ШУТКИ  НА  ЗАБОРЕ

 

            Мы с Морковкиным стояли у забора и читали объявления.   

 «Продаётся друг человека с поводком и намордником». «Доцент… в любой ВУЗ с гарантией. Обращаться в баню, позвать Федю из котельной». «Отдаётся собачка в хорошие руки». «Продаётся грудное молоко. Телефон… Спросить Виталия Павловича».

            - Кровосос ты, а не Виталий Павлович, - сплюнул я. – Чтоб у тебя молоко пропало!

            - Пишут, пишут, - хмыкнул Морковкин, - а ведь никто не читает.

            Он достал блокнот и написал вкривь - вкось: «ПрАпала кАза Милка. ПрАшу вИрнуть поадрИсу…», дописал свой адрес и пристроил листок на заборе. Я же хотел написать: «Меняю шило на мыло». Но напрягся и выдал такую заборную миниатюру:

            «СРОЧНО! Меняю самозаточное шило из комплекта «Сапатеро-Рапид» фирмы «Эшоп» с жалом «Бриллиант» и ручкой системы «Манго» на мыло, желательно фирмы «Диндон». Возможны варианты».

 

            Домой я попал лишь к вечеру. В квартире пахло лекарством.

 

            - Коля! –бросилась ко мне жена. – Какое шило?... На какое мыло?!

            Она зарыдала, я замер.

            - Весь день… звонки, звонки… Потом вломились эти… Забрали шило из твоих железок… А мне кинули кусок хозяйственного мыла… Я ничего не понимаю, Коля!

            Зато я сразу всё понял. И от растерянности не мог развязать шнурок на ботинке. Дедушкино шило… Златоустовской работы… Я им обычно распутывал шнурки… Теперь придётся их намыливать.

            - И твой Морковкин туда же, - всхлипывала жена, - звонит и плетёт мне про какую-то козу… Она у него в лоджии стоит.

            «Нашлась всё-таки Милка!» - подумал я с облегчением, сел на пол и развязал шнурок зубами.

 

СМЕХ  ПО  ПЯТНИЦАМ

 

            В «Клуб сатиры и юмора» затащил меня Морковкин.

 

            - Идём, - говорит, - посмеёмся.

            Не поверил я ему, но всё-таки потащился. Приходим. Сидят там чудаки с листочками и по очереди читают. Один читает, остальные смеются. И Морковкин, гляжу, хохочет, временами даже похрюкивает. А я анекдоты отгадывать не умею, поэтому сижу злой.

            Например, читают историю, как один художник на берегу пишет пейзаж с уткой. А его сбоку спрашивают, чем он в настоящий момент занимается.

            - Парашют штопаю, - отвечает тот. – Бананы жарю.

            На мой бы характер, так этот художник уже плавал бы на своём мольберте вперегонки с той уткой… А эти сидят, улыбаются.

 

            Дома Люся спрашивает: где был?

 

            Хотел я ей ответить, да неожиданно брякнул:

            - Парашют штопал! Бананы жарил!

            Она смотрит на меня неуверенно и говорит:

            - Не бережёшь ты себя, Коля. Уходи с этой работы.

 

            В понедельник вызывает меня Копалыч:

 

            - Где отчёт? Чем вы там вообще занимаетесь?!

            - Парашют штопаем, Константин Павлович, бананы жарим.

            - Ишь ты, сатирик, - оторопел он. – Ладно, подкину я тебе пару человек.

            Возвращаюсь к себе – телефон надрывается, в трубке женский голос:

            - Почему альбомы с чертежами не принесли?

            - А мы тут с утра парашюты штопаем! И бананы жарим!

            Там молчание, а потом тот же голос, только намного женственнее:

            - Да вы не беспокойтесь, мы сами придём.

            Короче, с этими сатирой и юмором началась у меня содержательная жизнь. Женщины поглядывают, мужики в курилке толпой окружают. К концу дня понял: скучно я до сих пор жил! И тут звонят из цеха, мол, отложили мои детали. Я в крик:

            - Чем вы там занимаетесь?!

            А мне отвечают эдак с издёвочкой:

            - Бананы штопаем. Парашюты жарим.

            Понял я - закончился мой праздник. Звоню Морковкину:

            - Давай сегодня опять к сатирикам!

            - Сегодня не получится, - отвечает. – Они только по пятницам собираются.

            Положил я трубку и думаю, отчего же только по пятницам? Живём-то мы каждый день. Значит, и сатира с юмором должны быть каждый день!

Иначе иссякнем.

 

В  ГАМАКАХ

 

            Вершина лета. Отпуск. Юг.

 

Паша Пичурин и Миша Булкин, поужинав, разлеглись в гамаках.

            - Хорошо-то как, Миша, пропел Пичурин, почёсывая живот.

            - Угу, - отозвался Булкин и отпил из плоской фляги.

            - Я, Мишечка, раньше парусом занимался. Бывало, вымокнешь как старая медуза. Да ещё на волне страху натерпишься.

            - Парус – это для отпетых, - сказал Булкин. – А я по молодости велосипед крутил. Потом Надя сказала: или я, или велосипед.

            - Надька лучше, - рассудил Пичурин, Булкин улыбнулся.

            - Она в больнице работала. А я с этим велосипедом в гипсе лежал.

            - Тоже опасный спорт, - вздохнул Пичурин.

            - А городки? – Булкин ещё раз глотнул из фляги. – Чуть зазевался – и получи по ногам палкой!

            - По ногам или по голове, - согласился Пичурин. – Мой сосед даже в шахматном клубе схлопотал доской по лысине.

            - Доской! – восхитился Булкин.

            - Шахматной доской. Вернее, столиком… Зато он играть лучше стал. Но без каски теперь не садится.

            - Поумнел, значит. – Булкин протянул Пичурину флягу. – Будешь?

            - Хватит лакать, зевнул тот. – Оставь на утро.

            - У нас там ещё полканистры, - успокоил его Булкин, но флягу с водой убрал. Потом выскреб из бороды сосульку и швырнул её вниз. И пока она летела к далёкому леднику, альпинисты разложили на животах под свитерами сырые носки на просушку и заснули крепким сном счастливых людей.

            Потому что был юг, отпуск и вершина.

 

СПАСИБО,  РЕБЯТА!

 

            Финал. Проигрываем 4:5 и всего двадцать секунд до сирены.

 

Вбрасывание. Хоп! Я подхватываю шайбу на крюк и врываюсь в их зону! Шайбу влево! Вправо! Вратарь мечется… Бросок! Гол!!! Ура-а-а!

            Я бегу, подняв руки, вдоль ревущих трибун! Но разве далеко убежишь? Здоровяк Миша Пудов с ходу припечатывает меня к борту и лупит по каске! Следом врезаются Дремлюга и Саня Буйлов. И тоже по каске… наотмашь… от радости … Звенит в ушах… Пытаюсь вздохнуть, но тут же вздрагиваю – это ещё один дружеский кулак достаёт мою шею…

            Все наши уже здесь, вся скамейка – Квадратов, Чугунов, Батыр Молдобаев… Поздравляют… Сегодня уже в третий раз… И всё по голове… Спасибо, ребята… В команде у нас двадцать два крепыша… Спасибо… Трещит каска… Спасибо… Я больше люблю быть ассистентом… дирижёром атак… Спасибо… И ты, брат?!

 

            Счёт 5:5 и семь секунд до сирены. Вбрасывание.

 

            Хоп! Шайбу влево! Вправо! И… подальше от их ворот! Ну её, эту славу!

            Здоровяк Миша Пудов с ходу лупит меня по каске! Следом врезаются остальные… За что?… Какой гол?! От конька защитника?... Его и бейте… тьфу, поздравляйте!... Я не хотел!

            Спасибо, ребята… Спасибо… Спаси…

 

ХОРОША  ПТИЦА

 

            Рядом на полке закряхтел, заохал сосед и доцент Быкадоров проснулся.

 

            - Что, старым костям и на печи ухабы? – спросил он соседа. – Не горюй, дед, смерть придёт – и на печи найдёт!

            И довольный слез вниз. Старушка, дедова жена, ела что-то розовое из баночки.

            - Беззубому каша – мамаша, а кисель – брат родной! – подмигнул ей доцент.

            Старушка опешила. И жена его, Нина Ивановна, рот отворила, чтобы съесть огурец, да так и замерла. Больше в купе поговорить было не с кем и доцент выглянул за дверь. У окна щека к щеке стояли Витя и Машенька. Быкадоров бросил им в спину:

            - Любовь без ссоры, что суп без соли.

            Молодые вздрогнули, а Быкадоров добавил:

            - Правда говорят, что лучше один раз подраться, чем весь век ссориться.

            - Мы с Витей никогда не будем ссориться! – оглянулась Машенька.

            - Милые бранятся – только тешатся, - успокоил её Быкадоров. – А муж, коли любит – и побьёт и приголубит.

            Машенька испуганно глянула на Витю.

            - Я всегда буду соглашаться с Машей! – встрепенулся тот.

            - Ах ты, Сахар Медович! – возмутился Быкадоров. – А в народе говорят: квас молодой – и тот играет!

            - А сами вы давно женаты? – спросила Машенька.

            - Пятнадцать лет, как белый свет, - зачем-то срифмовал Быкадоров.

            - Двенадцать с половиной, Федя, - робко поправила его Нина Ивановна.

            - А двадцать пять не хочешь?! – доцент больно хватил себя кулаком по колену. – Женатый год за два холостых идёт!… За вредность!

 

            Молодые извинились и исчезли.

 

            - Два сапога - пара, и оба на левую ногу, - пробурчал Быкадоров.

            - Ну и ладушки, - пропела Нина Ивановна.

            - Ладушки у бабушки… - начал было Быкадоров, но жена вдруг заткнула ему рот огурцом и выпалила:

            - Не маши руками – отлетят с рукавами! У злой Натальи все люди канальи…

            - Спасибо, - сказал Быкадоров, прожевав огурец. – Это же из моей диссертации. Как говорится, хороша птица пеньем, а человек ученьем.

            - А у нас говорят, - подала голос старушка, - переученный хуже недоученного.

            - Стоп! – Быкадоров схватился за карандаш. – У меня в диссертации такого нет…

            - Пиши ещё, - свесил голову дед. – Золотые серьги да в ослиные уши.

            - Ух ты! – восхитился Быкадоров. - Обязательно вставлю в диссертацию!

            Нина Ивановна тяжело вздохнула и сказала:

            - Не надо в диссертацию, Федя… Вставь лучше в уши.

 

ПАСТУШЬЯ  ДИЕТА

 

            Я с тоской смотрел в потрёпанную тетрадь и стучал по клавишам:

 

«Диета сицилийская. Понедельник. Утром – чашка кофе без сахара. Днём – долька лимона без сахара…»

Эту тетрадь жене на один день принесла Анжелика Верблюнская.

«…Вторник. Утром – три маслины, днём – два грецких ореха, вечером – одна креветка…»

Я представил себе крутые обводы Анжелики Верблюнской и мысленно пожал руки авторам этих диет. И вдруг остановился. А моей-то жене это зачем? Я сяду обедать, а она, голодная, устроится напротив с креветкой в зубах? Я содрогнулся. Потом перелистал тетрадь – все триста двадцать три диеты не сулили мне комфортной жизни. Я быстро стёр с экрана текст и принялся набирать новый, сочиняя на ходу:

«Диета пастушья. Понедельник. Утром – овсяная каша, лепёшки с творогом, кумыс (можно заменить кефиром). Днём – похлёбка пастушья, телятина, сыр, хлеб с отрубями…»

Глотая слюнки, я быстро наполнил неделю вкусной и здоровой пищей, а в конце неожиданно написал: «по вечерам – перегон стада (можно заменить часовой прогулкой с громким пением). А что? И я щедро пересыпал свою диету танцами у костра, игрой на дудке, щёлканьем кнута, созерцанием звёзд и любовью в стогу сена…

Вскоре в нашем доме появился пастуший рожок, а на даче – стог сена.

Мы с женой стали подниматься чуть свет, обливаться холодной водой, подолгу бывать на воздухе, пить кефир и петь песни. Люся на глазах помолодела. Ей звонили подруги, подруги её подруг, и она диктовала всем мою диету. Да и сам я почувствовал такой прилив сил, что в один присест написал рассказ о том, как я сочинил «пастушью диету».

Редактор Галина Ахметовна, прочитав его, обрадовалась.

- Очень кстати! – она кивнула на пачки писем в углу кабинета. – И это за одну неделю. Все просят опубликовать какую-то «пастушью диету». Теперь напечатаем ваш рассказ и закроем эту тему.

Помолчав, она вышла из-за стола, присела рядом со мной и попросила вполголоса:

- Голубчик, пожалуйста, подарите мне один экземпляр вашей диеты, а?

 

СОВЕТ  ДА  ЛЮБОВЬ

 

Эта фарфоровая ваза досталась Кипяткову от деда Фалалея Филатовича. Правда, один амур на ней был без носа, зато как новенькое сияло позолоченное фарфоровое сердце с надписью «Совет да Любовь»

 

- Соображали люди, - вздохнул Кипятков. - Ишь ты, «совет да любовь»… А тут с получки домой как человек придёшь, ну пуговица немного оторвана – и поехало! «Тра-та-та-та», и никакого уважения.

Заверещал телефон, звонила Светка, жена приятеля.

- Слушай! Я нашла своему хорошее место, а он мне: бу-бу-бу…

Светкин голос потонул в непонятных звуках, из которых вскоре вынырнул голос Вити:

- Я на работе в волейбол играю… У меня окно в парк… А она мне: ля-ля-ля…

 

- Ну что там у них? – высунулась из кухни Люся, жена Кипяткова.

 

- Нормальный ход, дерутся. Через часок поеду, мирить буду.

- Лучше бы пуговицу к пальто пришил, - фыркнула Люся.

- А ты у меня на что? – удивился Кипятков. – У нас, Кипятковых, всегда мужиков уважали, не то что у твоих папули с мамулей.

- Ах, так? – теперь удивилась жена Люся, выскочила на кухню, выключила газ и вернулась со сковородником в руках.

 

Вечером Наполеон Кипятков с синяком под глазом и мусорным ведром в руках вышел на лестницу. На ступеньках целовались Витя со Светкой.

 

- Мы звонили и несколько раз стучались, - встрепенулась Светка, - да ваш телевизор так орал, что вы ничего не слышали.

- Какой телевизор? – не понял Кипятков. – Мы его ещё месяц назад разбили…

А они уже впорхнули в светлое гнёздышка лифта.

- Извини!

Двери лифта едва не прищемили Кипяткову нос. Он высыпал в мусорную трубу осколки дедушкиной вазы. Один осколок звякнул об пол. Он поднял его, это было золотое фарфоровое сердце с надписью «Совет да Любовь».

Кипятков потёр его рукавом и, оглянувшись, спрятал в карман.

На память.

 

ВОВА  КЛЮКВИН

 

            – У меня пистолет, - заявил Егоров. - Я пойду первым.

 

            - Я первее, - сказала Аня. – У меня собака, мы с ней будем нюхать следы.

            И достала из кармана клетчатую собачку с зелёными ушами.

            - А я? – спросил Антон.

            - Пойдёшь за нами, - решил Егоров. - Будешь собирать улики.

            - Улитки? – переспросил Антон.

            - Не улитки, а улики. Это такие окурки. И бутылки.

            Ирина Ивановна построила ребят парами и повела на прогулку.

            - Ура! Улики! – Антон полез в песочницу собирать окурки.

            - И я нашла! – вытащила из-под скамейки пустую бутылку Аня.

            На скамейке были вырезаны буквы. Умный Гриша прочитал:

            - «нИ   зО-бу-ду   де-Ц-кий   сад.   Вова».

            На другой скамейке спал человек.

            Ирина Ивановна растормошила его.

            - Это же я, Вова Клюквин, - человек сел и расправил бороду. – Ирина Ивановна, возьмите меня обратно в детский сад.

            - Ты всегда был послушным мальчиком, - вздохнула Ирина Ивановна.

            - Я снова буду слушаться, вы только возьмите.

             - Возьмите! – хором попросили дети.

            - Возьмём, возьмём, - подошёл сзади милиционер. – Гражданин Клюквин, пройдёмте в машину.

            - Мне нельзя, - сказал Клюквин. - Я из этого детского сада. Вот моя воспитательница, вот моя лопатка.

            И потянул из рук Антона лопатку. С лопатки посыпались окурки.

            - Сигареты «Петровские», - определил милиционер. – Первой табачной фабрики. Такая пачка пропала сегодня из универсама. Это улика.

            - А вот ещё улика, сказала Аня и протянула милиционеру бутылку. Тот понюхал горлышко и сказал:

            - Водка «Дипломат» череповецкого производства. По данным Интерпола эта бутылка с утра тоже находится в розыске. Вы разоблачены, Клюквин! Отпираться бесполезно.

            - Я больше не буду, - стал канючить тот, - отпустите меня.

            - Отпустите! – хором попросили ребята.

            - Он будет с нами ходить на прогулку, - сказал Егоров.

            - И есть кашу, - добавила Аня.

            - А я подарю ему свою лопатку, - пообещал Антон. - Пусть он посидит в нашем садике.

      &nb