Из чего складывается человек? Из частичек, вложенных в его душу учителями. Я не стану рассказывать сейчас об учителях домашних - моих незабвенных бабушках. Я расскажу о тех, кто встретился мне в большой жизни, и чьи имена буду благословлять до конца своих дней. Мне повезло. Таких людей было много. И пусть не обижаются те, которым в этом небольшом тексте не хватило места. Главное – что для них есть место в моём сердце!

 

Самая первая

 

Ни имени, ни лица первой учительницы я, к своему стыду, не помню. Мне было всего шесть лет, и я в одно и тоже время была ребенком развитым и… спящим. Помню только старую зелёную парту. Я подкладывала снизу книжку и в щёлочку между основной и откидной частью читала в тот момент, когда остальные одноклассники-восьмилетки в тяжких трудах постигали азбуку. Учительница подошла ко мне, ласково улыбнулась и спросила:

- Что ты читаешь?

- Про Буратино… - испуганным шёпотом ответила я.

- Интересно?

- Конечно! Я тоже хочу в театр кукол!

- Ну, тогда достань книжку, положи на парту вот так, а ручки – вот так, а спинку выпрями, не то горбатой станешь! И читай на здоровье. А потом расскажешь нам, чем же тебе эта книжка так нравится. Хорошо?

Это был первый урок нестандартного подхода к нестандартному ребенку.

 Много лет я и не подозревала, что помню его…

 

Сердитая Аннушка

 

Второй яркой личностью в моей жизни стала – уж тут-то я помню всё! – Анна Ивановна Хайт. Она не школьный учитель, а руководитель кружка Дворца пионеров. Мы встретились благодаря моей бабушке Анастасии Ивановне Парамоновой (не обошлось-таки без бабушек!) Вот как это произошло…

На дворе стоял 1964 год. Мне было десять лет, когда бабушка решила, что она уже ничего нового мне дать не может и моё внешкольное время должен занять кто-то более подходящий. И повела она меня во Дворец пионеров. Мы несколько дней бродили по кружкам, и никто не хотел брать меня в ученицы. Танцорам я показалась излишне полненькой. Певцы объявили, что мне медведь на ухо наступил. Швея сказала, что такими неуклюжими пальчиками я и иголку-то не удержу…

И вот осталась всего одна дверь, которую мы не открыли. Была она в самом дальнем углу полуподвального этажа, под лестницей, которая (это я выяснила позже) вела на сцену. Мы подошли к этой таинственной двери, и я с восторгом увидела табличку «Театр кукол». И заплакала. Потому что это ведь театр моей мечты из любимого «Буратино», и сюда меня уж точно не возьмут.

Бабушка вздохнула, погладила меня по голове и решительно открыла дверь.

Анна Ивановна была такой красивой, а комната такой удивительной, что я впала в состояние транса. Бабушка о чем-то рассказывала, а я только глядела во все глаза на чудеса, которые меня окружают.

Эти глаза, и увидела моя Аннушка.

- Иди сюда! – властно и строго сказала она, а потом крепко взяла меня в свои руки и поставила прямо перед собой.

Руки были ласковыми, мне стало в них уютно. А глаза её – были добрыми и смешливыми. В них я влюбилась сразу и бесповоротно.

- Читай стихи. Любые, какие больше всего нравятся.

А у меня тогда были дефекты речи. Я плохо выговаривала свистящие и шипящие. Но тут забыла обо всех своих комплексах и выдала в полном объеме «Буря мглою небо кроет…»

- А спеть что-нибудь можешь?

Это было ужасно! С медведем мы действительно где-то встречались. Сердечко мое упало…Аннушка поняла, вздохнула и сказала:

- Это просто кошмар! Будешь приходить три раза в неделю и делать всё, что я тебе велю!

И с тех пор я приходила к ней три раза в неделю десять лет подряд! И еще двадцать пять лет после того просто в гости. Потому что скучала без нее.

Она часто сердилась на нас. Если мы чего-то не понимали, ругалась: «ишакчи несчастные!» Мы выяснили, что жила она одно время где-то в Средней Азии, оттуда и привезла убеждение, что погонщики ишаков – ишакчи – самые конченые люди на свете! Бывало, во время спектаклей за ширмой, когда нельзя было вслух припомнить в воспитательных целях этих действительно несчастных погонщиков, она даже поколачивала нас то пониже спины, то повыше шеи. Но мы все любили ее беззаветно и прощали все на свете. Потому что она самозабвенно любила каждого из нас. Не всех скопом, а именно каждого, индивидуально, внимательно и придирчиво. Потому что намертво придиралась к нашим недостаткам и стремилась превратить их в совершенства. А нам нравилось быть пластилином именно в ее руках! И никаких не помню конфликтов по поводу того, что она влияла на нашу индивидуальность. Влияла трезво, расчетливо и целенаправленно. И я усвоила от нее этот простой и жутко трудный секрет – все дело было в ЛЮБВИ! Она не изображала её, как положено по методике. Она просто ЛЮБИЛА нас.

В итоге оказалось, что я умею всё: и рисовать, и шить, и столярничать, и лепить, и петь, и разговаривать, и даже учить малышей всему этому.

Я научилась этих малышей любить не всех вместе, а каждого индивидуально…

И ещё поняла, что все дети любят, чтобы их обнимали, прижимали к себе, сажали на колени, гладили по голове и по спине, похлопывали, поправляли их одежду, причесывали, водили за руку, касались их рукой или плечом, ерошили им волосы, тискали и «мучили». Любят не только маленькие, но и здоровенные, выше вас ростом подростки!

Если вы не боитесь прикасаться к детям – они верят, что вы их любите.

Если они позволяют вам прикасаться к себе – значит, они искренне любят вас!

 

 

 

Школа № 34

 

Вообще-то школу я не любила. Это была моя третья жизнь. Первая – дома с бабушками, папой и мамой. Вторая – самая чудесная – с Аннушкой.

А в школе я была, пожалуй, странноватым ребенком: замкнутым и настороженным, несмотря на то, что производила впечатление открытого и общительного. Мы ведь все тогда умели скрывать не только свои мысли, но и темперамент. Партия всем предписывала быть оптимистичными энтузиастами, и мы были ими, вопреки вечной внутренней маяте сомнений.

Мне в школе всегда недоставало понимания, внимания и любви. Недоставало даже от тех учителей, которых втайне я обожала.

Фамилий учителя русского языка Валентины Леонидовны и моего классного руководителя, учителя географии Майи Самойловны я тоже, к сожалению, не помню. Может быть, прочтут строки эти те, кто знал их и у кого память получше, и помогут мне их восстановить.

Валентина Леонидовна первой заметила, что я люблю читать. Она же помогла мне убедиться в том, что у меня бездонная память: выразительно читая НАИЗУСТЬ «Старуху Изергиль» или «Данко» Максима Горького, я не сбивалась ни разу! А однажды, по ее настоянию, выучила для участия в конкурсе огромную поэму Маргариты Аллигер «Зоя». Рассказывала ее и плакала от жуткой жалости к обреченной девушке.

Это был первый преподанный мне учителем и писателем урок мужества, с которым нужно относиться к жизни, какой бы трудной она не была…

Майя Самойловна была крупной усатой еврейкой. О том, что она еврейка, сказала однажды другая учительница, о которой я ничего не стану рассказывать. Ту, другую, я возненавидела именно за это. А Майю Самойловну полюбила еще крепче. Она была – справедливой! И умела прощать! И никогда не кричала на нас.

А еще была ДОСТУПНОЙ: мы бегали к ней домой пить чай с гренками и разговоры разговаривать. Именно это помогало нам понять себя и лучше разобраться в странном мире странных взрослых.

Именно там, на посиделках у Майи Самойловны, мы, восьмиклассники, впервые заподозрили, что мир может быть иным, что реальность не ограничивается «счастливым детством в стране Советов»…

С тех пор всякий раз, когда мои юные друзья приходят ко мне чаевничать, меня осеняет улыбчивая тень Майи Самойловны…

 

Школа № 16. Антонина Антоновна Раевская

 

Беззаботная школьная жизнь закончилась вместе с восьмым классом.

В девятый я отправилась в одну из лучших тогда школ - №16.

В параллели было три класса, и я попала в 9-В. С классным руководителем – Антониной Антоновной Раевской – отношения у нас не сложились сразу.

Мне было 15 лет, и эта женщина раздражала меня всем. Она «не так» вела уроки, давала «не такие» темы сочинений, «не те» мысли высказывала в ходе критических разборок программных произведений. Она замечала и жирно исправляла все грамматические ошибки в моих «творческих» работах. И главное – не считала литературой обожаемую мной фантастику.

Я, похоже, раздражала ее не меньше. Мы постоянно спорили о чём-то на уроках. Чаще всего я оспаривала свое право ставить так называемые авторские знаки препинания. А еще – писала всякие гадости в чистовике для сочинений, если мне не нравилась тема. В итоге она поставила мне в аттестат единственную тройку – по русскому языку. На выпускном я рыдала от обиды.

Много лет мы с ней не общались.

А однажды ко мне вдруг пришли из школы и сказали:

- Антонина Антоновна умерла, и ты должна сказать слово от всех её учеников у её гроба…

Шок, который случился со мной в тот момент, не поддается описанию:

- Почему я? Я не могу! Мы не были близки…

- Ты должна!

Не знаю, что в голосе тех, кто уговаривал, заставило меня подчиниться.

Я стояла у гроба своей учительницы, говорила что-то проникновенно-доброе и… рыдала.

Прошло еще много лет.

На одной встрече со старыми друзьями ко мне вдруг подошла странно знакомая и незнакомая в то же время женщина.

- Вы Ира Прудникова?

- Да…

- А я – дочь Антонины Антоновны. Я вас помню – вы были любимой ученицей моей мамы, и она часто рассказывала о вас…

Я онемела…

И всю ночь после этого вспоминала…

Я вспомнила, что в своей занудной строгости и придирчивости она ни разу не оскорбила меня и ни разу не сказала в мой адрес НЕПРАВДЫ! Даже ее «тройка» в аттестате была всего лишь уроком мне самонадеянной, суровым напоминанием, что жизнь – не прощает ошибок, что учиться нужно систематически, а не упиваться своей «творческой» натурой…

Я вспомнила, что именно она была инициатором того, что меня выбрали комсоргом школы (для тех, кто уже не помнит этого термина – глава комсомольской организации).

Я вспомнила, что именно она всячески поощряла мои занятия литературой - стихоплетство и бумагомарательство…

И с первыми опубликованными в газете «Кочегарка» стихами первой поздравила меня тоже она…

Мне очень жаль, дорогая моя Антонина Антоновна, что уроки эти я поняла и усвоила так поздно!

 

Нина Ивановна Шёлковая

 

Эта удивительная женщина была моим учителем украинского языка и литературы.

Українською вона розмовляла не тільки на уроках, а завжди, чим підкорила мою підліткову уяву. ЇЇ мова була дійсно така співуча та гарна, як вона про неї і розповідала. А вдача цієї щирої українки була такою легкою, усміхненою та щиросердою, що навколо неї, здавалося, аж повітря сяє!

Работать ей было тяжко. В те годы в образовании экспериментировали с так называемыми «классами выравнивания»: отбирали детей, которые «не дотягивали до нормы» (кто ее определял?!), и сводили их в один класс. «Класс придурков», – издевались над ними «нормальные» дети… Нине Ивановне достались именно эти «дурачки». Как она их любила! Как заботилась о них! Как расхваливала за малейшее достижение! Она охраняла их от последствий страшного, навязанного учителям сверху эксперимента, который мог сломать (и таки сломал!) многих, особенно, если у них не было такого классного руководителя.

Нас – «нормальных» – она тоже любила и заботилась о каждом. Это благодаря ей моя библиотека наполовину складывается из книг украинских авторов. Это она научила меня любить Павла Загребельного, Олеся Гончара, Александра Ильченко и Зинаиду Тулуб. А позже – Олеся Бердника, Владимира Савченко, Лину Костенко... Это именно благодаря ей я, русская девочка, приняла в свое сердце историю и культуры страны, в которой родилась…

 

Андрей Федорович по-простому

 

Андрей Федорович Рябчун. Ласковое и точное прозвище осталось в памяти, потому что наш учитель физики и астрономии очень любил – и великолепно умел! – жутко сложные вещи объяснять доходчиво и ясно. Он был неспешным и добродушным. Усами и статью напоминал Максима Горького. Он брал в руки мел, подходил к доске и говорил с легким украинским акцентом и потому со странноватым  для нас ударением:

– Сейчас я всё объясню вам по прОстому!

Благодаря ему в физику и астрономию, космологию и космогонию я влюбилась на всю жизнь. Благодаря ему  читала журналы «Техника молодежи» и «Знание – сила». Благодаря ему собирала книги Томилина и теперь нет-нет да и загляну в любимые, сто раз читанные томики. Это Андрей Федорович научил меня ПОНИМАТЬ МИР во всей его непостижимой сложности, совать свой любопытный нос в тайны и извлекать удивительные ответы, сравнивая несравнимое.

Когда много лет спустя читала я своим ученикам-старшеклассникам первоначала философии в школьном курсе обществоведения – 9 часов на всю диалектику, метафизику и онтологию! – я вспоминала Андрея Федоровича и на всю катушку пользовалась его фразочками и примерами, сравнениями и аналогиями, его методом СЛОЖНОЕ легко и изящно сводить к ПРОСТОМУ.

 

Лидия Васильевна Лизякина

 

Мы воевали не на жизнь, а на смерть! Я сердилась, а она – развлекалась. Во мне до сих пор звучит ее тоненький, весёлый до ехидности голос:

– Прудникова! Вы не Пушкин, чтобы у вас всё равнялось нулю!

Когда я опаздывала на урок, она шутила:

– Начальство не опаздывает, начальство – задерживается! Садитесь, товарищ комсорг!

И я понимала, что «начальство» просто обязано быть безукоризненным или… не быть начальством!

Мне казалось, что я в математике ничего не смыслю. Успокаивала себя тем, что не всем же необходимо постичь эту науку! Во второй четверти десятого класса чуть не получила «неуд» в табель. И все же…

Именно на уроках Лидии Васильевны я вдруг ловила себя на мысли, что геометрия пространства – поэтична и… наполнена тайнами. Дополненный простыми объяснениями жутких парадоксов времени от Андрея Федоровича, этот геометрический мир обретал плоть. А украинский писатель-фантаст Олесь Бердник, о котором мне как-то рассказала Нина Ивановна, учил меня в этом удивительном мире жить…

По математике у меня «4». Я была убеждена в том, что Лидия Семеновна подарила мне эту оценку в аттестат по душевной щедрости. Но когда мой сын поступал в техникум и ему понадобились консультации, я запросто – по прОстому! – так рассказала ему о парадоксах треугольников, что он и в институте помнил эти мои объяснения!

 

* * *

Лет двадцать спустя я забрела в родную школу и слонялась по коридорам.

И вдруг за одной дверью услыхала знакомый до боли голос. Мое детство внутри меня встрепенулось, рука сама толкнула дверь, я встала на пороге и вдруг выдала перепуганным голосочком:

– Лидия Васильевна! Извините! Я опять опоздала!

Она вгляделась в меня. И захохотала!

Через мгновение мы хохотали все вместе: она, её очередной шестой класс и я – здоровенная тетка, впавшая в детство при звуках удивительного голоса любимого учителя…

 

 

(Горловка, 2004 год)