Это цитата сообщения Филофоб Оригинальное сообщение
[показать]Вот поучительный и забавный труд Войцеха Хлебды, известного польского языковеда, библеиста и слависта.
Конец нашего века ознаменован круглыми датами юбилеевкрупнейших славянских поэтов: Александра Пушкина, Адама Мицкевича и Юлиуша Словацкого, каждый из которых обогатил свой язык десятками крылатых выражений. Если мерилом бессмертия поэта признать ту органичность, с которой поэтическая строка входитв повседневную народную речь и сливается с ней, то для поляков Мицкевич и Словацкий и сегодня «живее всех живых»: в двухтомном сборнике крылатых слов Маркевича и Романовского (1990 и 1998) содержится ровно 400 ставших крылатыми строк Мицкевича и 147– Словацкого. Пожалуй, только носители русского языка знают, в какой степени Пушкин пронизывает их речь. Если ограничиться сухими подсчетами, то в списке-приложении к книге «Крылатые слова русской поэзии»С. Коваленко (М. 1989) мы обнаружим 377 пушкинизмов (и то без окрылившихся строк из прозы, пьес, писем и т.д.), в «Русско-английском словаре крылатых слов» И. А. Уолш и В. П. Беркова (М. 1984) – 170, в сборнике «Кылатые слова. Литературные цитаты. Образные выражения» Н. С. и М. Г. Ашукиных 1966 года – 92 пушкинских крылатых выражения (в последнем его издании 1996 г. – 123). Юбилейный год принес новую попытку установить действительные границы корпуса крылатых пушкинизмов – «Словарь крылатых выражений Пушкина» В. М. Мокиенко и К. П. Сидоренко (СПб. 1999), содержащий почти 1900 единиц. Нас, однако, интересуют здесь интернациональные, межкультурные и межъязыковые, фразеологические (в том числе крылатолоческие) влияния и взаимовлияния. Поэтому мы вправе спросить, хватало ли крыльев поэтическому слову, чтобы перелетать над границами государств, культур и языков и оседать на чужбине?
В принципе для таких перелетов нет преград. Если шекспировские быть или не быть, полцарства за коня, много шума из ничего многие языки сочли своими единицами, если гадкий утенок и голый король из сказок Андерсена перекочевали во все европейские языки, то правомерно было бы спросить скорее, почему те или иные фразы Пушкина или Словацкого не стали достоянием, скажем, немецкого или французского?
Вопрос сложный и, не будем скрывать, щекотливый. Что касается русского и польского языков, то как в обиходном понимании, так и по мнению специалистов, русский язык считается сильным, доминирующим, а стоящая за ним культура – экспансивной. Определение «великий и могучий» прочно и не без оснований засело в наших умах,и поэтому влияние русского языка на польский считается очевидным и естественным, но не наоборот. Может ли язык среднего европейского народа, народа почти на 200 лет лишенного государственности, 200 с лишним лет находившегося в сильной политической зависимости от России и Советского Союза, вынужденного не только принимать восточные модели государственного и экономического строя, образования и культуры, но и бороться за сохранение национального тождества, может ли язык такого народа вносить в организм «великого и могучего» свои клетки? «Польский язык в XVII. в., – напомню слова акад. В. Виноградова (1956, 14), – выступает в роли поставщика европейских научных, юридических, административных, технических и светско-бытовых слов и понятий». И тем не менее, как справедливо отметил С. Кохман (1967, 5), «польские элементы в русском языке относятся – особенно в диахроническом плане – к наименее исследованным группам лексической системы языка». Но если лексическим заимствованиям из польского языка все-таки посвящено определенное количество серьезных работ, польские заимствования фразеологического характера не стали пока объектом комплексного изучения.С целью приблизиться к ответу на поставленные вопросы – пока только в поверхностном синхронном плане и в узком крылатологическом ракурсе – я проанализировал четыре современных источника: кроме названных словарей Ашукиных и Уолш-Беркова также «Словарь современных цитат» К. В. Душенко (М. 1997) и 4 выпуска материалов к словарю «Крылатые выражения из области искусства» С. Г. Шулежковой (Магнитогорск-Челябинск 1993–1994). В словаре Н. и М. Ашукиных в 1460 словарных статьях польские фамилии встречаются 3 раза, две из них, однако, придется исключить. Вацлав Свенцицкий, правда, действительно, автор слов «Варшавянки»,но русские крылатые слова нам ненавистны тиранов короны (равно как вихри враждебные, темные силы нас злобно гнетут, в бой роковой мы вступили с врагами из материалов Шулежковой) обязаны своим происхождением скорее Глебу Кржижановскому, свободный перевод которого с подлинным польским текстом «Варшавянки» имеет мало общего. Король Ян III Собеский упоминается Ашукиными в конце статьи Избави меня, боже, от друзей, а с врагами я сам справлюсь лишь потому, что на королевской сабле имелась надпись «Берегись неверных друзей, а от врагов я тебя защищу». Изречение, однако, имеет библейские корни и в разных вариантах было распространено по всей Европе XVI–XVIII вв. Результат: словарь Ашукиных отмечает всего лишь одно выражение истинно польского происхождения: без догмата, заимствованное из романа Генриха Сенкевича. Ирина Уолш и Валерий Берков отметили в своем русско-английском словаре две польских крылатых единицы: Камо грядеши? того же Сенкевича и фразу канцлера великого коронного и гетмана Яна Замойского Король царствует, но не управляет. Если из материалов С. Шулежковой исключить упомянутые цитаты из русского текста «Варшавянки», останется 7 крылатых слов польского происхождения: анатомия любви, жил-был у бабушки серенький козлик? и остались от козлика рожки да ножки, огнем и мечом, у самовара я и моя Маша, ставка больше, чем жизнь, наконец, шоковая терапия.
Сборник К. Душенко содержит 4294 ходячих выражения ХХ в., 23 из которых (0,5%) обязаны своим происхожденеием польским политикам, писателям, артистам кино и эстрады. Три из этих выражений были уже отмечены (анатомия любви, у самовара я и моя Маша, ставка больше, чем жизнь), так что новых крылатых единиц 20: Общая Теория Всего на Свете, пейзаж после битвы, как быть любимой, польский путь к социализму, направо мост, налево мост, и Висла перед нами, сумма технологии, порабощенный ум, чтобы Польша была Польшей, человек из железа, чудо на Висле, все на продажу и 9 афоризмов Станислава Ежи Леца из цикла «Непричесанные мысли». Подытожим: Ашукины – 1, Уолш-Берков – 2, Шулежкова – 7, Душенко – 20; итого – 30 крылатых единиц. Для поляков результат этот поразителен – как в количественном, так и в содержательном планах. Как же так – всего лишь 30 из 5–6 тысяч родных крылатых слов? Без Мицкевича, Словацкого, Норвида, Выспянского, Боя-Желенского, Галчинского, каждый из которых оставил в польском языке по нескольку десятков, а то и сотен устойчивых выражений? Неужели и вправду россиянам неизвестны словосочетания (в дословном переводе): а имя его сорок и четыре, стеклышко и око мудреца, темнота кроет землю, тысяча виршей про посадку гороха, едемте, никто не зовет, полонез начать пора (Мицкевич)? Неужели россияне не говорят:Что там, сударь, в политике?, театр свой вижу огромный, сердце – а это Польша именно, на свадьбе нельзя без сапог (Выспянский)? Ведь все это выражения, которые любой поляк знает сызмальства и которые слились с нашим языком настолько органично, что их авторское происхождение нередко уже не помнится и не чувствуется. Приходится ответить: да, всего лишь 30. Да, россияне этих выражений не знают и не употребляют, как это ни обидно для самолюбивых поляков. Но, как это ни обидно для не менее гордых великороссов, крылатые слова русского происхождения в сборнике Маркевича и Романовского составляют всего лишь ок. 4,5% (напр.,в I томе – 256 из общего числа 5657 единиц). Например, несмотря на наличие блестящих польских переводов басен Крылова или «Горе от ума» Грибоедова, в обиходный польский язык не вошло ни одно из бесчисленных крылатых выражений, данных этими произведениями русскому языку. Польская речь обходится и без столь многочисленных пушкинизмов (см. Хлебда, в печати).Более того: приходится усомниться, на самом ли деле то, что зафиксировано словарями, соответствует языковой действительности. Можем ли мы утверждать, что наличие 30 крылатых полонизмов в русских словарях – свидетельство их реального наличия в русском языке? Приходится, наконец, задать вопрос более элементарный: а что это значит «войти в язык»? Когда, при каких условиях мы можем сказать, что данное вербальное образование «вошло в язык», «стало достоянием языка»?
Wisieć na telefonie
Самый распространенный ответ звучит: когда данное вербальное образование попадет на страницу словаря, когда начнет числиться в его словнике (отчего мы и начали наш анализ с обзора словарей). Критерий словарной фиксированности кажется неоспоримым, но когда мы открываем конкретные пособия, он теряет свою незыблемость.
В корпусе сборника С. Коваленко, напр., отмечены 377 крылатых пушкинизмов, в словнике Уолш-Беркова же – 170, но семьдесят из них у Коваленко не появляется. Это значит, что у Коваленко есть пушкинизмы, которые не сочли крылатыми словами Уолш и Берков и наоборот: у Уолш и Беркова есть такие пушкинизмы, которые крылатым достоянием русского языка не сочла С. Коваленко. К подобным выводам пришли недавно и Е. Г. Ростова и О. Е. Фролова (1998), которые, сопоставив четыре русских словаря крылатых слов, обнаружили, что число совпадений крылатых пушкинизмов составляет в них всего лишь18 единиц. Не может не возникнуть вопрос, насколько объективен статус крылатых слов – а в какой степени он зависит от личных пристрастий того или иного лексикографа? Не может поэтому не возникнуть и постулат, что если словарную фиксированность и впредь будем считать критерием выделения крылатых единиц языка, обязательным должен стать учет данных по меньшей мере двух, а лучшетрех или четырех сопоставимых словарей.Ввиду сказанного на вопрос, что это значит «войти в язык», придется ответить: «войти в язык» значит быть воспроизводимым в речи значительной части носителей данного языка. На вопрос «бытуют ли в русском языке польские крылатые слова?» ответим «да», если удастся доказать, что они воспроизводятся в речи – в текстах, в высказываниях – значительной части россиян. Какой значительной? А вот в том-тои дело, что эта «значительность» до конца не определена (ср. Норман 1998). Сколько раз, в каком корпусе текстов и в каком промежутке времени должно было бы появиться некоторое словосочетание, чтобы можно было с полной уверенностью и с чувством объективизма сказать, что его появление – не случайность (т.е. не проявление индивидуальной начитанности и не факт единичной цитации), а закономерность (т.е. регулярная воспроизводимость)? В польской фразеологии известен «коэффициент 4», предложенный Анджеем Левицким, согласно которому порог отнесенности словосочетания к фразеологическим (т.е.языковым) ресурсам – 4 появления в разных текстах. Если принять этот показатель (хотя он нуждается в известных оговорках), то на поставленный раньше вопрос придется ответить отрицательно: польские крылатые слова в русском языке не бытуют.
Pod gołym niebem
Литературоведы показывают, что польская литература воздействовала на русскую скорее отдельными мотивами, яркими образами, необычными формами, чем своей словесной тканью (Архипова 1998, Стахеев 1989). Также в текстах русской публицистики крылатые слова польского происхождения попадаются крайне редко: в моей фразеологической картотеке, содержащей ок. 3000 употреблений из русской печати последних 10–12 лет с порогом 4-х употреблений справились только четыре единицы (из выделенных русскими словарями): огнем и мечом, шоковая терапия и окрыленные фильмами Вайды выражения все на продажу и пейзаж после битвы. Нельзя не предположить, правда, что результат был бы несколько иным, если бы определенный корпус русских газет и журналов охватить сплошной выборкой. И тем не менее, сути дела это, на мой взгляд, не меняет: польская крылатика в русском языке своего живого места не нашла. Выражаясь сжато, в межязыковых контактах язык-реципиент берет то, что хочет, т.е. в чем сознательно или подсознательно нуждаются его носители, а не то, что было нужно носителям языка-донора и чем им хотелось бы поделиться с другими. А то, почему дело обстоит именно так, составляет тему для отдельного выступления.
ЛИТЕРАТУРА
Архипова, А. В., 1998, «Дзяды» А. Мицкевича и русская литература, «Русская литература» № 2, 3–27.
Виноградов, В., 1956, Образование русского национального литературного языка,«Вопросы языкознания», № 1.
Коваленко, С., 1989, Крылатые строки русской поэзии. Очерки истории, Москва.
Норман, Б., 1998, Речевая масс-культура носителя языка: от цитаты до фразеологизма
Ростова, Е. Г., Фролова, О. Е., 1998, Современное бытование пушкинского слова, «Русский язык за рубежом» № 1, 27–35.
Стахеев, Б., 1989, Польский романтизм и русская литературная жизнь конца XIX – начала XX в. // Сравнительное литературоведение и русско-польские литературные связи в XX веке, Москва, 64–75.
Хлебда, В., 1998, Русские фразеологические импланты в сегодняшней польскойпублицистике,
Хлебда, В., в печати, Пушкинские крылатые слова и польский язык // Пушкин.Альманах, вып. 2, Магнитогорск.
Источник: Rossica Olomucensia XLIV (2006)
Войцех Хлебда