Любому человеку, в любой стране мира всегда будет очень приятно, если иностранец заговорит с ним на его родном языке. Это естественно. Тем более, если это не очень распространённые языки, например, финский или японский. Особенно это ценят японцы. А так как на танкере ”Свободный” мы очень часто ходили в Японию, я старался в меру своих способностей осваивать японский язык хотя бы на бытовом уровне. Язык этот очень сложный, взять даже то, что в нём шестнадцать падежей, а порядок слов в предложении раз и навсегда установлен, и менять его нельзя ни в коем случае, иначе пропадает весь смысл того, что нужно сказать. А наряду с иероглифами, которые ещё в древности были заимствованы из китайского языка, японцы придумали слоговую азбуку, вернее даже две. Хираганой записываются слова вперемешку с иероглифами, а катаканой – исключительно слова иностранного происхождения. Например, моё имя можно записать только катаканой и звучать оно будет: ”Сэругэй-сан”.
Иногда из-за того, что перепутаешь или забудешь какое-то слово, случаются смешные и нелепые недоразумения, как это со мной однажды и произошло в порту Нагоя.
После того, как мы пришвартовались и подсоединили шланг высокого давления, по которому должны были отдавать груз, и на борт поднялся представитель компании-грузополучателя, второй помощник капитана отдал команду запускать насос. Выгрузка пошла нормально и мы с японским коллегой остались на палубе одни наблюдать за процессом. Японец оказался очень общительным человеком, а когда узнал, что я ещё и по-японски немного говорю, мы мгновенно стали лучшими друзьями. Его звали Накамура-сан, и он очень интересовался Россией. О России поговорили в первую очередь. Плавно перешли на погоду, поболтали о работе, о детях. Там, где не хватало слов, я умудрялся обходиться жестами и мимикой. Когда я почувствовал, что весь мой запас японских слов и выражений иссяк, а жажда общения ещё не утолена, я перешёл на английский. Теперь уже мой новый друг вынужден был прибегнуть к жестовому языку, так как с английским была напряжёнка у него.
Вскоре у нас устали и языки, и пальцы, с помощью которых мы очень усердно общались. Мы ещё обсудили величину стоящего напротив нас супертанкера, до грузовой палубы которого едва доставала самая высокая наша мачта, и удовлетворённые замолчали. Стоя на грузовой палубе, и опершись на леера, мы просто смотрели на воду. К борту прибился косячок маленьких рыбёшек, которые резвились и беспорядочно метались из стороны в сторону по своим рыбьим делам, ни на кого не обращая никакого внимания. ”Икура дэс-ка?”- сказал вдруг японец, показывая рукой на мальков. Я сделал круглые глаза и принялся удивлённо качать головой, беспрестанно восклицая и переводя взгляд с рыбёшек на Накамуру и обратно. В свою очередь бедный японец вытаращил свои глаза на меня и непонимающе заморгал.
А дело оказалось вот в чём. Буквально накануне я вычитал в словаре слово ”ирука”, что по-японски означает ”дельфин”. Но Накамура-то-сан сказал мне всего лишь: ”Посмотри, сколько их тут!” Я же по ошибке слово ”икура – сколько”, принял за ”ирука – дельфин”! Но ведь и, правда, похоже? Мы с ним ещё долго хохотали над моим ляпом, толкая друг друга и показывая руками на мальков, которые по моей милости чуть не стали дельфинами.
Мой друг Николай, напротив, не был озабочен изучением языков. Он считал, что любую фразу можно показать русскими жестами так, чтобы было понятно даже самому глупому иностранцу. Конечно, ”здравствуй” и ”до свидания” по-английски он знал. Мог даже ”спасибо” сказать при случае. И эта его нелюбовь к языкам привела однажды к казусу, который перевернул всё-таки его взгляды на этот вопрос.
Из Клайпеды в Роттердам мы пришли как раз на моей вахте. Пришвартовались, начали отдавать груз, и меня у трапа сменил Николай. Я ему из рук в руки передал голландского коллегу, а сам в ожидании обеда остался тут же на палубе, любуясь новыми для меня голландскими пейзажами. Николай должен был водить голландца по грузовой палубе и по очереди открывать смотровые лючки, которые закручивались на четыре барашка. Голландец заглядывал в танк, что-то там долго рассматривал, потом лючок обратно задраивался. От созерцания прекрасной Голландии меня отвлёк громкий вскрик на грузовой палубе, и, что примечательно, не на нашем родном языке. И не на английском, заметьте! Я повернул голову и увидел такую картину: Николай и наш голландский друг сидели прямо на палубе у одного из лючков. Несколько секунд молча смотрели друг на друга, а потом в прямом смысле слова попадали от сотрясающего обоих хохота. Заинтригованный я подошёл к ним, но они долго ещё не могли внятно объяснить, в чём же всё-таки дело. Отсмеявшись, стали наперебой, один на русском, другой на английском, рассказывать, как Николай лючком, случайно, правда, не очень больно придавив голландцу пальцы из-за его нерасторопности, вместо того, чтобы сказать: ”Excuse me, please!”, ”Извините, мол, меня, ради Бога!”, не долго думая, выдал ему: ”Thank you very much!”, то есть, ” Большое тебе спасибо, дорогой товарищ мой!”.
После этого случая, Коля стал часто брать у меня словари, самоучители и разговорники по английскому языку, хоть и называл свою голову решетом. Причём, изрядно дырявым.