Когда я училась в университете, во время летних каникул я приняла участие в нескольких фольклорных экспедициях на Русском Севере.

Жили мы в поселке Курголово, в здании недостроенного клуба. Спали на сцене, на тюфяках набитых сеном. Оштукатуренный потолок над сценой был расписан под голубое небо с облаками, между которых порхали пухленькие ангелочки. Шестикрылым херувимчикам и двукрылым ангелочкам неумелые богоборцы подрисовали алые пионерские галстуки. Жуткая картина – на диком мезальянсе двух религиозных культур.

Под клуб руководство колхоза  отвело бывшую церковь. С церкви сняли звонницу и, вместо тесовой кровли с колокольней и главкой, водрузили на сруб низкую двускатную крышу.

Мы ходили по окрестным деревням, знакомились с «туземным населением» и записывали байки, предания, старые песни…

В деревню Лембозеро я отправилась на пару с Галей Гориной. В Лембозере у Галки жила её родственница, двоюродная сестра её родной бабушки Ольга Тимофеевна Хазарова.

До Лембозера было километров двадцать. Только кто их мерил? – лесные километры. От Курголова до развилки на Метчилицу нас подкинул на тракторе с прицепом знакомый мужичок.

Растрясло нас на тракторной безрессорной тележке – жуть!

На развилке от шоссе мы поблагодарили нашего тракториста, и дальше уже пошли по узенькой лесной дороге.

Лес обступал проселок и нависал над нами дырявыми арками. Лес густой, сумрачный, болотистый, непролазный. Мы устали, вспотели, проголодались.

Наконец, блеснул за одинокой сосной неяркий свет, - мы поднялись к ней и увидели с горушки блестящее, круглое зеркало Лембозера. Даже дух захватило!

Слева была видна сама деревушка – восемь домов. Над одной крышей ровным сигаретным столбиком вился дымок. Красиво и покойно было до щемящей рези в глазах…

Внизу, на склоне сопки, густо-густо рос ивняк, и слышалось за ним журчание речки.

Мы спустились к берегу, перекусили калитками и вареными яйцами. На возвышенном берегу насекомых было значительно меньше. Мы с Галочкой прилегли на пять минут и – заснули!

… … …

- Вставай, Маринка! Вставай! Проспали все! Ночь скоро! – разбудила меня Галинка.

Прошло, наверное, часа три, уже вечерело. Неяркое солнце стояло над дальним берегом Лембозера.

- Лесной дорогой не пойдем, страшно! Заблудиться можно. И комары жгут! – сказала Галка. – Дальше пойдем вдоль Лембозера.

Тропинка огибала каждую малую загубину, взбиралась на каждый невысокий холмик, и мы почти выбились из сил. Я устала так, что почти не обращала внимания на комариные укусы.

Наступила белая ночь, стал накрапывать мелкий дождик. Между нами и деревней Лембозеро встал преградой густой остров высоких сосен и елей.

- Ты кладбища не боишься? – спросила меня Галка.

- А что такое? – удивилась я.

- Видишь, впереди на холме перелесок? Там два кладбища. Староверское, и наше кладбище, православное. Если их по откосу обходить, то крюком в полтора километра, а если напрямки пойдем, до  деревни рукой махнуть,– пояснила Галя. – Ты как к мертвякам относишься?

- А никак я к ним не отношусь! Они мертвые, а я живая! – пошутила я.

Мы перекарабкались с Галкой через каменное «зАборье» и вступили в мрачную темень соснового бора. Между стволами деревьев то здесь, то там проглядывались могильные холмики, заросшие папоротником и обложенные камнями. С мохнатых сосновых лап свисали густые пряди дырявого мха и многолетних паутин. Над некоторыми могилами стояли странные, изъеденные временем и жуками резные деревянные столбцы…

- Что это такое?- шепотом спросила я.

- Здесь староверов хоронили. Еще в прошлом веке…

- О-хо-хо-хо-хо-хо-хо… - старческим хриплым голосом засмеялся прямо над нами филин.

- Вот дурак! Напугал! – повернулась ко мне Галя и машинально перекрестилась.

Мы замерли.

Что-то шуршало слева, в кустах малинника. Сорвалась с высоты сухая сосновая ветка и, царапаясь о тишину, и прорываясь сквозь древние паутины, мягко провалилась в мох… И опять почти полная тишь…

Мелкие дождинки почти не проникали сквозь густые ветки. Они собирались в крупные редкие капли и изредка бухались по листам папоротника. Словно у кто-то невидимого неравномерно стучало сердце.

Сосновый перелесок сменил лес еловый,  и окончилось староверское кладбище. Вместо странных почти языческих столбцов здесь стояли православные кресты под двускатными кровлями. Еловый лес оказался более густым и более непролазным. Продирались мы почти на ощупь, впереди замерещился некий воздушный просвет, прогалина… И тут шедшая впереди Галинка  вдруг замерла, не оборачиваясь, подняла руку …

- Тише! Смотри что там!?

- Где? – прижалась я к Галинке.

Впереди, за огромным валуном творилось нечто невообразимое: несколько фигур – мутно-серых в свете белой ночи и моросящего дождя, - двигались мимо нас как по сцене. Возглавлял шествие высокий мужчина в стиранном-перестиранном офицерском плаще с капюшоном. На вытянутой в сторону руке мужчина нес керосиновый фонарь «летучая мышь», освещая дорогу семенящим за ним четырем старухам с лопатами и еще одной низенькой фигуре. Я сразу же поняла, что это не покойники из могил, а обычные живые люди. Во-первых: точно такой же плащ был у моего папы, офицера. И во-вторых: покойники с лампами по ночам не шастают…

 Процессия остановилась, мужчина в плаще высоко поднял фонарь:

- Здесь? – спросил он у старух.

- Здесь! – уверенно ответила старушка в мужской фуфайке.

В этот момент почти из-под наших ног выскочил барсук – ростом с небольшую собаку, - испугался во второй раз старух и напролом рванул сквозь густой малинник.

- Барсук! – сказала другая старуха и размашисто перекрестилась. Вслед за ней крестными знамениями отогнали свои страхи все остальные. («Мертвецы не должны креститься!» - отметила я про себя).

- Что им на кладбище ночью надо? – спросила я тихо.

- Что им на кладбище ночью надо? – ответила Галя еще тише, как эхо.

- Это «она» напустила. Хочет нас выгнать! – объяснила своим спутникам старуха с каким-то странным, темным лицом.

- Это бабка моя, Оля, - шепотом сказала мне Галка.

Мы затаились за густыми еловыми ветками...

Старик передал фонарь низенькой нелепой фигуре, и мы разглядели, что это не подросток, а горбун. «Ефимыч, - пояснила Галя, - Он когда-то бригадиром в Лембозере был». Старик и старухи стали откатывать с могильного холма камни-кругляки, а потом долго, в две лопаты,  сменяя друг друга, выкапывали землю из могилы…

В открытую могилу спустился Ефимыч, подцепил гроб двумя веревками, и вся бригада ночных гробокопателей вытащила из ямы нечто странно. Это был не обычный досчатый гроб, а обтесанный виде двух корыт толстый ствол дерева… Верхнее корыто, поменьше, лежало на нижнем, как крышка.  Горбатый Ефимыч подсунул лезвие топора между долбленых корыт, но высокий старик жестом остановил его: - «Погоди! Свети сюда".

Старик достал книжицу и стал громко бормотать на непонятном языке:

- «Исен ан исе ежи шан Етчо,

- «Ёовт ями яститявс ад

- «Ёовт еивтсрац тедуберп ад…»

- «Это он «Отче Наш» задом наперед читает!» - догадалась Галинка.

Старик закончил чтение, старухи взволнованно запричитали: - «Нима-Нима-Нима!» Горбун сковырнул топором верхнюю колоду, и вся бригада ночных гробокопателей обступила открытую домовину. Старухи долго смотрели внутрь и молчали, молчали, - пауза затянулась…

- Права была Екатерина Алексеевна… - чуть заикаясь, подал голос Ефимыч.

- Права!

- Права!

- Ляй-ка! Почти не истлела нечестивая!

- Гвоздь подавай! – приказал старик в плаще. Он не глядя принял длинный стержень, блеснувший тусклым светом серебра. В правой его руке неизвестно откуда появился топор, старик наклонился над домовиной, прицеливая удар…

- Промеж глазьев! Только промеж глазьев! – ткнула Ольга Тимофеевна указательным перстом.

- А то я сам не знаю! – грубо рявкнул старик. Вбив гвоздь в то, что лежало в домовине, старик обошел её, и прощупал нижнее дно. - Передвиньте её сюда.

Старухи протолкнули колоду на камень, и старик с тыльной стороны нанес несколько ударов обухом, очевидно загибая острие гвоздя, прошедшее сквозь останки и колоду… Все остальные действия происходили при полном молчании и очень слаженно, словно ночные заговорщики тщательно отрепетировали сцену и заранее распределили роли.

Колоду закрыли тесаной крышкой, опустили в могилу, бросив туда веревки и топор, закидали могилу землей, снова водрузили крест  и навалили камни.

Могилу окропили крест-накрест водой из маленькой бутылочки, Ольга Тимофеевна зажгла от «летучей мыши» свечку и утвердила её на камень в основании креста.

Не молясь и не крестясь, все заговорщики троекратно, по очереди  проплюнули на могилу и, пятясь, удалились…

- Да уж! Фольклорный край… Традиции здесь древнее древнего! – попыталась пошутить я.

Страха я почти не испытывала. Было немое изумление и какой-то мистический шок, - словно я сама не в первый раз видела это действо, и когда-то, давным-давно, в одной из своих прежних жизней, я сама забивала  серебряный гвоздь в колоду и в останки  неуспокоившейся ведьмы…

- Что же делать? – забеспокоилась Галина. – В деревню нам сейчас никак нельзя! Они же поймут, что мы все знаем… А что мы знаем? Что они гвоздь в мертвячку заколотили?

Мы выбрались из-за ели, прокрались на край кладбища: деревня лежала перед нами – как игрушечные домики на макете. Шесть человеческих фигурок, неясных и призрачных в моросящем дожде, подходили к воротам из слег. Замыкал шествие старик в плаще с капюшоном. Они шли понуро, не разговаривая и не оборачиваясь…

Над потревоженной могилой стоял крест с жестяной табличкой: «Трегубова Елена Васильевна, 1913 – 1948 гг.»

- Молодая еще была… - сказала Галя.

- Да, молодая… И умерла давно, – согласилась я.

- Наверное, до сих пор свои пакости творила…

- Наверное…

Мы с Галинкой выбрали поблизости свежий стог сена и решили переждать эту ночь здесь, а в Лембозеро войти на следующий день, после обеда…

Через два дня, когда мы собрались возвращаться в Курголово, Галка Горина как бы невзначай спросила у своей двоюродной бабки:

- Бабушка Олюшка! Что-то я не вижу твоей ложки, серебряной? Ты так ей дорожила? Куда она пропала?

- «Куда – куда?!» Не знаю «куда»… Самой невдомек… 

Петрозаводск, 2009 г.