Сейчас я очень редко смотрю анимэ. Иссякло увлечение, пришло понимание того, что японские мультики, в общем, ничем принципиально не отличаются от остальных видов искусства - есть шедевры, но основная масса - шлак. Выискивать шедевры, которые нравились-бы именно мне - трудно и лень, а отсматривать горы шлака не хочется. Но это сейчас.
А где-то с годик назад я был всерьез увлечен анимэ. Увлечение это началось с двух сериалов: "Евангелион" и "Хеллсинг". От просмотра первого меня будто битой по голове ошарашило - настолько мощно создатели раскрыли психологию героев, второй же восхитил стилем, кровавостью и невероятно харизматичными персонажами.
Но сериал был лишь началом. Вскоре я посмотрел первую OVA и Алукард с компанией выделился для меня в соверешенно отдельную от остального анимэ область. Я прочел перевод манги и болезнь оформилась окончательно. В общем, долго ли, коротко, я добрался и до форумных ролок по мотивам. Надо сказать, до этого я в текстовые ролки не играл, но давно уже с интересом поглядывал в эту сторону. А тут такое сочетание - ролка, да еще и по "Хелсингу". В общем, начал я играть.
Получалось у меня... ну, считаю, неплохо. А через какое-то время, начитавшись фанфиков других таких-же приболевших на голову бедолаг, я решил сваять собственный. Ну и сваял. Понравилось и мне, и, как ни странно, тем, с кем я играл. Это воодушевило и я продолжил. К тому времени, как я с той ролки ушел, у меня уже был с пяток подобных "нетленок" и укоренившаяся привычка графоманить почем зря. Только писал я уже не про "Хеллсинг". Прошло какое-то время и опять захотелось мне поиграть в созданных Коуто Хирано монстриков. Зарегавшись на ролке (уже другой) по хеллу, я немедленно ощутил желание что-нить накалякать. Ну и, собственно, вот... Гражданам, не знакомым с "Хеллсингом", лучше не читать даже из любопытства - один хрен ничего не поймете. ))

ИСКРА.


Камера совсем не походила на ту картину, что неизменно рисует воображение при словах «застенки инквизиции». Ни грубой каменной кладки, ни свисающих со стен и потолка ржавых цепей, ни полумрака, ни сырости. Серый бетон, металлическая кровать, металлические же унитаз и раковина в углу, яркий, не выключаемый даже на ночь электрический свет, словом стандартная «одиночка» строгого режима в какой-нибудь стране с не отличающейся излишками гуманности пенетициарной системой. И, тем не менее, к инквизиции камера имела самое прямое отношение, ибо находилась в обширных ватиканских подземельях и принадлежала организации «Искариот».
«Почему они до сих пор не прикончили меня?» - думал Максимилиан Монтана, лежа на узкой жесткой койке и невидяще уставившись в потолок. За последнюю неделю он сильно похудел, осунулся, и виной тому было отнюдь не скудное питание и даже не пытки – кормили майора в общем не так уж плохо, а пытать его никто даже и не думал. И, тем не менее, он худел буквально не по дням, а по часам, сдувался, словно проколотый воздушный шарик. С килограммами веса неумолимо уходила воля к жизни и борьбе. Хуже всего были неопределенность и неизвестность. Никто не «выдергивал» руководителя ныне уничтоженного «Миллениума» на допрос, никто не приходил, чтобы расстрелять его, удавить или зарезать. Лишь дважды в день сквозь дверной «намордник» просовывали хлеб и постную баланду. Порой Максу казалось, что о нем попросту забыли… или сознательно решили заточить здесь навечно. От последней перспективы майора бросало в дрожь. Он предпочел бы самую мучительную из казней прозябанию в клетке.
«Они уничтожили мой батальон, мой «Миллениум», все, что я так долго создавал… что им еще от меня надо? Хотят устроить «справедливый суд»? Или специально томят, мучают перед казнью?»
Мысли текли медленно, апатично. Не осталось ни гнева, ни страха. Он снова и снова вспоминал, как один за другим гибли его солдаты и офицеры, как пылали и взрывались те цеппелины, что они успели поднять в воздух, как рушились казармы и подземные бункера… Нет, Монтана отнюдь не лгал, когда говорил о том, что любит ВСЕ проявления войны и вкус поражения для него почти так-же сладок, как божественный нектар победы. Тогда, командуя коллапсирующей, рвущейся на куски обороной собственной базы, он действительно испытывал мало с чем сравнимый экстаз, но когда все рухнуло и объединившиеся с силами Ватикана наемники Хеллсинга (в этот бой пошли отнюдь не одни лишь «Дикие гуси», у Интегры хватило средств нанять чуть ли не дивизию разнообразнейшего сброда из всех уголков мира) сломили последний рубеж обороны и ворвались на его командный пункт, эмоции схлынули, сменившись невероятной усталостью и тупым недоумением: «Как?! Как такое могло случиться? По какой причине пошел псу под хвост идеально выверенный план? Как получилось, что марионетки оборвали нити и пришли по душу кукловода?» Ответа не было. Неизвестно, почему не дали знать о готовящемся нападении многочисленные агенты, внедренные в высшие эшелоны британского правительства и военного командования, в окружение папы. Не знал майор ни того, куда пропал Шинигами, на которого они с Доктором возлагали такие надежды, ни, наконец, того, кто сообщил врагам координаты базы.
Удар был внезапным и сокрушительным – на рассвете наемники Хеллсинга и рыцари католических орденов с двух сторон ударили по базе «Миллениума». У них хватало людей, были танки и штурмовые вертолеты. Но в конечном итоге поражение нацистов определил отнюдь не количественный перевес противника и не тяжелая техника. Немезидой «Миллениума» стали двое, и обоими майор не мог не восхищаться. Смертоносным дождем сыпались штыки одного, и неистовая Зорин Блиц нашла упокоение (или быть может дорогу в ад) в битве с ним. Пули, выпущенные из мушкета Волшебного стрелка без толку дырявили второго, того, кто исполнил партию Самаэля в короткой кровавой опере, поставленной в тот день войной для них двоих. Ван Винкль умерла мучительной второй смертью, пожираемая заживо ручным чудовищем Интегры. Денди-картежника не защитило его искусство – даже самому искусному шулеру не выиграть свою не-жизнь у того, кто звался некогда Ангельской пылью. Хладнокровно и эффективно, словно идеально отлаженный механизм, созданный специально для войны, сражался капитан Гюнше, и многие нашли смерть от пуль его маузеров, от клыков и когтей оборотня. Но встречи с Алукардом не пережил и он. Фрики-эсэсовцы дрались с угрюмой отвагой загнанных в угол, прижатых к стене и обреченных на безусловное уничтожение. Они полегли все, все до единого, дорого продав свои не-жизни, и проклятия врагов стали их эпитафиями.
И вот, пал последний защитник базы, а сам майор был пленен и согласно заключенному между Хеллсингом и 13м отделом договору, передан Святой инквизиции. Трудно сказать, зачем Максвелл выторговал себе живого майора (впрочем, живого лишь до поры до времени – Интегра настояла на том, что Монтану непременно казнят в самые сжатые сроки). Довольно странный поступок, а, учитывая то, что глава «Искариота» до сих пор даже ни разу не снизошел до того, чтобы поговорить с пленником, странный вдвойне. С трудом разняв попытавшихся было сцепиться Алукарда и Андерсона, временные союзники отбыли каждый к себе. По прибытии в Рим, Монтану сразу же закрыли в глухую подземную камеру и все его связи с внешним миром оборвались.
«Капитан, старший лейтенант Блиц, идиот Альхамбра, лейтенант Ван Винкль… Эти уничтожены точно. А куда, интересно пропал Док? Я, помнится, последний раз видел его в самом начале боя, а затем он под шумок испарился с командного пункта… Интересно, удалось ли ему спастись? И уорриент-офицер… Хм, он ведь практически неуничтожим», - размышлял майор, ворочаясь на тюремной койке.
Внезапно могильную тишину, царящую в камере, разорвал резкий хлопок. От резкого перепада давления у майора заболели уши. Шредингер материализовался у дверей, весело подмигнул Монтане и дурашливо отдал честь.
- Не помешал, майор? – улыбнулся ушастый гитлерюгент, - Вижу, вам здесь скучновато. А по соседству, между прочим, Док скучает.
Услышав Шредингера, майор чувствовал, как отступает тупая обреченность, как снова наполняет его энергия и жажда деятельности, как проясняются мысли, и разум вновь начинает работать на полную мощь. «Миллениум» жив! Пусть и осталось от него лишь трое, но это не имеет значения, все еще можно поправить, а значит, война майора пока не закончена. Монтана пружинисто вскочил с койки, вновь как прежде остро блеснули его очки, лицо осветила знакомая самодовольная полуулыбка.
- А вы не торопились на помощь своему командиру, уорриент-офицер!
Шредингер виновато прижал уши.
- Я не знал, где вас держат, майор. Только вчера удалось выяснить. И то повезло, что тут кругом такой переполох – Максвелл-то мертв. Кажется, он окончательно тронулся из-за этой, - тут мальчишка презрительно фыркнул, - победы. И заговорил о том, что папу неплохо бы и подвинуть немного… на пару метров под землю. Вот Андерсон его и того… Так что я забрался в местные архивы и узнал о парочке тайных ходов. Вообще их тут до чертиков, под Ватиканом все издырявлено, словно кусок сыра. Я выведу вас с Доком за пределы Рима.
Майор кивнул. Смерть одного из противников от рук собственного верного пса немало порадовала нациста. Жалел он лишь о том, что не довелось поприсутствовать при этом. Теперь можно было лишь гадать, в каких целях смертельно просчитавшемуся интригану потребовался майор, но тот не собирался утруждать себя пустыми домыслами. Он улыбнулся адьютанту:
- Хорошо. Но вначале, уорриент-офицер, вам придется убрать тюремщика и достать ключи от камер.
- Легко! – юный миллениумовец зубасто улыбнулся, вынул из ножен табельный гитлерюгентовский кинжал и с хлопком пропал. Спустя минуту он уже отпирал дверь снаружи.
Вслед за майором, Шредингер выпустил смущенно протирающего свои сложносочиненные очки и сильнее обычного сутулящегося Дока, которому, по всей видимости, было совестно за позорное и к тому же завершившееся поимкой, бегство в день штурма базы. Троица уцелевших нацистов стояла в недлинном коридоре, в который выходили двери шести камер. Коридор заканчивался тупиком, к которому мальчик и повел Монтану с Доком. Те последовали за своим юным провожатым, по очереди перешагнув через труп убитого, по всей видимости, одним точным ударом кинжала в сердце, тюремщика.
Дойдя до тупика, Шредингер рукояткой кинжала выстучал на стене замысловатый ритм и первым шагнул в отворившийся проход.
Они долго шли по нескончаемым подземным ходам, сквозь кромешную тьму, которая, однако, совершенно не мешала юному оборотню. Еще дважды он открывал потайные двери, и каждый раз механизм запора был все более примитивным и древним с виду. Беглецы никого не встретили на своем пути. Уверенно шагающий майор, наплевав на осторожность, вслух излагал соратникам свои планы по возрождению «Миллениума», Док угодливо поддакивал, Шредингер же против обыкновения молчал. На лице мальчика, невидимом в кромешной тьме ватиканских тоннелей, уверенность понемногу сменялась страхом.
Он боялся не тьмы и не возможной погони, нет. Шредингера страшил странный чужой и чуждый голос, что пару дней назад поселился в его голове. Именно этот голос сообщил мальчику, где искать майора и как открыть скрытые двери. Уорриент-офицер был практически бессмертен, его невозможно было связать или запереть, так что единственным, чего по-настоящему боялся выглядящий мальчишкой, но при этом разменявший восьмой десяток, оборотень, было безумие. А еще ему очень не хотелось, чтобы безумным его СЧИТАЛИ, и поэтому он не сказал командиру о том, что слышит. Однако, голос не был бредом, то, о чем он говорил, полностью подтвердилось и сейчас Шредингер ломал себе голову над происхождением этого непрошенного бесплотного помощника. Ситуация усугублялась еще и тем, что голос снова «проснулся».
«За следующей дверью – сила, которая поможет твоему хозяину вновь сразиться с его врагами», - произнес он.
Мальчик тяжело вздохнул и развернулся, его светящиеся в темноте зеленым, нечеловеческие глаза, словно бы сами по себе висели в напоенном тьмой воздухе. На мгновение ему захотелось просто рассказать все, как было и пусть думают, что хотят… Трудно сказать, почему он не сделал этого. Почти что абсурдный в подобных обстоятельствах, но отнюдь не шуточный для мальчика, страх показаться сумасшедшим, надежда на то, что раз до сих пор голос помогал, то и дальше продолжит в том-же духе, ну и к тому-же Шредингеру, несмотря на возраст, и внешне и в душе оставшемуся мальчишкой, хотелось приписать спасение командира и полезную находку собственной расторопности и шпионским талантам, а не какому-то призраку в своей голове. Страх, наивный детский эгоизм, ну и возможно, лишь возможно – небольшое аккуратное влияние извне, ненавязчиво подтолкнувшее чаши весов. Уорриент-офицер откашлялся и начал:
- Майор, когда я рылся в здешних архивах, то наткнулся на упоминание об одной интересной штуке…

***

- Весьма, весьма любопытно! Анненербе работало над чем-то подобным, - бормотал Док, снова и снова обходя вокруг висящего на трех массивных цепях куба из чистого серебра, находящегося примерно в метре над полом, в центре небольшого, вырубленного в толще скалы помещения. Черные стены этой рукотворной пещеры были от пола до потолка покрыты крестами и цитатами из Писания, излучающими мягкий белый свет. Сам ларец также светился, и, казалось, слегка вибрировал.
Майор не слушал эскулапа. Он застыл в шаге от странного куба, вперившись в него пристальным взглядом и слегка склонив голову набок, будто прислушивался к чему-то. Шредингер, до этого шедший впереди, теперь отступил почти к самому выходу из крипты, съежился и прижал уши. Радость, которую уорриент-офицер испытал, убедившись, что тот голос, кому бы или чему бы он не принадлежал, и какими бы целями не руководствовался, все-таки помог освободить Монтану и Дока, теперь испарилась без следа. Мальчику было страшно. Страшно от того, что могло находиться в ларце, и, что гораздо важнее, от того, КАК майор смотрел на это вместилище.
Монтана же тем временем словно бы вновь переживал тот давний день своего первого фиаско, когда стремительный удар советской армии неожиданно прорвал линию немецких укреплений и русские атаковали его бункер. Проклятым унтерменшам было словно бы все равно с кем сражаться. Живые, мертвые, люди, нелюди… Советские танки давили и перемалывали в кровавую кашу всех. Майор словно наяву снова услышал выстрелы, вдохнул запахи дыма и крови… Он вспомнил себя, обессиленного, лежащего у догорающего бронетранспортера. Вспомнил поток крови, что, устремился к нему, окружил, однако, не касаясь при этом, словно был живым, обладающим волей существом. В кровавом кольце отчетливо читалось немое предложение. Сила, власть, бессмертие… в обмен на человеческую сущность того, кого многие и так считали чудовищем. Монтана отказался тогда. Он предпочел положиться на свой талант командира, на гений Доктора и верность Последнего батальона. Он отказался… и в итоге снова проиграл.
«Я не повторю больше той ошибки», - думал майор, - «Отныне цена не имеет значения!». Сжав губы в тонкую суровую линию, он решительно приложил пухлую короткопалую ладонь к поблескивающей серебром стенке куба.
Ничего не произошло.
Док, с интересом следивший за действиями патрона, поправил очки, с надеждой навострил уши вжавшийся в угол Шредингер.
«А может все и обой…» - успел подумать он.
- Ну-же! – голос Монтаны исполнился неизъяснимой властности и силы. И нечто, долгие столетия томившееся в серебряной темнице, наконец откликнулось.
Перед внутренним взором майора пронеслась вереница фантасмагорических, непостижимых человеческим разумом картин. Нечто, ныне заключенное в серебряном ларце было куда более чуждо человеку, чем самая свирепая и древняя нежить. Любой не-мертвый, как ни крути, когда-то был человеком, здесь-же нацист встретил разум абсолютно чуждый, невероятно далекий, оперирующий совершенно иными категориями, нежели человеческий.
Однако, обладающему этим разумом существу, явно не впервой было общаться с подобными Монтане, оно сумело установить некое подобие ментального контакта с потенциальным освободителем. И оно умело обещать… Оно обещало жизнь и силу, власть и могущество. Перед мысленным взором майора промелькнули стотысячные армии преданных и смертоносных бойцов, что станут под его знамена, величественные битвы и громкие победы, бесконечная, всеобщая война… О, как-же оно умело обещать… А ценой за это было всего-лишь разрешение занять скромное место в разуме освободителя. Ну, во всяком случае, так это представила тварь, заточенная в ларце. На миг Максимилиан заколебался. Но перед его глазами тут-же встало суровое, безжалостное лицо Интегры, в памяти зазвучал торжествующий смех Алукарда. Майор подумал о Лондоне, о непокоренном, живущем и растущем Лондоне. Недобитые враги, недоигранная пьеса, недожитая жизнь… И он согласился.
Уорриент-офицеру очень хотелось закрыть глаза, но он, словно загипнотизированный продолжал смотреть на то, как сгущается воздух, как струйки ожившей тьмы стекают по граням серебряного куба, вьются, скручиваются в жгуты. Словно тонкие щупальца некоей слепой глубоководной твари, эти жгуты ощупывают лицо майора, вливаются в зрачки, уши, ноздри, змеятся меж губ.
Оборотень не смог-бы сказать, сколько длилось это жуткое слияние, минуту, или час. Более того, даже извечное научное любопытство Доктора, наглядевшегося за свою жизнь на весьма и весьма неприятные вещи, сейчас отступило, уступив место неясному, но очень сильному ощущению того, что творится нечто совсем, совсем неправильное, такое, чего никогда не должно было произойти. Однако, прежде чем гений смог осознать это чувство, обдумать его, и, возможно принять некое решение, все уже закончилось.
Пропали щупальца тьмы, странное неестественное выражение сошло с лица Максимилиана. Он глубоко вздохнул, прикрыл на миг глаза и беззаботно рассмеялся.
- Что же, господа, наши шансы выиграть эту компанию серьезно возросли! Выше нос, уорриент-офицер! Победа и рейх стоят любого, даже самого странного союза.
- Да, герр майор, так точно герр майор, - голос Шредингера был тих, а сам он изо всех сил старался скрыть ужас, который вызывали в нем теперь глаза командира. В самой их глубине клубилось нечто невыразимое словами, темное и чуждое всему земному.
«Сделанного не воротишь… сделанного не воротишь…» - эта мысль снова и снова прокручивалась в голове мальчика, словно испорченная пластинка в патефоне.
- Ну, что-же, уорриент-офицер, за эту находку, вы, несомненно, заслуживаете Железный крест! И вы его получите, как только мы выберемся отсюда. Вы, помнится, обещали вывести нас на поверхность, - на первый взгляд майор только сейчас стал таким-же, каким он был до того злополучного пленения, однако чуткий оборотень откуда-то знал – на самом деле Монтана уже никогда не будет прежним. Однако Шредингер был бойцом Последнего батальона и сумел взять себя в руки.
- Следуйте за мной, герр майор.
«Делай, что должен и будь, что будет», - решил про себя мальчик.

***
В серый предрассветный час, когда свет и тьма почти неразделимы, беглецы, наконец, вышли на поверхность. Тайный ход вывел их в развалины древней часовни, стоящей далеко за пределами вечного города. Тяжко повернулась на невидимой оси одна из массивных плит пола и миллениумовцы поднялись на поверхность, используя вырубленные в камне ступеньки-выемки. Майор ( «новый майор», как мысленно называл его теперь Шредингер), карабкался первым, выказав необыкновенную для своей, несмотря ни на что, все еще внушительной комплекции, прыть. И он-же первым заметил, что в часовне кто-то есть.
В обманчивых предрассветных сумерках серое одеяние почти слилось с окружающим камнем, не отбрасывают бликов стекла очков, а глаза, обычно в подобных случаях горящие пламенем маниакальной веры, сейчас почему-то тусклы и кажутся невероятно усталыми. Даже светлые волосы как-то выцвели, потеряли свой цвет.
Паладин Святой католической церкви ждал беглецов уже давно. Место, в котором содержалось то, чему церковники так и не смогли подобрать ни определения, ни хотя-бы названия, было оснащено особого рода сигнализацией, не имевшей, ничего общего с механизмами или электроникой, но при этом превосходящей по чуткости любое творение рук человеческих. Так что падре оставалось лишь припомнить схему подземных ходов (о которых забыли многие, но не он), и перехватить врагов у единственного доступного им выхода. Андерсон уже знал о побеге Монтаны с Доком и потому совершенно не удивился, увидев в часовне именно их. Паладин вообще редко удивлялся, а с тех пор, как ему пришлось уничтожить Максвелла и преданных епископу людей, фактически учинить резню в собственной организации, он, пожалуй, и вовсе потерял способность испытывать удивление… да и вообще любые эмоции. Теперь он не декламировал Писание, не грозил жертвам смертью земной и муками вечными, он даже смотрел как-то сквозь них. Высокий, сутулый человек поднялся с груды камней, неуместным будничным жестом стряхнул пыль с одеяния. А в следующую неразличимо малую долю секунды в его руках неведомо откуда появились клинки. Каково бы не было душевное состояние Андерсона, на его боевых умениях это ничуть не сказалось.
Майор с необыкновенной отчетливостью осознал, что это конец. У него не будет еще одного шанса выиграть войну. Ни он, ни Док, ни уорриент-офицер не смогут остановить неистового клирика, а что до нового союзника майора… это существо и впрямь могло многое, но не сразу-же после многовекового заточения. Макс почувствовал эквивалент человеческой досады, исходящий от угнездившегося в мозгу чужака. С этой стороны не стоило ждать помощи.
«Эх, был бы тут капитан!...», - подумал нацист. Но Гюнше был мертв, а сейчас погибнет и его командир – глупо, быстро и бесславно. От «Миллениума» останется лишь неприкаянный вечный мальчишка, и само имя этой организации забудется, исчезнет без следа.
Паладин неторопливо и неуклонно как сама смерть, надвигался на растерявшихся нацистов. Поблескивали штыки, шуршали мелкие камешки под подошвами его сапог, лицо же падре не выражало ничего. И лишь когда взметнулись перед смертельным ударом освященные штыки, губы священника шевельнулись, произнеся краткое «Аминь»…
Впрочем, в этот раз, клинкам паладина не было суждено опуститься.
Громоподобные выстрелы разорвали сгустившуюся тугой смертельной пеленой, тишину, Андерсона развернуло на сто восемьдесят градусов, из двух громадных выходных отверстий на его груди, толчками выплескивалась кровь.
- Как видишь, я даю тебе изрядную фору, - силуэт, возникший в проходе, на фоне разгорающегося безоблачного утра, мог принадлежать лишь одному существу, - Освященная земля, утро, все для тебя, о враг мой, - белоснежный серп не по-людски зубастой улыбки сверкнул на затененном широкими полями старомодной шляпы лице, - Мне надоело играть с тобой, клирик. Ты не оправдал моих ожиданий, ты жалок так-же, как и все остальные, что бросали мне вызов, ты… - Алукард все говорил и говорил… и не только в слух:
«Ты так и не узнал меня, малыш?» - знакомый бесцветный голос в голове Шредингера, внезапно налился характерными интонациями, поменял тембр, - «Ну, не страшно, главное, что ты послушал меня тогда. Теперь твоему хозяину нужно уходить. Он должен выжить, чтобы со временем создать новую армию. Которую я смог-бы разбить с большим трудом, чем этих жалких фриков. Андерсон и тринадцатый отдел исчерпали свой потенциал, и потому будут уничтожены, а вот Монтана еще не раз развеет мою скуку. Иди, малыш, уводи его отсюда, пусть приготовит для меня новую забаву…»
- Покончим с этим, - спокойно оборвал вампира Андерсон. Раны, нанесенные пулями «Шакала» и «Кассула», уже затянулись и сейчас, несмотря на всю ту мрачную мощь, что ощущалась при одном взгляде на древнее чудовище, застывшее в дверях, паладин чем-то напоминал усталого взрослого, которого утомили бесконечные капризы избалованного нервного ребенка. Коротко взмахнув руками он метнул в противника свои клинки, чтобы тут-же выхватить из-под плаща пару новых. Грохот выстрелов был ему ответом.
Дальнейшего нацисты не видели. Выбравшись из часовни сквозь небольшой пролом в ветхой стене, они удалялись от места последней битвы старых врагов. Уходили, унося с собой неведомое зло и вечную искру того всепожирающего пламени, что зовется «война».