Настроение сейчас - depression

Пока все качают новый альбом, слушают и собирают мысли, очередное интервью из загашника =) Очень грустное.

Перевод - я (с) 2004

12.06.2004

THE GUARDIAN (UK)

На улице: The Cure и Hollywood’s Rock Walk

«Он до сих пор красит губы?» - именно это все хотят знать, когда дело касается Роберта Смита. Он не совсем о том, этот вопрос – он значит «Я знаю, о ком вы говорите, я представляю себе его облик, но я не испытываю особого желания знать, что вы думаете об его новом альбоме; не потому, что мне неинтересно, просто я видел вашу коллекцию компакт-дисков». Роберт Смит – парень с помадой на губах. Он носит макияж и он – тот чувак, что написал “Lovecats”. “Lovecats” – та песня, что заставит вас подумать о the Cure, даже если вы не особо любите музыку the Cure, точно также как “Creep” заставит вас вспомнить Radiohead, даже если они вам до лампочки. Под эту песню теперь танцуют 29-летние, когда ходят в клубы на тематические вечеринки, где вы – в нарядах а ля Бритни Спирс. В то же время у the Cure остались настоящие верные фанаты. Два билета на их выступление в Барфли (очень маленький зал в Лондоне) в марте на аукционе e-bay ушли за две штуки. Всякий, знакомый с их творчеством, не остается равнодушным; но тех, кому нравится все его аспекты, не так уж мало, как ни странно. The Cure существуют с 1976 года, когда Роберт Смит и несколько других парней встретились в одной из католических школ; это означает, что заря их деятельности теряется в тумане, ибо Смит – единственный, кто был в группе с самого начала. Можно сказать, что the Cure определили границы готического саунда, или, по крайней мере, индии-готики; веселье “Lovecats” на самом деле было исключением, а их самыми успешными альбомами явились “Pornography” (1982) и “Disintegration” (1989), оба – хороший пример той серьезности, что была в чести у групп 80-х (Звучит саркастично, но это не так).
Однако вернемся к помаде. Я дам вам развернутый ответ (Короткий – «типа того»). Смит до сих пор живет в Кроули, где он вырос, и мы встречаемся в Гэтвик Хилтон, - весьма странном месте для встреч (даже если указать почтовый индекс): таком же странном, как завтрак из черствой булочки и вареного цыпленка, если вы не в самолете. Он пьет апельсиновый сок, - напиток, упоминаемый почти в каждом интервью за последние семь лет. Я подозреваю, что это сокращение от «я больше не пью» - невысказанное утверждение о том, что он пережил нечто вроде «путешествия в Дамаск» и обрел некую мудрость.
«Я шел по «дороге в Дамаск» с тех пор, как мне исполнилось 14, и она находилась на дне бутылки. Я до сих пор на этой дороге. Но для пьянства есть определенное время и место. В прошлом мне было насрать на то, что я говорил, поэтому я пил, не просыхая. Единственным способом пережить все эти бесконечные интервью было выпивать два стакана перед каждым из них, поэтому, когда дело доходило до последнего… ну, я уверен, что тот человек не очень хорошо говорил по-английски. Думаю, с течением времени приходится все больше задумываться [над тем, что говоришь]. К тому же, сейчас я могу защитить то, что делаю. Кроме того, я за рулем».
Другими словами, его поведение изменилось, его отношение [к вещам] изменилось, то, как он воспринимает свою работу, и его готовность говорить об этом также претерпели изменения. Но его внешний вид всё тот же. Смит до сих пор красит губы, но размазанная помада выглядит не вызывающе и кричаще, а скорее «я-обедал-и-не-подправил-макияж». Это больше не заявление, а некий предмет одежды, о котором, надев, сразу забываешь – типа носок. А волосы…. Они все еще торчат во все стороны черными иглами, но, опять же, это не воспринимается как нечто бунтарское, больше похоже на привычку. Все это заставляет вас осознать, что у людей, чьи лицо и фигура сильно меняются, гардероб остается прежним; постоянство в одежде с бОльшей ясностью высвечивает знаки, оставленные временем. Мы спорим о том, почему он носит одно и тоже годами (кроме шуток). Роберт жалуется, что люди постоянно говорят: «Ваши волосы действительно такие?», и я отвечаю, что ему придется с этим смириться, потому что они выглядят именно таким образом, так что возможно он ищет способ привлечь внимание. «Неправда. Я начал отращивать волосы и краситься, потому что я учился в школе, и мне запрещали это делать».

«Ну, тогда это был бунт против школьной администрации. Но сейчас вы не в школе. Ваш вид никого не волнует. Зачем же продолжать?» - «Но одежда лишь внешнее проявление бунта против власти, а этот бунт длиною в жизнь». – «Разумеется, но власти на это наплевать. Почему бы не бунтовать против тех, кого это волнует?» - «Послушайте, я привлекаю гораздо больше внимания к своей персоне, когда у меня очень короткая стрижка. Я похож на головореза, когда на голове ежик, а на ногах огромные ботинки. Я захожу в магазин, где продают газеты, и людям кажется, что я наброшусь на кассира. Это более экстремальная реакция».
«Но вам не нужно стричься слишком коротко или устраивать на голове черти что. Как насчет нормальной прически?» - «Моей жене нравится, как я выгляжу. Если бы каждый год я менял прическу и безумно следовал за модой, она бы (вполне естественно) от этого устала». – «А что, она одевается также, как тогда, когда вы встретились?» - «Да! За исключением школьной формы». Школьная форма? Ну-ну. Из этого разговора я делаю несколько выводов – Смит действительно не хочет привлекать к себе внимания. Он кажется честным и в своем презрении к тем, кто хочет добиться внимания к собственной персоне любой ценой, и в том, что к людям подобного типа он не имеет отношения. Движения его тела неприметны, и позже Роберт скажет мне, что его друзья делали ему замечания насчет того, что его постоянно тянет к углам и стенкам, что является неплохим способом для такого большого (и знаменитого) парня остаться незамеченным. Смит очень сильно любит свою жену (они встретились в школе, когда Роберту было 18; сейчас ему 45), что вызывает теплые ощущения, когда вы привыкли к пустым заявлениям знаменитостей о любви и верности (они говорят об этом, а неделю спустя пускаются во все тяжкие).
Смит понял, чем хочет заниматься, и это (практически сразу) принесло ему огромный успех; он знал, что ему надо и все контролировал, поэтому я не думаю, что необходимость защищать свою точку зрения когда-либо возникала на самом деле. Он все равно будет защищать ее, с очаровательной улыбкой: «Да, так оно есть!». Но больше всего Роберт не любит перемены. Ему нравятся вещи такими, какие они есть. Позже он скажет о своей жене Мэри: «Просто мне повезло – я влюбился раз и навсегда. Мне по-настоящему нравится то, чем я занимаюсь, с кем я живу и где нахожусь. Однако я не тот человек, который занимается только тем, чем привык, потому что моя работа – путешествовать по свету, давать концерты и время от времени совершать очень странные поступки. Но моя жизнь дома полна той нормальности, которой я наслаждаюсь, например, находиться на одном месте с одним и тем же человеком. Это не привычка, просто ничего другого не приходит мне в голову. Я могу сделать все, что захочу – у меня нет детей, меня ничто не связывает, я могу пойти куда угодно и сотворить что угодно. Но каждый год я сижу и размышляю: «Что я буду делать в этом году?». И ничего не могу придумать».
В этой ситуации меня больше всего привлекает его юношеский энтузиазм. На вопрос, какие молодые группы ему нравятся, Роберт перечисляет тонны имен: Mogwai, The Cooper Temple Clause, The Rapture, Interpol, Cursive, Thursday, Bright Eyes, Elbow… плюс еще 17 или 18 названий. Множество групп, кроме того, он никогда не узнал бы о них, если бы не был так увлечен и не уделял прослушиванию музыки столько же времени, сколько любой подросток – читатель NME везде и повсюду. То, что музыкант любит музыку и принимает ее всерьез, легко предсказать, но то, что его интерес не
угасает, и он никогда не попадал в ловушку под названием «мое поколение было лучшим», не слушал плагиат вместо таланта, не придирался из самозащиты и не уставал…. Это действительно заслуживает восхищения. Это объясняет лучше, чем что-либо еще, почему Смит просто выпустил новый альбом, когда как предыдущие работы объявлялись последними им самим или же критиками. Роберт говорит, что ненавидит цинизм и его лимонно-горький привкус иронии. Почти все артисты так говорят, обычно они имеют в виду «Я ненавижу, когда критики смешивают с грязью меня, что они понимают?». Почти все, но не Смит. Это, однако, совсем не означает, что он не способен высказать свое неодобрение. Роберт настроен весьма агрессивно по отношению к своим современникам – он до сих пор утверждает, что Duran Duran воплотили в себе всё то, что его раздражало в 80-х (Хотя о Саймоне Ле Боне он отзывается весьма дружелюбно: «Я бы не сказал, что мы друзья. Но он нормальный. Я могу с ним поболтать»). Также он испытывает откровенную неприязнь к the Smiths, у него даже есть «теория заговора»: влияние the Smiths на эпоху сильно преувеличено, журналисты сговорились, им нравятся the Smiths гораздо больше, чем кому-либо другому (Позвольте заметить: я журналист, и мне нравятся the Smiths). Есть еще одна вещь, объясняющая новый альбом, “The Cure” (Названный так потому, что выражает суть группы: «Все кому пластинка не нравится, просто не любят the Cure») – Росс Робинсон, ню-металлический продюсер (Среди его подопечных, в частности, Spipknot) и большой фанат the Cure. Робинсон предъявил много требований к альбому – ему хотелось, чтобы он был записан «вживую», всеми участниками группы. Ребята (состав группы постоянно менялся) привыкли, что они и Смит делают каждый свою часть отдельно, а в нужных местах звукоинженер командует им «chorus» (припев). Робинсон же рвал и метал, если они не вкладывали в процесс душу и сердце: «Ему удалось добиться того, что мы чувствовали себя молодыми парнями, только что встретившимися в пабе и решившими заняться музыкой, тогда как долгое время, если честно, все альбомы записывались скорее как соло-проекты с участием сессионных музыкантов». Роберт утверждает, что у него и Робинсона не было разногласий, за исключением вопроса о вере. «Росс твердо верит в потусторонний мир, а я нет. Так что разговоры об этом выводили меня из себя». Также Робинсона удивило отношение Смита к миру вокруг него: «Росс, когда мы впервые встретились, был поражен, насколько скудны мои знания о мире вокруг меня. На практическом уровне это из-за того, что я близорук. Я не ношу очки, мне казалось, что это хороший защитный механизм. Если я на публике, я не знаю, пялятся на меня или нет. Но я действительно плохо вижу, на расстоянии вытянутой руки всё уже расплывается. Он подумал, что я зашел слишком далеко – не видеть даже листьев на деревьях. Поэтому с тех пор я стал носить очки гораздо чаще». Пауза. Должно быть, я озадачен, потому что он поспешно добавляет: «За рулем я всегда был в очках». В этом он похож на Мартина Амиса, который 25 лет не улыбался, так как не хотел, чтобы люди видели его зубы; это звучит банально, но вы гадаете, каково это, прожить бОльшую часть своей жизни ничего толком не видя, просто чтобы избежать необходимости встретиться с оценивающими и внимательными взглядами других людей. Хотя Роберт долго придерживается определенной манеры поведения, не обращая ни на что внимания, все же он способен прислушаться к чужому мнению и решить – ОК, может ты прав, почему бы не попробовать и что-то изменить. Метод работы Робинсона в основном заключался в том, что ребята записывали по одной песне в день, но прежде он просил Смита – единственного автора текстов – объяснить остальным, о чем песня. «Сначала я подумал, черт побери, какого хрена он требует, чтобы я чего-то объяснял, а потом решил, нет, я сделаю это и приобрету новый опыт». Роберт раскрывал смысл написанного своим товарищами, а потом они вместе все обсуждали.

ериодически полемика принимала взрывоопасный характер. Были слезы и драки. Клавишник, Роджер О’Доннелл , вообще отказался в этом участвовать и наорал
на Робинсона, который только хохотал в ответ. Часто, прежде чем они начинали играть, приходилось выяснять отношения и настраиваться более часа. Пример, который приводит Смит, - песня о тяжелой утрате: «Недавно я пережил это и хотел вложить свои переживания в песню, чего я раньше никогда не делал, настоящий гнев, который я ощущал, а не просто грусть и ностальгию. Мне хотелось той ярости и разочарования, которую вызывают близкие вам люди, когда они умирают». У меня возникает впечатление, что это можно отнести почти ко всем песням; как только группа начинала их обсуждать, они превращались в пороховую бочку. Робинсон – американец, то, что делали the Cure, казалось ему интересным и сбивало с толку, из-за звучания, чуждого и в то же время нелепого для его уха. А участники группы были парнями за сорок, не привыкшими разговаривать о личных проблемах и своих эмоциях вслух, и внезапно их вовлекли в групповую терапию, о которой они ни на секунду не задумывались с тех пор как научились держать в руках гитару (или что-нибудь в этом роде). Мне приходит в голову, что из этого мог бы получиться великолепный фильм, о музыкантах, прошедших сквозь десятилетия стоического рока, над которыми безжалостно издевается независимый американский продюсер, которые ударяются в откровенность перед записью новой песни только для того, чтобы на следующий день пройти ту же незнакомую доселе пытку. «Ну, да, мы засняли все это на пленку», - Смит старается уклониться от ответа, и я думаю, не кажется ли ему, что я над ним насмехаюсь, но нет, я не смеюсь.

Смена состава для the Cure обычное дело. Если мне не изменяет память, именно это способствовало тому, что Роберт заработал репутацию «беспощадного человека со взглядом голодной акулы»; вышвыривающего соратников вон, когда они перестают его устраивать, безоглядно идущего вперед. Это абсолютно не соответствует действительности и основано на иске Лола Толхерста, которого «попросили» из группы в 1988, - это нудно, скучно и не имеет ничего общего со знаменитой тяжбой the Smiths, когда судья назвал Моррисси «человеком, сбившимся с пути истинного, грубияном и невыносимым типом». Слухи о капризности и диктаторстве – для Смита болезненная тема. «Последнего человека я попросил покинуть группу в середине 80-х…. Этот состав держится уже 10 лет. Вместе мы пережили большинство других групп». Но делать уступки трудно для вас? «Это унизительно – если вы думаете, что тотальный контроль важен для меня. Это не так. Просто я не вижу смысла поступать так, как поступил бы кто-нибудь другой. Если я соберусь написать пару текстов, а вы скажете – нет, они ужасны, хорошо, отвечу я, пишите, как хотите, а я буду писать так, как хочу я. Вероятно, вы ответили бы также». Да, но я не в группе. «Да, но если вы когда-нибудь брали у группы интервью, и они говорили, что решения принимают все вместе, то это ложь. Чаще есть два человека, которые будут спорить и отстаивать свою точку зрения, и два, которые спокойно согласятся на их предложения. Или будет один человек (в данном случае это я), и все подумают, ну, мы ему доверим принимать решения, он плохого не посоветует. Это не диктатура». Ну, приехали. А что тогда? Я не имею в виду, что это плохо, но это диктатура в чистом виде. Когда the Cure запишут свой действительно прощальный альбом (насчет новой пластинки это бабушка надвое сказала), уверен, мы еще раскаемся в том, что недооценивали эту группу по меньшей мере последние пять лет, может даже десять. Смит это прекрасно понимает, но ему до лампочки. В Америке the Cure получают больше внимания, и там к ним больше доверия; ребята выступают на стадионах и фестивалях ранга Гластонбери в роли хедлайнеров. Выпускающий лейбл также американский; здесь у них не было контрактов с тех пор, как они расстались с Polidor. В Англии сам факт, что the Cure выпустили свой первый альбом в 1979 и до сих пор не распались, вызывает у людей подозрения… как они смогли сохранить свой талант, в то время как другие группы разбежались кто куда? Вариантов несколько: 1) Роберт Смит – свихнувшийся маньяк – диктатор, поддерживающий в группе жизнь, выгоняя ее участников (Он не маньяк, хотя все контролировать ему нравится), 2) ребята – просто команда хронических неудачников, раз за разом действующих по одной и той же схеме (Неправда; то, как они звучали
на первом альбоме, абсолютно не имеет ничего общего с тем, как они стали звучать на втором, далее везде), или 3) Они не могут остановиться: это насилие, они похожи на музыкальный волшебный горшок с никогда не заканчивающейся кашей.

Это в высшей степени несправедливо – the Cure продолжают, потому что у них есть песни, стоящие того, чтобы их записать, и множество людей, столкнувшись с этими песнями лицом к лицу, покупают их и считают их великими. Честно говоря, я думаю, это облик восьмидесятника и то, что Роберт никогда в своем звучании не был никем, кроме себя (Моррисси – похожая жертва собственного долголетия, вплоть до недавнего времени) виноваты в том, что звенят тревожные колокола. Именно это, а не творческая несостоятельность, препятствует тому, чтобы их музыку воспринимали как что-то новое. Плюс отсутствие воображения со стороны некоторых его соотечественников. Все-таки Роберту следует сделать себе одолжение и отказаться от идиотской помады.

КОНЕЦ