Набоков о Набокове и прочем. Интервью Альфреду Аппелю, сентябрь 1966

Пусть верят легковерные и пошляки, что все скорби лечатся ежедневным прикладыванием к детородным органам древнегреческих мифов.

Могу дать начинающему критику такие советы: научиться распознавать пошлость. Помнить, что посредственность преуспевает за счет «идей». Остерегаться модных проповедников. Проверять, не есть ли обнаруженный символ собственный след на песке. Избегать аллегорий. Во всём ставить «как» превыше «что», не допуская, чтобы это переходило в «ну и что?». Доверять этому внезапному ознобу, когда дыбом встают на коже волоски, не хватаясь тут же за Фрейда. Остальное – дело таланта.

Писать такие вещи [жанра литературной биографии] интереснее, чем читать. Иногда это превращается в нечто сродни двойной погоне: сперва преследует свой предмет биограф, продираясь сквозь дневники и письма, увязая в трясине домыслов, потом вымазанного в грязи биографа начинает преследовать соперничающий авторитет.

Поскольку с первых же шагов перед моими глазами стоит удивительно ясное видение всего романа, карточки особенно удобны – они позволяют не следовать за порядком глав, а заниматься отрывком, относящимся к любому месту, или заполнять пробелы между уже написанными кусками. ...не написанная еще книга как бы существует в некоем идеальном измерении, то проступая из него, то затуманиваясь, и моя задача состоит в том, чтобы всё, что мне в ней удается рассмотреть, с максимальной точностью перенести на бумагу. Как сочинитель, наибольшее счастье я испытываю тогда, когда чувствую, или, вернее, ловлю себя на том, что не понимаю – не думая при этом ни о каком предсуществовании вещи, - как и откуда ко мне пришел тот или иной образ или сюжетный ход.

«Поминки по Финнегану» - это какая-то бесформенная серая масса подложного фольклора, не книга, а остывший пудинг...

Сатира – поучение, пародия – игра.

Я бы сказал, что воображение – это форма памяти. Образ возникает из ассоциаций, а ассоциации поставляет и питает память. ...и память, и воображение упраздняют время.

Для меня наука – это прежде всего естествознание, а не умение починить радиоприёмник, что и короткопалому под силу.

Страсть к афоризмам – признак склероза.

Есть у него [Льюиса Кэррола] некое трогательное сходство с Г.Г., но я по какой-то странной щепетильности воздержался в «Лолите» от намеков на его несчастное извращение, на двусмысленные снимки, которые он делал в затемненных комнатах. Он как многие викторианцы – педерасты и нимфетолюбы, - вышел сухим из воды.

«Двойник» Достоевского – лучшая его вещь.

Два поразительно одаренных писателя – Ильф и Петров – решили, что если главным героем они сделают негодяя и авантюриста, то, что бы они ни писали о его похождениях, с политической точки зрения к этому нельзя будет придраться, потому что ни законченного негодяя, ни сумасшедшего, ни преступника, вообще никого, стоящего вне советского общества – в данном случае это, так сказать, герой плутовского романа, - нельзя обвинить ни в том, что он плохой коммунист, ни в том, что он коммунист недостаточно хороший. Под этим прикрытием, которое им обеспечивало полную независимость, Ильф и Петров, Зощенко и Олеша смогли опубликовать ряд первоклассных произведений, поскольку политической трактовке такие герои, сюжеты и темы не поддавались. До начала 30-х годов это сходило с рук.

Я помню Владислава Ходасевича, величайшего поэта своего времени, снимающего свои зубные протезы, чтобы поесть с комфортом, совсем как старинный гранд.

из книги "Набоков о Набокове и прочем. Интервью, рецензии, эссе"