Это сардоба — цистерна с куполом, которая наполнялась водой по подземному каналу. Их называли мулушками (ср. Акмола - "Белая могила"), потому что они действительно напоминают купольные мавзолеи. Каразин, "На далеких окраинах": http://rus-turk.livejournal.com/159836.html На всех караванных путях, пересекающих необозримые степи Центральной Азии, встречаются местами оригинальные каменные сооружения, цель которых обозначать степные колодцы и цистерны и предохранить их от песчаных заносов. Сооружения эти достигают колоссальных размеров, и тогда они служат пристанищем для путников, которые, свободно размещаясь под сводами строения, защищены в нем и от дождя, и от снега в зимнее время, и от порывов свободно разгуливающего по степям холодного ветра. Эти последние постройки называются арабатами, т. е. дворами, куда можно завести арбы (повозки), хотя чаще они служат приютом для четвероногих повозок — верблюдов и лошадей, так как на многих караванных путях двуколесная арба составляем более чем редкое явление. Бог весть, когда и кем строились эти здания. Современный туземец — бродячий кочевник или заезжий торгаш при караване — разинув рот, осматривает это гигантское сооружение и недоумевает: человеческими ли руками возведены эти просторные своды, эти арки, в которых, не нагибаясь, можно проехать на самом высоком верблюде, и, по простоте своей, относит все это ко времени и деятельности великого Тимура — личности, давно уже принявшей гигантский, сказочный образ. Каких усилий, какой массы рабочих рук потребовалось бы, чтобы приготовить запасы этого темно–коричневого квадратного кирпича, о который тупится и ломается железо! Сколько верблюдов нужно, чтобы развезти его по бесконечным караванным путям! Сколько времени нужно, чтобы из этого кирпича сложить стены и своды мулушек и арабатов. А к тому же все они так давно строены, что никаких следов не сохранилось, который раньше строен, который позже: разницы в сотни лет слились в общем итоге, и вот слагается легенда, что «герой хромоногий» [Тимур–ленк (Тамерлан) значит: железный хромой] в одну ночь разбросал по безводным степям эти спасительные постройки. На далеком расстоянии видны туманные очертания этих куполов и, как маяки, направляют они одиноких всадников, рыскающих по–волчьи без всяких дорог по степям; направляют и караван, когда первый снег ровным покровом затрусит широкий караванный путь. И, в темную ночь, далеко–далеко видно зарево над кострами, разложенными под сводами арабатов, и красными полукругами рисуются гигантские, освещенные арки, в которых, словно злые духи, мелькают черные тени. И чтит азиат эти грандиозные «Тимуровы жилища». Та небольшая караванная дорога, на которую выбирались барантачи с своею жертвою, давно уже утратила торговое значение и опустела. Редко когда по ней тянулись небольшие караваны, около десятка вьючных животных, не более, — и то больше или напрямик возвращавшиеся кочевники, уже сдавшие товары в торговых пунктах, или же корыстолюбивые контрабандисты, желавшие избежать необходимости платить зякет (таможенные пошлины); чаще же всего, темные, подозрительные личности, шатающиеся по степи без какой–либо определенной цели (эта цель сама набежит при случае) и очень характерно отмеченные народным названием: каскыр–адам, т. е. волк–человек. На этом пути не было больших арабатов, как на дороге между Чиназом и Джизаком, у Ирджара и т. д., — и только сводчатые, ульеобразные мулушки обозначали водные резервуары. Да и эти мулушки, никогда не поддерживаемые и, вероятно, строенные с меньшею тщательностью, потрескались, позавалились, засыпали ломаным кирпичом и мусором колодцы; поросшие степною растительностью, они стоят одинокие, поблизости уже вновь вырытых колодцев; путники не всегда решаются подходить к этим подозрительным развалинам, из боязни наступить там на одну из бесчисленных фаланг, единственных обитательниц степных руин. Эти ядовитые пауки гнездятся в сырой тени развалин и выползают на поверхность греться на раскаленных солнечным жаром камнях.

Е. Л. Марков. Россия в Средней Азии: Посреди дороги, как раз перед станцией, мы с удивлением увидели памятник, сложенный из кирпича. На вделанной в него красной доске я прочел короткую надпись: «Бессрочно-отпускной стрелок 3-го Туркестанского батальона Степан Яковлев Яковлев убит 6-го августа 1875 года шайкою кокандцев, защищая станцию Мурза-Рабат. Памятник достойному воину воздвигнут пожертвованиями проезжающих в 1877 году». На станции нам рассказали уже подробнее патриотический подвиг этого безвестного героя. Степан Яковлев был старостою на станции Мурза-Рабат. Кокан тогда еще не был присоединен к России, и пограничные рубежи нашей Сырдарьинской области постоянно подвергались его набегам. Мурза-Рабат был последнею станциею на нашей границе. 5-го августа соседние киргизы прискакали на станцию со страшною вестью, что сильный отряд кокандцев ворвался на нашу границу и двигается на Мурза-Рабат, грабя, разоряя и убивая всех. Ямщики-киргизы, недолго думая, заседлали почтовых лошадей и удрали подальше, в степь, за своими собратьями-киргизами. Но напрасно они уговаривали Яковлева уехать с ними. Старого служивого не уломали ничем. С бранью и гневом кричал он на них: — Что ж вы, собачьи дети, когда жалованье получать, так вы тут, а как добро казенное защищать, — так вас и след простыл? Я присягу солдатскую приносил за царя, за веру до последней капли крови стоять и доверенное мне царское добро охранять всеми мерами. Как же я теперь с вами, с разбойниками, уйти могу, когда у меня казна почтовая на руках, и книги приходные, опять же, повозки, сбруя, и кони казенные?.. Какой же я после того отчет в них начальству могу дать? Ведь меня за это начальники не похвалят… Увещания ветерана не удержали, конечно, перетрусивших киргизов, и они, потужив о глупом москове, которого все любили, рассыпались кто куда успел. Старый стрелок, оставшись один, завалил повозками ворота двора, загородил чем мог двери и окна глиняного домишка, разыскал бывшие на станции три ружья и, зарядив их как должно, уставил в щели окон с разных сторон станции, решившись защищаться хотя бы и в одиночку. На другое утро толпа кокандцев охватила запертую кругом станцию. На крики отворить никто не отворяет. Смельчаки бросились ломать ворота, но сейчас же попадали мертвые, поражаемые меткими пулями старого стрелка. С какой стороны ни пробовали заходить они, везде их встречали те же пули. Уже несколько убитых и раненых валялись кругом. Вообразив, что на станции заперлись хорошо вооруженные русские солдаты и боясь новых жертв, кокандцы решили, наконец, отступить. Они набрали в лощине сухого камыша, обвалили им станцию и зажгли ее, надеясь хоть огнем выжить оттуда неустрашимых защитников, так отчаянно бившихся против целой их шайки. Степану Яковлеву деться было некуда. Заряды свои он уже все расстрелял и решился лучше пасть в открытом бою, как подобает честному воину, чем задохнуться в дыму. Он выбежал с ружьем в руках в самую гущу врагов и стал крушить их направо и налево… Через минуту он лежал мертвый, изрубленный в куски саблями кокандцев, но все-таки окруженный новыми убитыми врагами… Эта гомерическая битва одного русского воина с целым отрядом азиатов, эта непоколебимая верность своему долгу и присяге — заслуживает увековечения на страницах истории рядом с самыми славными подвигами русского патриотизма. Народ, который так понимает свой долг перед отечеством, народ, который способен так биться и так умирать, — не может иметь на страницах своих летописей ни Седанов, ни Мецев.