Сегодня утром у меня на шее открылись раны, как будто ночью кто–то дважды
вонзил мне нож в горло. Края ран были продольно острые, только чуть рваные по краям – словно след от клыков, прогрызающих горло. Я внимательно осмотрела их в зеркале, промыла и перевязала. Но повязка сбивалась всё время набок, и я сняла её.

Первое время раны кровоточили и кровь пачкала бельё. Но раны должны исчезать так же, как появляются, – сами. И я не пошла к врачу… Они не вызывали во мне отвращения, потому что были частью меня, но другиx ужасали конечно. И многие отворачивались, хотя и выказывали ко мне сострадание.

Хуже стало, когда инфекция попала на оголённую воспалённую ткань. Раны стали гноиться и пахли чуть приторно. Они стали вязкими, привлекали мух и к тому же стали расширяться вглубь…Мужчины избегали меня. Впрочем, некоторые (как ни странно) добивались меня теперь ещё с большим упорством, чем прежде – когда шея моя была гладкой, белой и молодой. Детей пугали моим видом и именем. Однако, постепенно я вошла в моду. Теперь обо мне знали и узнавали повсюду, где бы я ни появилась, считая даже за честь познакомиться лично. Один очень милый интеллигентный отец семейства преклонных лет приходил в неописуемый восторг, целуя мою правую ранку. Женщины рисовали на шее безобразные шрамы и раскрытые ножевые удары.

Но самое странное, пожалуй, было то, что у меня пропал голос – с того самого утра. И лишь однажды я крикнула так громко и горячо – что эхо моего голоса прорвало тонкие стeнки ран, и зеркало возвратило морщинистую шею серовато пыльного цвета с двумя провисшими жилами песен.