достиг абсолютного потолка, «государственники»), с ее переносами и перезахоронениями, короче, могильной эстетикой.

К счастью, эти унижения все-таки несоизмеримы с унижениями, более жестокими и эксцентричными, живого человека. Плюньте мне в рожу, если я не прав. Вспомните, были же люди, которые столкнулись с таким положением вещей, находясь в состоянии на границе жизни и смерти, безумия и разума, радости и несчастья. Тот же Фр. Ницше с десяток лет пробыл в роли комнатной обезьянки в плену собственной «фашиобразной» сестры на потеху студентов-гуманитариев и прочего отребья, устроивших из той ситуации оригинальный сверхэффективный аттракцион повышения собственной самооценки: «Ах, какие великие философские поэмы писал, какими острыми афоризмами протыкал разум, какие профетические речи вжигал в наши души, о, Ты, великий ничто или, вернее, нечто». А закрепить это повышение, даже немыслимой взлет, себя любимого в этой иерархии духовных мер и высот нужно написанием монографий, биографий, статей об этом пророке современности, расположить его в ряды своих единомышленников и друзей, да сделать его своим духовным братом. Именно поэтому больший ущерб всегда несет как раз творческое наследие любого идейного человека, так как каждое написанное слово и его смысл будет бесконечно пересмотрен, перевран, переистолкован, переделан в свою противоположность.

Чем имя весомей и действенней, тем более к нему будут присасываться тысячи, миллионы интеллектуальных паразитов, которые под видом скромного почитания и нижайшего поклонения жестоко вопьются в духовное тело и будут насыщаться. Имя вскоре омертвеет, но, о чудо, циркуляция крови не будет в нем приостановлена, и оно будет возрастать, наполняясь все большим числом ненасытных паразитов. Этих же сможет остановить не насыщение, а лишь иной предмет почитания и, соответственно, кормления. Так нелюдимый, внешний мизантроп, получавший только покупную любовь и за это поплатившийся, внутренне неудовлетворенный – разве слово способно к полному насыщению, не получившей и толики заслуженного, умолявший, чтобы его зачитали и поняли, вскоре великий Фридрих стал всем для всего мира (даже не для отдельных личностей, признания которых он добивался – имеются в виду знаменитый сочинитель «Нибелунгов» и не менее значительная русская соблазнительница Лу). Тот, кто становится всем, превращается в ничто. Ницше, а вернее уже его имя, был провозвестником евгенических опытов истории, искателем анархистского аристократического рая, путешественником в бездны аморальной свободы, ненавистником всякой слабины человеческой. Став всем, остаешься с пустым карманом. Поэтому от знатока-ницшеведа, отдавшего жизнь на алтарь описания частной жизни и мысли отдельного человека, до полного профана и гопника, один шаг.