Матыцина Ирина (Валерьевна),
номинация «Новелла»

«ДЕРЁВНЯ» 

Утром рано пошёл в магазин. Пена для бритья закончилась. Я сам деревенский. Но признаваться в этом не хочу. Смеются почему-то и «дерёвней» обзывают. Захожу в магазин. Всё там не по-русски. Даже надписи на дверях. Ну, я немецкий когда-то учил, так что смог кое-как прочитать на тюбике, который на мой был похож: cream. Пришёл домой, намазался. Ух, как она запенилась. Побрился. Взглянул в зеркало – как каменный. Я перепугался, побежал к соседу (он городской), показал ему тюбик. Как он начал смеяться! Оказалось, что это зубная паста, «блин-да-мет» называется. Я и окаменел, как яйцо в рекламе. Вернулся в свою квартиру. А тут жена, как на грех, проснулась. Увидела меня, как на весь дом завизжит: «Грабители!» И к телефону кинулась милицию вызывать. Не узнала! А говорит, что я не меняюсь! Ну, милиция приехала, схватили меня и увезли. Три дня допытывались, кто я. Я им правду говорю, жена отрицает. Пару раз по моей окаменевшей физиономии стукнули. Да так, что ни один кальций не выдержит. Теперь я понимаю, почему из тюрьмы без зубов возвращаются: кальция им не хватает.
Тогда меня жена признала. Привезла меня домой. Умылся я. На другой день встал: на себя не похож: весь в прыщах. Это всё от «блин-да-мета». Я сам себя испугался да как закричу: «Караул!» Жена проснулась. Мне в ответ то же самое как закричит! И к телефону. Тут я, как истукан, стоять не стал. Не дал ей позвонить в милицию. Помню, как меня от кальция избавляли. Жена меня тут по голосу признала. В магазине мне средство от прыщей купила. Я с его помощью кое-как их вывел. Теперь, когда жена мне кричит: «Не меняешься ты никогда!» – и сковородками в меня кидает, я ей случай этот напоминаю, как она меня целых два раза не узнала.
1 февраля 1998 года
 

ДВОРЦЫ
 

I
 

Во дворце никогда не прекращается жизнь. Дворец – это маленький город. Когда вельможи засыпают в своих роскошных апартаментах, на кухне она в полном разгаре: повара и поварята, гремя посудой, готовят завтрак для господ. Только перед рассветом есть несколько минут безмолвия и оцепенения, когда можно слышать одну тишину. Королевский дворец в этом отношение от других не отличается.
В такую вот минуту в королевскую спальню постучал слуга. Его господин только что позвонил в колокольчик, вызывая к себе. Гавриила постучал. Ответа не было. Он аккуратно надавил на ручку и вошёл.
На широкой кровати под пуховыми одеялами покоились остатки короля. Да, это уже был не король, это были остатки. Сухой, болезненный, он слабо прошептал:
– Гавриила, друг мой последний, помоги… умираю…
– Что вы, бог с вами. Всегда одно говорите. Вот так сейчас подушку взобью, одеяльце поправлю, живы будете, – пытаясь приглушить свой басистый голос, приговаривал Гавриила.
Карл никогда не был здоровым. Хилым ребёнком он сел на престол. За него правил регент. Потом он взял скипетр в свои руки, но они были слишком слабы, чтобы удержать тяжесть каменьев и золота. Слабонервный и безвольный, он наедине с ларкасским послом умудрился подписать документ передачи главного портового города с кораблями на 10 лет: после этого выход Орасии – так называлась страна, которой он правил – к морю был практически отрезан. Государство превратилось в лампу с джином, пробкой которой был злосчастный договор с Ларкассией. И над всей страной нависла туча-революция, которая не сулила ничего хорошего. Карл занемог и слёг в постель. Всеми делами занимался канцлер Боффор. Через несколько месяцев у него ожидалось прибавление в семействе: должен был родиться ребёнок. Этот, казалось бы, пустячный факт сыграет огромную роль в истории Орасии. Но вернёмся к королю.
Карл был ещё не стар, просто очень болезнен. Детей же не было, хотя он имел жену. В недавнем времени он женился, дабы продолжить род представителей «голубых» кровей. Но – «будьте прокляты все революции», как он сам выразился – ему пришлось слечь в постель, чтобы не распутывать завязанных им же узлов. Теперь, вечно капризничая то ли от настоящих мигреней, то ли для того, чтобы его оставили в покое, он причитал и просил небо послать ему скорое избавление от этих бесконечных забот. Правда, при отрицавших всё свидетелях, но ведь это всё-таки было.
Вчера днём Боффор принёс ему известие о том, что в лесах уже начинают собираться крестьяне, они уходят из деревень, образуют шайки и нападают на дворян. Голод довёл их до такого. Канцлер, конечно, пытался смягчить всё, но Карл не на шутку испугался. Теперь он лежал полумёртвый, полуиспуганный в постели, причитал и жаловался Гавриилу.
Гавриил приподнял своего короля и господина, посадил на кровати и начал его утешать:
– Вы не волнуйтесь, этот Боффор ничего не знает. Напужал вас только. Да ведь ничего не происходит. Всё будет хорошо.
Король под монотонные, приглушённые речи уже начал дремать, как вдруг где-то на улице взвизгнула собака и послышалась грубая ругань. Гавриил резко повернул голову к окну и выглянул туда: обычная сцена: какой-то трактирщик прогоняет собаку. Он повернулся к королю и произнёс: «Всё хорошо». Король безмолвствовал. Слуга обрадовался, что его господин уснул, слегка подтянул одеяло на него и нечаянно коснулся королевской руки. Рука – лёд, король мёртв.
Смерть от страха – позорная смерть.
Смерть в борьбе – прекрасная смерть.
Но она всегда ведёт к одному: к бесчувственному, окостеневшему телу. Говорят, воспоминания вечны, а Карла народ забыл уже через неделю после известия о его смерти.
Современность: «Отдав море Украине, черномазые и загорелые лица кавказской национальности, назвали зону отдыха Чернобылем, тогда как раньше она называлась Черным морем. Россия долго не согласовывала формулировку этого решения».
 

II
 

Гавриил метнулся к двери. Он, довольно храбрый человек, испугался не трупа, не смерти, а холодного безмолвия вечно капризного короля. Но аккуратность и хладнокровность взяли своё. Он тихо открыл дверь и пошёл по длинным коридорам к заднему выходу. Оказавшись на улице, кинулся к дворцу Боффора. Постучал в дверь, ему открыл вот такой же Гавриил, но не короля, а канцлера. Пропустил королевского слугу и показал знаком, чтобы тот следовал за ним. Они пришли в кабинет Боффора.
– Что такое? – сердито буркнул канцлер в ответ на стук. Он очень хотел наконец, после множества бессонных ночей, спать и вдруг его разбудили.
– Его величество, король Орасии умер, – торжественным до страшного шёпотом ответил Гавриил.
Как вы понимаете, Боффор сразу же проснулся.
– Об этом никто не должен знать. Пусть все думают, что король болен, – такие инструкции давал канцлер Гавриилу по дороге в королевский дворец. – Я иду к королеве, от неё скрывать нельзя.
Через несколько минут Боффор уже был у королевы Изабеллы и рассказывал ей обо всём. Она уже долго ошарашенно на него смотрела с тех пор, как он замолчал.
– Ну, и что же мне теперь делать? – запинаясь, произнесла она наконец.
Изабелла сейчас не отказалась бы поплакать на чьём-нибудь плече, но был неподходящий момент, и была у королевы сила воли, маленькая, но была.
– Не знаю, согласитесь ли вы… – туманно протянул Боффор, его изощрённые извилины и серые клеточки мозга начали работать в кое-каком направление уже по дороге в королевский дворец. – У меня есть идея.
 

III
 

До чего же может при необходимости додуматься человек. И вот по всей стране на следующий день было объявлено, что скоро на свет появится наследник престола. Теперь нет времени готовить революцию. Люди так долго ждали этого известия, что на радостях опустошили все трактиры и потом 3 месяца оправлялись от чересчур откровенных проявлений своих чувств.
Я думаю, вы уже догадались, что за ребёнка ждала королева. Ну, а если нет… я всё равно собиралась рассказать, о чём продолжили разговор Изабелла и Боффор в день смерти короля.
– Какая это у вас идея? – заинтересованно спросила королева.
– О, это так, пустяк, скорее всего. Я вот подумал, если бы у нас был наследник престола, мы бы смогли удержать вас на троне и предотвратить дальнейшее развитие беспорядков в Орасии.
– И что же вы предлагаете?
– Только обещайте меня не прерывать и выслушайте всё до конца.
– Хорошо.
Канцлер начал с расстановкой медленно говорить:
– Видите ли, скоро у меня и моей очаровательной жены будет ребёнок, Ваше величество.
– Ну и как это относится ко мне?
– Вы же обещали не прерывать, – с укором сказал Боффор, а сам подумал: «Что стоит слово монарха?»
– Извините. Молчу.
– Так вот, – он продолжил, – я бы хотел предложить вам усыновить какого-нибудь мальчика, например, моего сына. Все будут думать, что это ваш ребёнок. Об усыновление знать будем только вы, я и моя супруга. В ином случае вам придётся вернуться в Ларкассию, а Орасией будет править дядюшка покойного короля Карла. Поймите это!.. И подумайте. А сейчас позвольте мне удалиться, – он медленно встал, будто ожидая, что его остановят, развернулся и пошёл к двери. Да, хитрец не ошибся. Королеве не очень понравилась перспектива оставить страну, которой она только что вдруг замечтала править.
– Постойте, – остановила она его, когда он очень-очень медленно протянул руку к дверной ручке. – Я хотела бы вас спросить, мой добрый канцлер, неужели вы столь любите своё отечество, что отдали бы сына в чужие руки.
– О, Ваше величество, я действительно люблю Орасию. Но я не понимаю, почему вы говорите «в чужие руки». Вы – мать всех детей нашего государства, – масляно-лицемерным тоном ответил он, что, впрочем, Изабелла предпочла не заметить.
– Вы очень великодушны, – королева уже оправилась от новости об убийстве её мужа и смогла вспомнить все правила Этикета. – Но, если ваша супруга не согласится и не отдаст своё дитя престолу?
– Нет-нет, она сделает всё для блага нашего отечества.
Канцлер сказал правду: Катерина сделала бы всё… но только не для отеческого блага, а для своего.
– А если у вас родится девочка? – королева не могла сразу согласиться и тянула время.
– Ах, сударыня, время ли сейчас об этом думать? – единственное, что он смог ответить (Странно, но раньше Боффор об этом не думал).
– Ну, что ж, как только я узнаю, что Катерина Боффор не против, я поставлю словесную подпись на нашел словесном договоре, – и она ослепительно улыбнулась (Кстати, такими зубами, как у неё только перегрызать глотки).
Канцлер вышел удивительно быстро, если вспомнить его прошлый выход. Уверенный в своей победе, он шёл домой и размышлял: «Так, одного ребёнка пристроил, осталось ещё шесть. Ну, с ними теперь просто будет. А не плохую карьеру я сделал сыну!»
Катерина, как вы догадались, согласилась со слезами на глазах. На следующий день было объявлено о внезапной и страшной болезни короля, чему никто не удивился, и о скором появление наследника престола, чему очень удивлялись. Когда через пять месяцев в церкви была заказана молитва за упокой короля Карла, весь народ был в шоке: они-то думали, мол, всё капризничает и увиливает от исполнения государственных обязанностей, а он взял и помер.
Боффору повезло: у него родился сын, регентами которого были назначены вдовствующая королева-мать и канцлер великого государства Орасии.
Мальчик вырос и весь пошёл в отца. Такой же хитрый и умный. Да, в его правление о революции даже не заикались.
Вот так вершатся судьбы держав. Если заглянуть за кулисы дворцов, можно найти там, увы, столько грязи. Хорошо ещё, когда она выглядывает наружу: не спутаешь её случайно с землёй, залитой слезами.
13 – 15 марта 1998 – 2008 года
 

МУЖИК

Рядом с домом росли яблони, поэтому он утопал в тени. На крыльце сидели два мужчины сорока пяти лет. Кроме возраста, у них сходств не было.
Один весь седой, сухонький и сутуловатый. Другой – крепкий, сильный, с мужицкими чертами лица. Первый пил чай. Второй чафирил, потому что с водкой вроде как завязал.
Вдруг сутуловатенький вытянул шею и стал присматриваться к толстой фигуре на дороге:
– Серёга, посмотри. Не пойму: то ли баба, то ли мужик.
– Мужик, мужик. Этому мужику одиннадцать что ли. Тоськин внучок.
Таисия была его последней женщиной. Она жила в доме рядом с полуразвалившейся школой и нянчилась со своим Серёженькой, потому что на десять лет была его старше; и все с момента их соития начали путать Серёгу с внуком.
Ноябрь 2002 года
 

ЖИВАЯ

Прошёл дождь, разошлись тучи, и зеркало асфальта ослепляло фары. Но она ехала и ехала, пока не высохла дорога, не начали ослеплять фары встречных подруг, а потом снова не взошло солнце.
Потухшими глазами она заглядывала внутрь себя и понимала, что начинает барахлить мотор и шалит искра.
Наконец, у чёрного щетинистого леса ей сказали остановиться, и она почувствовала, как из самой её сердцевины выбирается что-то любимейшее и незаменимейшее.
Она обиженно хлопнула дверцей, от чего дрогнула всем корпусом, будто вздохнула: «Ну вот, опять меня оставляют остывать одну. Заряжают ружьё и идут отстреливать уток и белок, как будто я не лучшая игрушка!»
Ноябрь 2002 года – октябрь 2008 года

ПО ДОРОГЕ НА КЛАДБИЩЕ

Катафалк очень тяжело двигался. Снегопад, сильный ветер. Страшное месиво под колёсами и залепленные стекла. Внутри были только самые близкие. Кто-то плакал, кто-то вздыхал. Все мёрзли и раздражались.
Вдова статуей сидела у изголовья. Ей было пусто и одиноко и уже почти не больно. Но когда она чувствовала, что на неё кто-то смотрит, ей хотелось, чтобы было больно. Она вздрагивала, поднимала глаза величайшей скорби к небу и шёпотом начинала молиться.
Наконец, катафалк не выдержал напора стихии и встал. Он надрывался, ревел и месил колёсами снег, но вперед двигаться не мог.
Все вышли. Мужчины стали толкать автобус. Вальяжный семидесятилетний профессор зашёл сзади катафалка. Друг покойного неуверенно сказал ему: «Не надо Ролан Захарыч… Мы сами».
Но тот не слушал какого-то сорокалетнего мальчишку. Потом произнёс:
«Подходящую погоду ты выбрал, чтобы умереть, Ромка!»
Катафалк выбрался и профессор сел рядом с вдовой: «Вот так, Света…» Потом шёпотом медленно говорил ей:
Фары встречных машин,
Лязг соседских зубов,
Копошение шин
В своеволье снегов.

На колесиках гроб.
Саван, рухнувший с неба.
Удивленья налёт,
Раздраженья примета.
Невестка грустно и ласково улыбнулась: «Вы никогда не умрёте от горя: вы его разложите, проанализируете и напишите стихотворение. Или эссе, может быть…» Он тоже грустно и ласково улыбнулся, но не сказал ей, почему с горя не умрёт она.
Ноябрь 2002 года
 

СМЕРТНИКИ
 

Копичникову В.А.
 

Лопата звенела о замёрзшую землю. И звон разносился по бору, стряхивая с сосновых лап снег и распугивая взлетающих птиц.
Поодаль стоял мужчина лет тридцати пяти. Совершенно седой. Он смотрел, как взлохмаченный нервный чиновник роет себе могилу.
«Ничего, ничего. Я не тороплю. Сегодня солнце светит для тебя…»
К нему обращались, подрагивая от холода: «Владимир Анатольевич, может пора?..»
«Нет ещё», – отвечал седой и думал дальше.
«Ты мне мешал – ты должен за это ответить. Только не думай, что я сержусь на тебя. Я же не убил тебя, как собаку. Я позволил тебе вырыть могилу.
Тебе сейчас не холодно, ты можешь ещё долго долбить землю – я не тороплю. Работа тебя отвлекает.
И я не говорю тебе ничего, чтобы ты не подумал, что я издеваюсь.
Радуйся, радуйся. Сейчас солнце светит для тебя…»
Когда яма была почти вырыта, он повернулся и пошёл к одной из машин.
«Газовые заправки нужны. И если я не мог дать тебе взятку, какую ты хотел, я должен тебя убрать. И дать её новому».
Ему отворили дверцу, и он забрался в просторный салон автомобиля.
Подбегавший парень выкрикнул: «Владимир Анатольевич, всё!..»
«Поехали».
- - -
Дома его ждала жена, поила теплым вином от простуды. Он скользил большой рукой по её волосам, притягивал её голову и целовал в губы. Она смеялась: «Пей, Володя, пей!» Вскакивала и убегала на кухню.
Он смотрел ей вслед и не понимал, как успевает любить красавицу-жену, двоих сыновей, любовницу и экстравагантных женщин. Правда, до рождения второго ребенка у него было три постоянных любовницы.
А когда он был моряком… Да, он умел ценить земную жизнь.
Девять лет назад его срочно вызвала на берег мама. Он расписался с семнадцатилетней Любой и стал ценить её и первого сына. И зарабатывать деньги теперь уже не в море.
Он мелкими глотками потягивал противное тёплое вино и думал: «Собаке – собачья смерть, волку – волчья, человеку – своя».
Ноябрь 2002 года
 

ДЕВОЧКИ

Красивые, в коротких куртках и обтягивающих брюках. На платформах и дециметровых каблуках. С десятками блестящих гвоздиков по радиусу ушных раковин или одним крупным рельефным кольцом, оттягивающим левую мочку. С выполосканными в красках и пенках волосами, с вылинявшими мелированными прядями. Затасканные по дискотекам и зацелованные двадцатилетними – они!
Они, с самой искренней озлобленностью тринадцатилетних, красивым молодым стадом стояли в саду позади школы. Лопаты и грабли – в руках.
Субботник. Уборка территории. «Да пошли вы!..»
И Ольга Павловна пошла, классная руководительница, пошла за журналом, чтобы отметить присутствующих.
С её стороны это было неразумно. Потому что их вожак – Женечка Темирязева, быстро решила судьбу главного волка – Ольги Павловны.
«Классуха» вернулась и – упала в обморок от удара лопатой по голове. Через минуту она очнулась, слюнявя зубчатый платочек Леночки Спициной и дёргая связанными шарфом руками.
Она видела, как где-то далеко, из-за яблонь, на неё поглядывает прозрачная, зелёными железными розгами выстроенная, ограда школы. За ней – дорога, а там – люди!
В то время как на нее рухнула куча листьев. Чиркнула зажигалка, вспыхнул журнал, а от него яблонево-вишнёво-абрикосовый кокон, внутри которого дёргалась и почему-то мычала жирная омерзительная гусеница.
Дёргалась и мычала.
Дёргалась и мычала.
Девочки заворожено следили, как у неё, пожиравшей их молодое и зелёное, отрастают дымовые, а потом и огненные крылья.
Сентябрь 2002 года
 

CASINO
 

I
 

Она заходила в «Джунгли», эффектным движением руки отодвигала лианы, похожие на шнурки. И спрашивала:
«Где у вас шестикарточный покер?»
Менеджеры переглядывались, не понимая, зачем это их беспокоит.
Но она делала размен на столе. Бросала инспектору деньги и, не поворачивая к менеджеру головы, спрашивала:
«Или только в кассе?»
Дилер сдавал карты, механически говорил стандартные фразы: «Делайте ставки, пожалуйста. Спасибо, ставок больше нет. Подрежьте, пожалуйста. Первая карта. Последняя карта».
Ей поставили пепельницу – она не курила. И колоду не подрезала. Девчонке-крупье бросала: «Сама». Боялась: увидят, как у нее трясутся руки.
Менеджеры поглядывали за игрой из-за соседнего стола. Видели, как она подбросила и поймала последнюю фишку номиналом в минимальную ставку.
«Так, где же касса?» – и поднялась. Все встали. Один из менеджеров подскочил к ней. Правой рукой он указывал на кассу, левой почти касался её спины: «Давайте, я вас провожу».
У неё вздрогнули ресницы: «Не стоит. Вам на чай», – и протянула фишку.
Она ненавидела казино, крупье, питбоссов, менеджеров, управляющих – она любила играть.
И ей нужно было хоть раз быть по эту сторону стола.
 

II
 

«Скучно. Скучно, скучно, скучно. Позвони!»
Крупье звонила в колокольчик, приходила официантка, приносила ещё водки.
Катя продолжала сдавать карты. Она любила общаться с людьми, а он пришёл, чтобы его развлекали. И Катя рассказывала, что заканчивает медучилище, хочет стать врачом. Может, даже военным. Только не детским: детей слишком жалко.
Он начинал верить в её полуправду. Потом одумывался и говорил с поучительной интонацией, тяготеющей к безразличию.
«Вот ты хочешь выиграть. А зачем? Всё равно всё достанется им, – он кивком показывал на менеджеров. – Какие же вы все меркантильные… Всем деньги, деньги давай. Вот я проигрываю. И пожалуйста. Хочешь ещё? Увеличить ставку?»
«Ваше право».
«Можешь угадать, что мне пришло?»
«Пара…»
«Как ты?! – его давно ничто не удивляло. – Пара королей… Как ты угадала?»
«Иногда бывает. Интуиция».
«Всё равно все жулики».
Потом приглашал её в любое казино в любое время. «Выигрыш – пополам. Проиграем – ты мне ничего не должна».
Она улыбалась ему, ещё молодому, симпатичному, правда, порядком располневшему сутенёру: «Я не люблю испытывать судьбу».
За стол кто-то подсаживался, кто-то переходил за другой.
Какой-то новичок с удивлением смотрел, как сутенер тыкает менеджерам. Решился спросить: «Вы давно знакомы?»
Сутенёр расхохотался.
«Столько же, сколько с тобой, но на большую сумму», – ответил за него Макс, менеджер, и тоже расхохотался.
Под утро клиентов почти не осталось. Сутенёр играл.
Ему безбожно везло. Хотелось спать, но уйти он не мог: в правом кармане ещё оставались деньги, отведённые на игру.
Начал играть на шесть боксов, перестал смотреть карты.
«Скучно, скучно, скучно, – бормотал и вздыхал, немножко выпендриваясь своей скукой и сытостью».
 

III
 

Тонкая высокая блондинка.
В стафе ей кричали: «Настя! Подари мне счастье!»
В зале обрюзгшие мужики звали «покататься» и давали на чай. Она вежливо посылала, а, когда не могли видеть менеджеры, одаривала улыбкой: многообещающей или надменной – не той, что хотел, а той, что был достоин.
А когда выигрывала за покерным столом, она врывалась в стаф и, если там не было парней, раскидывала руки и кричала:
«Девчонки! Получу зарплату, куплю чёрный парик и зелёные линзы! Поеду в Липецк! Сниму квартиру на три дня!
Приду и скажу:
«Здравствуйте, Дмитрий Александрович. Вы меня не узнаёте?»
У него отвиснет челюсть.
«Здравствуйте… Настька!»
Я заору:
«Димка! – и брошусь на шею! – Я в Липецке по делам. На две недели приехала. Послезавтра возвращаюсь. Вот, решила зайти…
И мы будем любить друг друга три дня и три ночи!»

Февраль 2002 года

ДЕВЯТНАДЦАТЬ БЕЛЫХ РОЗ

Всё лето я работал в Штатах. Впрочем, дело не в Америке – я встретил там русскую.
Шестого августа – в день её рождения – я пришёл к ней с цветами, и до отъезда мы жили в комнате, где из мебели были кровать, два стула и девятнадцать белых роз.
Засохшие чёрные бутоны она забрала в Воронеж, стебли я увез в Архангельск.

Что было? Где было? Остались палки с шипами. Но через два месяца я отправил телеграмму «Поезд прибывает 31 декабря в 11.00» и поехал встречать Новый год к ней. В Америку. С розами.

Девятнадцать белых роз,
Вся Америка – в бутоне.
И снежинка – на ладони
В Новый год соплей и слез.

«Мы с ним работали вместе! Официантами. Там из русских больше никого не было! С кем ещё общаться? Ну, Глеб…»
«Ладно, посмотрим на твоего … Колю».

Я стоял у вагона, она приближалась.
«Ты стала похожа на снегурочку».
«Познакомься, это Глеб».
«А это тебе».
Я протянул ей корзину с цветами.
Высокий плечистый Глеб снисходительно усмехнулся: «Дети».

Она оставила меня. Оставила в своей квартире с мамой и 12-летним братцем Кирюшей. Он терроризировал меня морскими свинками. Жирными, похожими на кроликов. Они жили у него в коробках по пять штук и жрали в нещадном количестве свёклу и капусту.
Я набрал её номер.
«Энни, где ты? Ты скоро?»
«Ники, я тоже соскучилась, – она так спокойно, ровно говорила. – Сейчас заберем Жору с мандаринами и приедем. Мы бы взяли тебя с собой, но ты же устал с дороги…»
Я стремился к ней. Меня засасывала трубка и по проводам, по проводам я оказывался там, где она. Натыкался на бетонные стены, деревянный шкаф, матрац с пружинами и что-то живое, горячее. Занимающее слишком много места в пространстве комнаты.
Мандарины?..

«Я вхожу в комнату и вижу, кто на кого работает, с кем спит и чего хочет. Через пятнадцать минут я понимаю, почему. Мне сложно жить? Нисколько. Так было всегда, поэтому я и стал психиатром», – поглаживая седеющую бороду, говорил её отец.
«Не волнуйся, – шептала мне Анюта, уводя на кухню. – Он скоро уйдет».
«Твои родители не живут вместе?»
«Они развелись, когда мне было четыре года. Но он регулярно приходит. Мама говорит, невозможно жить с человеком, который читает мысли, особенно если он дигитал».

Её маму все называли по имени, без приложений «тетя» или отчеств.
Оксана поздравляла всех вместо Путина, у которого убрали звук.
Я не то чтобы ей не нравился, но она бы предпочла видеть рядом с Аней Глеба.

Оставить Вашу дочь в покое?
Мы танцевали на площади у центральной ёлки. Я кружил её на руках! А в небе – разрывались ракеты!
Вру, этого не было. Аня сказала: «Ну, что за глупости, люди смотрят». Люди смотрели салют!..

Я бросил тоскливый взгляд на ёлку. На ней раскачивалась морская свинка. Всё-таки Кирюшу следовало оставить дома.
25 апреля 2004 года
 

МУХА

«Поздняя осень, здоровый, ядрёный, воздух усталые силы бодрит. Муха устала, но Муха летает, зимняя сказка её поджидает», – напевала Муха себе под нос.

Муха выглянула в окно. Там, мысленно прижавшись друг к другу, шли двое первокурсников. Девочка с пятым размером груди и тонкий, худенький, но высокий мальчик, обещавший стать широкоплечим мужем.
«Может, у нее четвертый размер?» – подумала Муха, пробежала вверх по стеклу, ближе к открытой форточке. Подул осенний ветер, но сидеть дома совсем не хотелось.
«Надо заручиться поддержкой, чтобы не закрыли форточку». Она сползла вниз, попыталась выбраться из-за тюля, не получилось. Стала биться о стекло, усиленно жужжать, привлекать к себе внимание.
Стоп! Так дело не пойдет, так скорее выгонят и закроют форточку. На улице время близится к полудню. Можно незаметно выскользнуть и вернуться к вечеру.

За окном она подумала, что явно погорячилась с этой осенней прогулкой. Но, нахохлившись черными ворсинками, она собрала волю в кулак и вылетела из тени на бледно светящее солнце. Нужно держаться света. Лучи золотили желтеющие листья берез и переливались радугой на спинке Мухи.
По асфальтовым дорогам шли спокойные люди. Муха смотрела на их преимущественно мохнатые головы. Зачем и куда спешат? Для них эта осень – одна из множества осеней.
Муха полетела к мокрым простыням, вывешенным на верёвках и светящимся отражённым белым светом.
А в Южной Африке сейчас весна. И дальние родственницы нашей Мухи – Це-це – замельтешили перед Мухиными глазами, её потянуло туда, где не бывает ни снега, ни морозов.
Вдруг ястребом завился голубь. Муха метнулась под березовый лист. «Да, перелёт на юг может отнять много сил».

Первоочередной задачей было забраться в какую-нибудь машину, несущуюся к аэропорту. На заправке она выбрала голубой «жигулёнок». И практически уже расслабилась и начала задрёмывать, как до неё дошло, что у аэропорта остановки не будет. Выручила милиция.
Но километр пришлось долетать своим ходом, она вымоталась, выбилась из сил и просто рухнула на табло. Как вдруг нашёлся новый объект для передвижения: девушка в джинсовой куртке, тащившая за собой сумку на колесиках. И самое главное: она ела пиццу!
Муха, наученная горьким жизненным опытом, на пиццу садиться не стала. Она подождала, пока девушка догадается остановиться, плюхнулась ей на куртку собирать крошки. И – попала в спичечную коробку.
«Да выпусти ты её!», – но младший брат не слушал ни девушку, ни подошедшую маму. «Я возьму её с собой, я буду её кормить», – говорил он, прикладывая жужжащий коробок к уху.
Так Муха попала в Турцию.

Выбраться из плена ей удалось только в гостиничном номере, где Серёжа выпустил её полетать. «Ну, всё, живой я не дамся». Она метнулась в дверь навстречу входящей горничной. «Лови, лови её», – орал Серёжа. Но было уже поздно, Муха летела под потолком прохладного коридора. «Хорошо крылышки не оторвал», – пококетничала она сама с собой. И навстречу ей выползло местное насекомое неизвестного вида.
«Мне бы в Африку», – пожаловалась Муха. «А чем тебе здесь плохо? Предлагаю столоваться у меня. Дорого не возьму. Где чемоданы?»
За умеренную плату в виде спёртого кусочка банана её доставили в аэропорт и усадили в нужный самолет. «Ты это… поаккуратней. Тут хим.обработку проводят» – «Ага, премного благодарна. Может, вместе рванём?» Они разговаривали, смущённо переминаясь с лапки на лапку.
«А, была – не была! – махнул рукой новый друг. – Засиделся тут! Как ты думаешь, в ЮАР развит гостиничный бизнес?»
 

2 сентября 2005 года