— Андрей Кончаловский, долгое время исповедовавший идеи «западничества», сегодня говорит о крестьянском сознании России, о том, что русским не нужны свобода слова и права человека…
Татьяна Толстая:
— При том что я не шибко поклонница Кончаловского, он очень умный человек. Я читала его недавнее интервью. Очевидно, что Кончаловский проделал большой путь от своей холодности и надменности в сторону попыток понять народ и потеплеть умом. И сразу наши «либералы» привычно затрубили в свои трубы: мол, але, этот человек зачем-то проявляет русский патриотизм.
Кончаловского стоит послушать и подумать, а не закидывать гнилыми яйцами, — он озвучивает очень правдивые, горькие и глубокие мысли, которые наши так называемые либералы понять не хотят. Он рассуждает о России и ее путях на уровне интеллигенции (ее думающей, а не богемно-танцующей части) вокруг революционного периода, когда перед кошмаром 1917 года случился кошмар 1905 года. Даже великий так называемый гуманист Горький говорил о бессмысленной, темной и деструктивной силе толпы, идущей жечь культуру. Некрепостной крестьянин, поджигающий барские дома, — это совершенно другое явление, нежели попытка освободительного движения. Но почему-то у нас все пребывают в стандартной парадигме, что народ страдает, а когда его освободишь, он перестанет страдать и полетит в космос навстречу солнцу и всяким прочим незабудкам. Это не так!
Кончаловский находится в русле этой мысли — непопулистской, холодной, отстраненной, основанной на наблюдениях, которые он видит, знает и пропускает через себя. Этого не хотят понять те, кто живет в стандартной парадигме. Он говорит, что русский народ к свободе не готов, а ему кричат «готов-готов!», при этом сами потрясают своими цепями! Смешно! У них совсем другое понимание свободы…
— Получается, русский народ — принципиально другой, с другой ДНК? Он не в состоянии оценить и принять европейские ценности?
— И слава тебе господи, что не в состоянии...
— Вас не расстраивает пренебрежительное отношение к русским в мире? Его отметил даже титулованный и признанный на международной арене режиссер Александр Сокуров…
— Да, такое отношение есть. Но оно меняется. Нас совершенно ни за что, безо всякого на то основания, несправедливо обожали в начале 1990-х. После того, как пришел ельцинский режим, на нас стали давить, чтобы мы разоружились и распилили ракеты, идиот-Козырев радостно их послушался, после чего, вырвав жало, они к нам потеряли всякий интерес — бросили в канаву помирать. Когда же выяснилось, что не померли, решили сделать вид, что нас не существует. Те десять лет, что я жила в Америке, имела счастье по полной программе наблюдать за процессом с той стороны.
— Зачем Америке надо, чтобы обезжаленная Россия померла в канаве?
— Потому что «America — first»! Потому-то их так и бесит Трамп со своей славянской Меланьей. Они искренне хотят моноцентризма. По-видимому, это свойственно любой большой политике: не могут дружить две сверхдержавы, они всегда будут в контрах. Сейчас еще Китай свои права качает, а он очень страшненький: и по количеству людей, и по целеустремленности, и по умению-трудолюбию… Понятно, что бороться с Китаем трудно, поэтому Америка то обнимает его, то к черту посылает. Да и с нами ей никак не справиться — мы занимаем неприятно много места на глобусе. Меня всегда поражало умение европейцев и американцев этого фактора не учитывать.
— Ну а если бы в России все было законно, чинно, благородно, без коррупции — тоже бы так относились?
— Еще хуже было бы. Дело в том, что коррупция существует всюду. Вся Америка коррумпирована, но на некотором уровне это уже называется не коррупцией, а большой политикой. Человек без коррупции вообще не может — это параллельная, более гибкая экономическая система. Конечно, когда она переходит все пределы, выливаясь в Колумбию с наркоторговлей и убийством конкурентов, это уже беспредел, но если совсем без коррупции — это какие-то острова, где денег нет, а едят лишь в том случае, когда кокос с пальмы свалится…
Если честно, мне смешно, когда нам ставят в пример какую-нибудь страну. А какую страну аналогичного размера, этнического состава и истории нам можно поставить в пример? Каждая страна растет и развивается в своих обстоятельствах. Нельзя посреди океана, как бы над ним ни были прекрасны закаты, выращивать капусту. Так зачем нам указывать, что, мол, в Норвегии так, а у вас — не так? Если бы мы били Норвегией (коей мы отчасти являемся, благодаря прибредшим к нам викингам), то у нас было бы иначе.