Человек есть продукт чтения; поэт -- тем более.

Кавафис в этом смысле -- греческая, римская и византийская библиотека...

Кавафис был гомосексуалистом, и свобода, с которой он трактовал эту
тему, была передовой не только по понятиям того времени, как полагает Кели,
но и по современным. Чрезвычайно мало или совсем ничего не дает соотнесение
его взглядов с традиционными восточно-средиземноморскими нравами: слишком
велика разница между эллинистическим миром и реальным обществом, в котором
жил поэт. Если моральный климат реального города предполагал технику
камуфляжа, то воспоминания о птолемеевом величии должны были вызывать своего
рода хвастливое преувеличение. Ни та, ни другая стратегия не была приемлема
для Кавафиса, потому что он был, прежде всего, поэтом созерцания и потому
что оба подхода более или менее несовместимы с чувством любви как таковым.
Девяносто процентов лучшей лирики написано postcoitum, как и в случае
Кавафиса. Каков бы ни был сюжет его стихов, они всегда написаны
ретроспективно.

Гомосексуальность как таковая побуждает к самоанализу
сильнее, чем гетеросексуальность. Я думаю, что "гомо" концепция греха куда
более разработана, чем "нормальная" *(8) концепция: "нормальные" люди
обеспечены, по крайней мере, возможностью мгновенного искупления посредством
брака или других социально приемлемых форм постоянства. Гомосексуальная же
психология, как и психология любого меньшинства, сильна своей
нюансированностью и доводит личную уязвимость до такой степени, что
происходит ментальный поворот на 180 градусов, в результате которого оборона
может перейти в нападение. В некотором роде гомосексуальность есть норма
чувственного максимализма, который впитывает и поглощает умственные и
эмоциональные способности личности с такой полнотой, что "прочувствованная
мысль", старый товарищ Т. С. Элиота, перестает быть абстракцией.
Гомосексуальная идея жизни в конечном счете, вероятно, более многогранна,
чем гетеросексуальная. Идея эта, рассуждая теоретически, дает идеальный
повод для писания стихов, хотя в случае Кавафиса этот повод есть не более
чем предлог.
То, что засчитывается в искусстве, это не сексуальные склонности,
конечно, но то, что из них создано. Только поверхностный или пристрастный
критик зачислит стихи Кавафиса в попросту "гомосексуальные" или сведет дело
к его "гедонистическим пристрастиям". Любовные стихи Кавафиса написаны в том
же духе, что и его исторические стихотворения. Ретроспективная природа
автора такова, что зачастую возникает даже ощущение, что "удовольствия" --
одно из наиболее часто употребляемых Кавафисом слов при воспоминании о
сексуальных контактах -- были "бедными", почти в том же смысле, как реальная
Александрия, согласно Кели, была бедным остатком чего-то грандиозного.
Главный герой этих лирических стихов -- чаще всего одинокий, стареющий
человек, презирающий свой собственный облик, обезображенный тем же самым
Временем, которое изменило и столь многое другое, что было основным в его
существовании.
Единственное имеющееся в распоряжении человека средство, чтобы
справляться с временем, есть память.(Бродский 1977г.)

ПЕРЕД ДОМОМ

Гуляя на окраине вчера,
я незаметно оказался перед домом,
где не однажды в юности бывал,
где упоительную власть Эрота
узнала плоть моя.
                                     И стоило вчера
мне улицу старинную увидеть,
тотчас любовь волшебным светом озарила
лабазы, оба тротуара, стены,
балконы, окна, положив конец
всему, что может выглядеть уродством.

И я стоял как вкопанный, смотрел на двери,
стоял, не веря, медлил перед домом,
охваченный мучительно знакомым
неутоленным чувственным волненьем.

ПОСЛЕПОЛУДЕННОЕ СОЛНЦЕ
Кавафис. (1863-1933)
Как хорошо я знаю эту комнату.
Сейчас она сдается под контору.
И эта и соседняя. Весь дом
во власти адвокатов и торговых фирм.

Ах, эта комната, как мне она знакома!

Вот здесь, у двери, был тогда диван,
а на полу лежал ковер турецкий.
Две вазы желтые стояли тут, на полке.
Направо, нет, напротив – шкаф зеркальный.
Посередине – стол и три большие
удобные соломенные кресла.
А здесь, возле окна, была кровать,
где столько раз любили мы друг друга.
Бог знает, где теперь вся эта мебель!
Вот здесь была кровать. После полудня солнце
ее до середины освещало.

После обеда, кажется, в четыре,
расстались мы лишь на одну неделю.
Увы, она на вечность затянулась.

 СКУКА

День следует за днем, ему подобный;
Все то же повторяется бессменно
И кажется лишь копией подробной
Мгновения, ушедшего мгновенно.

И каждый месяц, вновь запечатленный
В другом – назначенным уходит сроком.
"Вчера" мы видим в "завтра" воплощенным
Без перемен. Как просто быть пророком...

[450x385]