Набоков о Набокове и прочем. Интервью Николасу Гарнхэму (1968)

Я работаю трудно, работаю долго над словом, пока оно в конце концов не подарит мне ощущение абсолютной власти над ним и чувство удовольствия. Если читателю, в свою очередь, приходится потрудиться – тем лучше. Искусство даётся трудно. Лёгкое искусство – это то, что вы видите на современных художественных выставках ремесленных поделок и бессмысленной мазни.

Считаю также, что фрейдистская теория ведет к серьезным этическим последствиям, например, когда грязному убийце с мозгами солитера смягчают приговор только потому, что в детстве его слишком много – или слишком мало – порола мать, причем и тот, и другой «довод» срабатывает. Фрейдистский рэкет представляется мне таким же фарсом, как и гигантский кусок полированного дерева с дыркой посередине, ровным счетом ничего не выражающий, разве что рожу обывателя с разинутым от удивления ртом, когда ему говорят, что перед ним работа величайшего скульптора, здравствующего и поныне пещерного человека.

Я бы предпочел говорить о современных книгах, которые вызывают во мне отвращение с первого раза: исповедальные истории о сексуальных меньшинствах, жалобы гомосексуалистов, антиамериканские просовьентамские проповеди, плутовские анекдоты для подростков, приперченные непристойностями.

Если под обыденной реальностью вы имеете в виду так называемый реализм старых романов, банальность Бальзака, Сомерсета Моэма или Д.Г.Лоуренса – привожу самые удручающие примеры, - тогда вы правы, что реальность, сфабрикованная посредственностью, - уныла, а выдуманные миры приобретают, напротив, черты нереальности и мечты.

...возьмем судьбы Оскара Уайльда и Льюиса Кэролла – один щеголял своим пороком и оказался за решеткой, другой таил свой маленький, но гораздо более тяжкий грех за дверями фотолаборатории с проявителями, а в результате стал великим детским писателем всех времен и народов. Я не несу ответственности за эти фарсы из подлинной жизни.

// из комментариев:
Набоков, включив интервью в «Твердые суждения», выбросил фрагмент, посвященный расшифровке слова «пошлость» (вероятно, во избежание повторов интервью Г. Голду):

Пошлость, представительная вульгарность – у этого слова несколько смысловых оттенков, постепенно переходящих друг в друга, хотя нечто низменное всегда преобладает. Вот некоторые из этих разновидностей: банальные словосочетания, такие как набившее клише «диалог», используемое и в политических статьях, и в литературной критике; или же ужасное «харизматический». Для того, чтобы эти слова опошлить, требуется немногим меньше месяца усилий восторженных журналистов, но зато какими они становятся живучими. Я постоянно встречаюсь с одним из этих клише, «wishful thinking», которое после 25 лет употребления всё еще эксплуатируется то там, то сям в качестве заголовка.

Второе: любой образчик популярного искусства и популярной метафизики, вчерашние "Сентябрьские утра" и сегодняшний хлам, названный «Материнством», вчерашний Рабиндранат Тагор и сегодняшний «Цитатник» Мао, любая новелла Томаса Манна и любая современная блевотина вроде «Poxus» или «Coxus». [обыгрываются заглавия романов Генри Миллера, составившие трилогию «Благостное распятие»: Sexus, Plexus и Nexus.]

Третье: любая разновидность политической пропаганды, когда, например, левые писатели, стремясь выразить свои антивоенные настроения, потихоньку добавляют в общеизвестные понятия взрывоопасные ингредиенты: Хиросима, Освенцим, Вьетнам – среднее слово означает дьявольскую практику, которую нельзя бойко приравнивать к любой войне.

Четвертое: пошлость существует вне классов и наций; есть герцоги, столь же пошлые, как и флоберовский бакалейщик, и любой американский работяга может быть столь же потрясающе вульгарным, как и английский профессор.

Я мог бы и дальше приводить примеры пошлости, но моё время ограничено, да и тема эта слишком болезненна.

из книги Набоков о Набокове и прочем. Интервью, рецензии, эссе