Когда тело твари вдруг выгнулось дугой, Наместник лишь встревоженно вскинул глаза,но мальчишку били судороги и слышалось только одно:

– Убей! Убей! Убей!!!

Тварь хрипел, захлебываясь рыданиями, а потом раздался детский плач – тот, что слышался, когда твари умирали. И его Наместник уже перенести не мог. Ненависть… К кому – к растерзанному мальчишке, отчаянно плачущему от муки. К себе – что отдал приказ вывести отряд. Когда Наместник поднял тварь на руки, тот по-прежнему выгибался дугой в судорогах, ему пришлось крепко прижать мальчишку к себе, чтобы тот не покалечился. Тот уже слабо хрипел – последние силы кончались. Наместник грубо буркнул:

– Я не дам тебе умереть. Что сделано, то сделано. Отряд вел ты?

 Мальчишка широко открыл глаза и внезапно растерянно кивнул. Воин глухо сказал:

– Мои почти все полегли – пока не пришел секретный отряд. Так же, как твои.

Тело твари вновь сотрясли судороги. Воин устало ответил:

– Нет. Я не буду больше с тобой играть. Ты будешь жить. Я не буду тебя больше позорить – ты хорошо сражался. За то, что я сделал с тобой – я не прошу прощения. Но такого больше не повторится.

Он вгляделся в глаза мальчишки – понял ли… Понял. Жуткая усталость и облегчение. Тварь вдруг обмяк, глаза закрылись. Если бы он мог видеть взгляд своего насильника – боль, безнадежная, бесконечная боль, ад без надежды на спасение… Ненависть… К себе… Гнев… На приказ… На Императора… Снова на себя.

                И вдруг Наместник услышал тихое дыхание – тварь заснул. Ребенок, изболевшийся, истерзанный, заплаканный, заснул на руках мучителя. От слабости и голода. Не простив и не доверяя. Совсем худенькое тело. Ребенок повел боевой отряд. И почему твари плачут детскими голосами перед смертью – потому что они… Дети??? А где же воины-взрослые?

Имперские воины мало разбирали их по лицам, твари –они и есть твари, но… может, это не взрослые воины. Или так истощены? О Боги, за что еще и это осознание… Надо бы понять. Спросить… у твари. Только вряд ли он захочет говорить после всего, что было.

Ненависть… Худые бедра, мосластые, угловатые ноги, худущая спина, каждый позвонок наружу. Закрытые судорожно глаза, чтобы не видеть своего насильника. Свалявшиеся в грязные колтуны волосы. И… запах. Наместник вдруг понял, что заставляло его терзать мальчишку, входя в его тело  все глубже и глубже – от твари исходил запах свежести, леса. И это – после тяжелого боя в полном доспехе… Тварь… Ненависть к себе – изнасиловал ребенка. От него не пахло мужчиной – ребенком. И это бесило… Ненависть.

                Походная койка была одна, и Наместник просто положил на нее мальчишку, замотанного в его плащ, и лег рядом. Ему было так погано, что, если бы тварь ночью прикончил его – он не стал бы защищаться. По крайней мере – он так думал сейчас. А тварь спал глубоко, опьянев от вина и ослабев от раны и изнасилования. Тихое дыхание ребенка и слабый запах хвои от грязных волос. Надо будет завтра искупать мальчишку и попытаться накормить, хотя бы насильно. Сильно истощен. Как еще меч в руках удерживал… Череда каких-то странных мыслей… Надо придумать ему хоть какую-то одежду – он очень худой – навряд ли найдется что-то для него. И что едят… твари??! Нет, тихо дышит рядом…

 Да, давно никто не ложился с ним на одно ложе. Только один мог лечь рядом – и все тревоги уходили. Воин. Друг. Давно погиб. Первый бой с тварями – шальная стрела. Кровь хлещет ручьем изо рта ,а он все силится что-то сказать… Люблю. Люблю??? Что за… А ведь он тянулся к Наместнику, умирая. Брезгливость. Чувство дурноты, когда понял, что говорит друг. Ужас и тошнота. Ненависть… Пафосные слова на первой могиле. И брезгливое недоумение…

 И снова тихое дыхание возле уха. Так спят только дети – глубоко, наплакавшись и нагоревавшись. Только у этого горе… Ненависть. К себе. За то, что сотворил с тварью. Что преодолел брезгливость не для друга, а для врага. Не ответил тогда на молящий взгляд – ему ли было не разбираться в ранениях и не понимать, что тот  умирает . А растерзал этого и получил наслаждение, которое хочется повторить. Тварь заворочался, тихо простонал. Наместник встревоженно прислушался – дыхание участилось, ноги судорожно задвигались, выгнулось в судороге тело. А ты думал – ребенок? Тварь вскрикнул и сжался в комок – видимо, проснулся. Почувствовал рядом своего мучителя. Воин тихо шепнул:

 –Спи, до утра долго еще.Спи…

Тварь вздрогнул от его шепота, только дыхание участилось – Наместник рвал его тело всего пару часов назад и уложил на свою кровать, прижимает к себе, от этого рехнуться можно. Ребенок…

Наместник был слишком наивен. Умелый жесткий воин. За годы правления Империи они привыкли голодать и выживать на голых скалах. Вот только дети почти не рождались и старшие быстро умирали. Некому было воевать. Но Империя об этом не знала − они все были для высокомерных захватчиков на одно лицо:твари, – а кто моложе, кто старше, кто совсем ребенок, – это им было безразлично. В бою, погибая под мечами имперцев, одинаково кричали –как дети, –только с каждым годом голоса кричавших становились выше. Родить сына и воспитать для мести. Погибни с честью – воинов давно не ждали дома. Наместник воевал с ними, но не знал о них ничего… В звере не может быть милосердия, но человек −  хуже зверя. Тварь умел думать очень быстро – с огромным Наместником в бою он мог бы справиться только благодаря быстроте и более легким доспехам, выматывая противника. Сейчас Наместник оказался рядом, очень близко и нападения не ждет. И дыхание мальчишки стало снова сонным и ровным, и убаюкало Наместника.

Сонные мысли блуждали в голове – как странно ,он –рядом и не опасен, просто спит. Как тот ,что просто засыпал рядом когда-то и не боялся его – единственный из всего отряда. Почему-то не боялся, с первого дня – а ведь воин и тогда славился своей жесткостью к людям. Он ненавидел своих солдат – они погибали в бою. Из-за лени, дурости, трусости .И он запугивал их так, что они не помнили ни о чем, кроме гнева Наместника после боя. И… переставали погибать. Пока он сам не привел их в эту проклятую страну, населенную беловолосыми тварями. Они не захотели говорить с послами – и убили первых солдат Империи. Они и сейчас не желали говорить, даже этот… Тварь только просил убить, ничего более. И не заговорят. Высокомерные твари… Ненависть… Земля, которая была не нужна Империи – так, простая прихоть Императора – пусть самый справедливый Закон распространится и на эти земли. А как же – мирная Империя, где все народы живут в мире. Только эти не захотели. Твари…

                Возможно, ненависть, беспредметная, жгучая, не дающая полностью уйти в сон, и спасла ему жизнь. Дыхание возле уха оставалось таким же сонным, но только Тварь осторожно выпростал руку из-под плаща и потянулся к кинжалу в изголовье. Наместник даже не подумал убрать его – мальчишка был таким слабым. Ну что ж, можно и униженно молить о пощаде, надеясь унести жизнь врага с собой. Какая разница −  его отряд погиб, сам он уже давно мертв, − после всего, что произошло, – ему все равно не жить. Чтобы прикончить спящего, у него хватит сил даже сейчас. Воин в полусне уловил движение и неосознанно встревожился – не из-за себя, а из боязни, что с мальчишкой не все ладно. Кровотечение, повязка с раны сползла – да мало ли что. Тварь начал медленное, осторожное движение за кинжалом. Очень осторожно, очень медленно. Должно хватить времени не только на Наместника, но и на себя, перед тем, как прибежит стража. Очень спокойное дыхание, осторожный поворот на бочок – как малыш разбрасывается во сне. То, что он лег на свежую рану, тварь не беспокоило – боль привычна, а скоро будет уже все равно. Еще немного и будет уже не больно. И проклятый Наместник будет мертв – пусть ценой жизней всего его отряда, но мертв. Тогда они уйдут – некому будет отдавать приказы и можно будет спуститься с гор в долины. И можно будет есть сколько хочешь. И все будет хорошо…

Проклятая рана все-таки подвела его – не болью, а неловкостью движения, – так быстро, как хотелось бы схватить кинжал, не получилось… А дальше – бешеный черноволосый воин навалился сверху, вывернул руку, пальцы разжались от нестерпимой боли. Кинжал тихо звякнул, упав на пол. Воин в бешенстве ударил тварь кулаком в лицо: «Ах ,ты…» И дрогнул вдруг – мальчишка лежал неподвижно, он не потерял сознания ,только взгляд был … насмешливым? Наместник напрягся – сошел с ума? И это нападение – результат безумия? Или нет? Должен кричать, плакать ,молить убить – а он смеется??? Почему? Воин внимательно вгляделся в лицо мальчишки – на покрытом кровоподтеками лице играла торжествующая улыбка. И вдруг воина озарило – он понял. За попытку убийства – смерть, Тварь – опасен. Его надо убить?

                 Наместник криво усмехнулся, продолжая удерживать руки Твари и наваливаясь на него всем телом:

 − Если ты думаешь, что заслужил смерть – ты ошибся. Тебя будут лечить и кормить, купать по два раза в день, смазывать  твое тело благовониями. С тобой будут возиться мои рабы – и не приведи боги, чтобы с тобой что-либо случилось! Ты будешь жить для того, чтобы всходить на мое ложе каждую ночь. Не захочешь − притащут силой или сожгут пару тварей у тебя на глазах. Смерть – милосердное избавление для тебя, но ты ее не заслужил – ты будешь жить.

Мальчишка продолжал насмешливо улыбаться. Ненависть…Дикая, неудержимая ярость − и воин жестоко вывернул мальчишке руку, ударил по ране – сознательно причиняя нестерпимую боль, только бы стереть с лица улыбку. Надо бы было ударить по лицу и разбить его, –не смог, –побоялся в бешенстве изуродовать тварь насмерть. Жестокость в обмен на коварство. Смерть и боль с обеих сторон. Абсолютное отсутствие возможности компромисса…

Отчаянная боль – такая, что и кричать нет сил, раздирает грудь. Ощущение жгучего тепла и боли. И успокоения нет – недалеко до порога Предвечных чертогов, но так страшно. Больно, так больно. Тихий голос над головой: «Стражник, зови лекаря…Я, похоже, тварь сильно покалечил!» Можно подумать, их людской лекарь что-то сделает. Такая боль. И ощущение мокрых струек крови, текущих по боку, прижатой к телу руке. Глухой стон… Нет,это не я… разомкнуть губы нет  сил – иначе будет вой, словно у зверя. Влажная ткань на лбу, кусок чего-то мягкого прижат к боку,прерывающийся глухим  рычанием чужой голос: − Чуть потерпи…Сейчас перевяжем.

Воздух кончается, вдохнуть сил нет. Больно, так больно. Там, за порогом – покой… Там будет… Ох, нет, не будет – он забыл. Его не примут за порогом. Слишком много неотмщенных душ за ним – он мог уйти, отомстив за всех. Не ушел – помешал его мучитель Можно подумать, ему мало того, что в Предвечные чертоги он и так вошел бы убийцей своих воинов. И кто бы из них встал ему навстречу из-за пиршественного стола богов? Достоин милости только победитель. Хотя бы поставили прислуживать, хотя бы в собаку обратили – служить защитой и игрушкой его погибшим солдатам. Теперь даже так – нельзя. Он не смог отомстить – его просто не примут. Боги не берут в Предвечные чертоги трусов. Слава богам, что все из его рода ушли достойно, не увидев его позора.