На этой неделе the Cure завершают свои триумфальные гастроли по Европе тремя выступлениями на стадионе Уэмбли. Крис Робертс встретился с ребятами накануне их возвращения домой, чтобы обсудить губы, руки, ноги и boomps-a-daisy [вид танца].

 

 

        «Единственный человек, которого я целую по-настоящему – это Мэри», - говорит Роберт Смит. – «Иногда я целую Саймона. Это происходит спонтанно. Но также есть предательские поцелуи. Распутные поцелуи омерзительны. Пьяный поцелуй может оказаться одной из худших вещей на свете. Прежде я говорил, что мое хобби – пить и целоваться, именно в таком порядке, но это неправда. Я не знаю. Я испытываю к поцелуям неприязнь и любовь одновременно. Видеть, как другие целуются… брр…».

         «Однажды я чуть не заработал фобию насчет рта как отверстия, проникновения в чей-то рот. Мне понравилось, что на обложку [альбома] помещены губы, потому что это уже развратно – такой крупный план. Это была реакция на то, как нас часто воспринимают: на меня смотрят, как на кого-то весьма привлекательного, предполагается, что мой рот и помада очень милы. Это неправда; я так же уродлив, как и все остальные. Вероятно, даже больше».

         «В основном, то, что говорят люди, отвратительно».

         «И дыхание. Оно ужасно. Особенно в Германии». 

 

         Как бы там ни было, мы находимся в Брюсселе, столице Европы. Это столица Европы, потому что никто – ни Рим, ни Мадрид, ни Ливерпуль, действительно никто не может испытывать ревность к Брюсселю. Мир гарантирован…

         «Мы сидим здесь, и сейчас воскресенье. Но с тем же успехом это мог быть вторник. Именно это мне нравится. В любом случае я бы пошел в паб, если бы был дома, так что выступление – приятное дополнение».

         The Cure в турне – очаровательный феномен (Он распространяется на все, что имеет отношение к рок-н-ролльному кодексу, но в то же время ребята балансируют на незаметной и в некотором роде киношной грани между забавой и погружением в клише Spinal Tap):

         Пить. Говорить, что некто «никогда в своей жизни не прикасался к спиртному». Смотреть старые серии Dr. Who. Жестоко шутить над Лолом. Спорить о достоинствах и недостатках компакт-дисков и как Луддиты разобьют их вдребезги. Хрустеть. Издеваться над Лолом. Пить. Звонить домой. Издеваться над всеми подряд. Раздавать автографы. Пытаться избежать встречи с Майклом Джексоном, Марвином Гэем и Ван Моррисоном. Доводить Лола до ручки. Говорить «ну, еще по одной» и «привет, я в хлам» (Если вы Саймон). Просить менеджера показать его свадебный костюм. Заказывать “Thinking of You” Sister Sledge у ди-джея, похожего на Роско Тэннера. Быть потрясенным тем фактом, что Робертс знает – “Born To Be Alive” и “Let’s All Chant” написаны Патриком Эрнандесом и Michael Zager Band соответственно. Не покидать отель, ибо вас постоянно окружает толпа. Поздно вставать. Вновь ложиться спать. Чувствовать себя неловко, когда маленькие девочки плачут, дотронувшись до ваших волос. Пить. Изводить Лола насмешками. Болтать о фильмах ужасов. Грубить, узнав, что Барри Гибб – поклонник the Cure. Прилеплять повсюду жвачку.

          Выпить еще. Безжалостно, неустанно, жестоко измываться над Лолом. Не танцевать. Хихикать. Абсолютно не думать о себе как о чем-то великом. Наблюдать, как от аккуратности и опрятности не остается и следа. Подпевать Status Quo. Быть богами во Франции.

          Почему the Cure так популярны, Роберт? «Я думаю, в основном из-за песен, правда. Просто правильная песня в правильное время».

         Почему the Cure так популярны, Саймон? «Вероятно, из-за… Роберта».

 

         «Я беспокоюсь о том, как мы выглядим, потому что я вынужден с этим жить. Уверен – большинство людей ни капельки не волнуют наши мысли и поступки, но я должен продолжать думать, что это важно, иначе, если я пущу все на самотек, с тем же успехом я могу превратиться в участника Spandau Ballet, или кого-нибудь в том же духе».

         «Вы должны постоянно чувствовать… что вы просто человек. Сегодня я одет в черное впервые за несколько лет. На сцене мы в белом. Мы похожи на ангелов».   

         Мы беседуем о ртах, потом я делаю предположение, что у Роберта может возникнуть ощущение, что его аудитория слишком юна, чтобы оценить сложную смесь любви и ненависти в песнях.

         «Я никогда не относился к 15-летним свысока; я до сих пор помню, что переживал тогда. Я не мог описать все это так же хорошо, как в 25 лет, у меня не хватало слов, я испытывал те же чувства, но в более грубой форме. Между 15 и 18-тью годами развивается ваша личность. Вы общаетесь с другими людьми. Знакомитесь с ревностью и всеми остальными ужасными эмоциями, от которых я больше не страдаю.

         Песни не такие уж сложные, лишь одна или две. И, возможно, они так запутаны, что относятся исключительно ко мне. Большинство новых песен достаточно прямолинейно».

 

        Меня интересует текст “How Beautiful You Are”…

        «В буклете все неверно, правда?».

        Кто был корректором?

        «Я».

        В песне говорится, что “no one ever knows or loves another”. Это немного странно, не так ли?

        «А, это плагиат, из короткой истории Бодлера. Во времена “Faith” я написал песню о том, что даже если вы думаете, что очень близки с кем-то, на самом деле это не так. Что вы всегда будете разочарованы. Потом кто-то дал мне том Бодлера, Верлена и Рембо.

        Я прочитал эту историю – его проза передавала эту мысль намного лучше.

Лишнее доказательство тому, что у меня нет одной оригинальной мысли!».

           Неужели все так беспросветно с вашей точки зрения?  

           «Ммм.… До сих пор.… Хотел бы я считать иначе. Но теперь от некоторых людей я не жду многого. Только на одного или двух человек я могу положиться – что они не изменятся. Может, на трех. Очень трудно писать песни, о которых люди говорят, что они им помогают, и не чувствовать себя центром вселенной. Хорошо прочитать что-нибудь такое, что заставит вас думать, что вы на периферии. Или даже не существуете».

          «Однажды я встретил человека, бравшего интервью у Патрика Уайта, и я чувствовал себя абсолютно незначительной персоной. Мне хотелось, чтобы с Уайтом беседовал я. А потом меня пригласили на обед с Рэем Брэдбери, и я не пошел: в последнюю минуту я испугался, что не смогу поддержать разговор».

          Что читают неизлечимые Курофилы?

          «Автобиографию Патрика Уайта, в которой говорится о том, как старый человек ощущает свою старость. И веселье. Я в ужасе от старых людей. А в Ирландии я засел за книги, чтобы заново образовать себя, ибо я почувствовал, что становлюсь скучным. Так что я прочитал «Между злом и добром» (опять) и «Миф о Сизифе». И трилогию Сартра «Дорога к свободе», которую не читал прежде. Это было восхитительно. Просто здорово. И Конфуция…».

          А это не слишком?

          «Удивительно, но нет – вы знаете содержание большинства этих вещей. Понимаете, что просто знаете и всё».

 

          Если бы Роберт не лгал все время, я бы спросил у него, лжет ли он, не переставая.

          Что очаровывает вас? Околдовывает?

          «Koyaanisqatsi. Дождь, когда путешествуешь на автобусе. Через окно. И снег, снег – самая лучшая вещь на свете. Когда вы продираетесь на машине сквозь снег ночью, и фары включены, кажется, что вы едете по туннелю из звезд.… О, меня очаровывает множество вещей. Хорошие танцоры. Думаю, что их ощущения существенно отличаются от моих – видеть людей, свободно передвигающихся в пространстве, выглядящих так, словно их не существует».

          Вы хотите избавиться от физической стороны существования? Потерять свое тело?

          «Да, был бы неплохой обмен. Если серьезно, нет, - мой опыт свидетельствует, что чувствую се6я неуютно в собственном теле в любом случае, поэтому, если бы я был бестелесным разумом, то это чувство исчезло бы».

          «У меня всегда такое ощущение, что мои руки мне не принадлежат. Если я пораню руку, то это она будет ранена, а не я. Я всегда чувствовал себя так, словно оно – мое тело – некто третий. Полагаю, это иррациональное желание убежать от неизбежного – почувствовать, что даже если мое сердце остановится, я все еще буду здесь».

          Несомненно, иногда вы забываете об этом?

          «Да, примерно после 17-ти пинт Гиннесса».

          О, как скучно – а что насчет «секса»?

          «Думаю, да. Хотя это тоже довольно безумная штука. Ммм.… Плавать ночью в темной воде – хороший способ. И спать! И просыпаться утром, когда вам не надо вставать немедленно – тогда я чувствую себя комфортно со своим телом, оно просто огромная глыба».

          «Вот почему мне кажется странным, что я могу выйти на сцену и прыгать как угорелый. Люди спрашивают: «Почему вы всегда смотрите вниз?». Я смотрю на свои ноги. Они мне не подчиняются. Не понимаю, как я играю в футбол, честно».

          Что вас пугает?

          «Сейчас – полеты. Неожиданно я невзлюбил их; осознал, насколько это глупо.

Добровольно согласиться на эту пытку – предоставить себя милости машины и другого человека. Кроме того, я всегда вижу сквозь пол самолета. Не люблю отсутствия контроля [над ситуацией], это выводит меня из себя. Еще я боюсь стареть. И того, что по-прежнему ни во что не верю. Также я боюсь ослепнуть, потому что мое зрение быстро падает».

          По каким зрительным образам вы бы скучали больше всего?

          «По всем. Кроме коричневого цвета – без него я бы обошелся. Больше всего мне не хватало бы отражения собственных глаз. Знаете, когда вы смотрите в зеркало близко-близко?».

          Так вы проверяете, что еще здесь?

          «Да. Я гипнотизирую себя, пока не увижу дьявола в своем лице и черепе. Теперь я стараюсь этим не увлекаться. Это влияет на психику».

 

            Те дьяволы и ангелы, о которых вы упомянули…

            «У большинства людей дьявол более известная фигура, чем их ангел. Мне кажется, что, вероятно, ангел иногда приходит, в то время как дьявол живет здесь. Однако я постепенно меняю свое мнение. Раньше меня удивляло исключительно дружелюбное поведение. Теперь меня удивляет, если люди ведут себя ужасно. С возрастом я теряю свой цинизм! В большинстве случаев легче быть приветливым и любезным, чем агрессивным и злым. Хотя я тот еще спорщик. Мысль, что я неправ, никогда не приходит мне в голову. Я чувствую, как я должен поступать, а как – нет; у меня есть определенный этический кодекс, которому я верен уже много лет. Я делаю то, что мне подсказывает мой инстинкт выживания».

           В свое время Роберта описывали как «находящегося на грани между возбуждением и апатией» и, среди менее абстрактных комплиментов, как «Мессию Ярости».

           «Я никогда не воспринимал эти определения как относящиеся ко мне, так что мне не пришлось с этим жить. Я не приходил домой и не слышал от своей мамы: «Здравствуй, Мессия Ярости, добро пожаловать, Мессия, мы закололи жирного тельца». Я никогда не проводил много времени в обществе людей, которые разглядывают меня или думают, что я чем-то о них отличаюсь. Поэтому, прочитав подобное, я смеюсь или просто говорю «Ах, вы ублюдки!». В любом случае, как бы я смог оставаться все тем же на протяжении многих лет? Это было бы нелепо. Я не отдаю себе отчета в существования того «меня», кто делает это – что странно, я действительно не могу этого понять. Хотя, я думаю, теперь придется, не так ли?».

           Он когда-нибудь слушает себя, находя, что ложный резонанс пугает? И не является ли эта пустота, эта все еще жизнь в дороге (спасибо, Сильвиан) бОльшей грустью, чем любая ярость?

 

           «Да, - на самом деле это чувство достигло той отметки, где оно начинает меня тревожить. Когда я отправился на побережье Южного Дублина на две недели пред самым турне, я каждый день ходил к морю и сидел на камнях. Когда я был моложе, ощущения были.… Не знаю, прежде я чувствовал… вдохновение. А в этот раз я фактически ощутил себя… по-настоящему… мертвым.

           Тогда у меня возникало чувство бесконечности, я казался себе маленьким и беспомощным, но все же был частью чего-то. Я был полон непреодолимого отчаяния или чувствовал беспредельное счастье, просто сидя и глядя на море. В этот раз я не ощущал ничего. Я просто сидел. И просто было море. Общения не было.… Нет, я не могу верно это передать…».

           Похоже на старого седого человека с фотографий “Standing On A Beach”… Ммм,

не в этом ли дело?

         «Это просто… знание, с какой силой я могу что-нибудь почувствовать – не больше, чем кто-либо другой, но некоторые вещи могут меня потрясти. Это меня беспокоит. Не чувствовать ничего, когда я знаю, что должен. Я не поражен. Я просто смотрю».

         Когда?

         «Когда кого-то сбивают с ног. Или Рождество. Ведь вы помните, какое испытывали волнение, а теперь не испытываете, и это тревожит, потому что, похоже, вы теряете часть себя. Становитесь черствее. Или менее искренним».

         Это расстраивает вас?

         «Это не вызывает у меня никаких эмоций, не так ли?».

         Ах да. Нет.

         «То же самое происходит со мной на гастролях. Телевидение, запись, чтение, размышления, сидение на одном месте. И я знаю с самого начала цепочки действий, что не буду чувствовать ничего примерно следующие пять часов. Я подчиняюсь этому, пока не лягу спать».

         «В ‘Close To Me’ говорится как раз об этом. В некоторые дни вы просто знаете, что ничего не случится. Нечего чувствовать. Еще один прошедший день, ничего больше».

         Стоит ли быть живым в такие дни?

         «Нет…». - Он озадаченно смотрит вверх. – «Не совсем».

         А как же в песне ‘Fight’, вся эта ерунда насчет “never give up” (никогда не сдавайся) … в свете того, что вы только что сказали – зачем стараться?

         «Песня – о попытке заставить вас включиться в некую деятельность, которая могла бы привести к опыту. Потому что на самом деле существует лишь опыт. Неважно, активный или пассивный».

         «Раньше я покорно полагался на обстоятельства и людей вокруг меня. Сейчас я думаю, что должен – необязательно фабриковать опыт, но… искать некоторые вещи. Я привык к крайностям».

         Рискуя?

         «Да, своей психикой».

 

          Что у вас за склонность к «по-дурацки великолепным» девушкам?

           «А, иногда у меня в голове появляется странная выдуманная девушка, собирательный образ, когда я пытаюсь найти слова, чтобы восхвалить женственность. Он сочетает в себе черты Мэрилин Монро, Одри Хепберн и Бетти Буп».

           Должна ли там быть немота?

           «Наивность. Доверчивость, я думаю. И невинность, которая на самом деле невинностью не является, потому что в конце они всегда находят свою собственную дорогу. И, конечно, многое в этом образе от Мэри. Вот что мне в ней нравится».

           У нее возникает чувство ревности?

           «Нет! Зачем? В отношениях нет места для ревности – это было бы очень утомительно. Вероятно, ей неприятно, что я уделяю много времени другим людям, из-за группы. Я познакомился с Мэри еще до того, как образовались the Cure, поэтому она всегда воспринимала группу как препятствие, хотя обычно на это смотрят как на нечто более романтичное.

           Наверное, иногда она ревнует, просто не говорит мне, потому что знает, что я

ее побью».

           Если оставить без внимания тот факт, что QPR закончили сезон на восьмом месте

в лиге (их лучший результат), то что готовит будущее?

           «Иногда я вижу себя созерцающим море, пишущим музыку для следующего

фильма Стэнли Кубрика или что-то в этом духе. Потом я думаю, что я просто завален книгами, буду читать.… Еще я вижу себя… в пустом пространстве. Наслаждающимся пустотой. Ничего не делающим».

          Ммм, звучит заманчиво.