Глава 30
Что есть ложь? И что есть правда?
 

   После такой тяжелой ночи очень трудно просыпаться рядом друг с другом, улавливать неровное сонное дыхание ненавистного возлюбленного убийцы, встречать его взгляд. И все же… Мыш словно приманивал Наместника как опытный охотник – на манок жалости, доверия, любви. Чем был для него Ремигий, воин давно перестал предполагать. Твари людьми НЕ БЫЛИ, и не подлежали ни людскому одобрению, ни людскому осуждению. Они просто были другими, и это была суть отношений между Наместником и воином из рода тварей.
   Странное дело, но что-то подобное чувству уважения шевельнулось в груди воина, когда при неверном свете масляной лампы ночью он всматривался в лицо Эйзе. Мыш действительно оказался не ребенком, не подростком. Юноша, ставший на его глазах молодым мужчиной, переживший за краткие месяцы плен, насилие, зарождение любви Наместника, исполнивший долг перед своим народом, горько расплатившийся за это своей кровью. Отлично сыгравший в любовь с человеком. Тут лицо воина повело судорогой. Все возвращалось в той же мере, в какой было до встречи с Мышом. Каждое деяние должно быть оплачено. Вот Наместник и платил полной мерой за все насилие, что он сотворил в своей жизни, и, по великой глумливой воле богов, плата была чрезмерной – полюбить, рассчитывая на взаимность, и осознать, что все надежды оказались огромной ложью. Лучше бы Мыш умер тогда, при рождении наследника! По крайней мере, с такой карой пришлось бы привычно смириться… Или нет? Это сейчас, когда живой Мыш рядом, вырывается из-под его власти и не хочет его объятий, можно думать о подобном. Месяц назад, если бы Мыша не стало…
   По лицу Эйзе пробежала нервная судорога, он зашевелился, пытаясь проснуться… Ремигий совсем забыл, что тварь отлично чувствовал его эмоции, и сейчас  отголоски боли человека беспокоили его.
– Спи, спи, еще ночь, до утра далеко…
   Сколько раз он шепотом успокаивал своего возлюбленного? Да и не перечесть. А вот сейчас, видимо, последний. В запале обиды, страсти, горя так легко принять безумное решение. Зачем он пытается удержать Эйзе сейчас, ведь уже посторонним видно, насколько отвратительна для твари близость Наместника. Ну да, да, можно заставить его быть рядом, лгать по-прежнему и телом, и речами, но зачем? Чтобы ложь, словно спрятанная в дарах убийцы змея, раз за разом жалила в самое сердце? Чтобы становилось все больнее? Лучше бы ты умер, мой возлюбленный! Или я… Тогда, в бою, вместе со своей сотней. Империя бы проиграла тварям бой, вот и все, что случилось бы! Холодное бесстрастие осеннего утра над мертвыми телами… И теплых деньков с лживым мальчишкой рядом не было бы! И позора, который неминуемо рухнет на Цезариона и сломает гордую спину навсегда, не было бы. Захочешь смерти сам… Да, все верно. Решение принято самоубийственное. С Императором никто никогда так обращаться не смел. Усмешка уродливо скривила надменные губы Наместника.
   Мужчина встал и бесшумно вышел из спальни, покинул место боя, отступил перед превосходящим противником. Все так. Пусть поспит спокойно. В приемной в кресле будет холодно и неуютно, но хотя бы будет повод не спать, жалуясь на ледяные ночи Севера…
   Лис приподнял растрепанную голову, будя едва уснувшего сотника. Ярре раздраженно переспросил:
– Что еще случилось?
– Не могу понять. Мне кажется, что возле крепости идет бой…
– Тогда давно бы подняли по тревоге всех…
– Нет, напали не на крепость. Два отряда нашей крови.
– Что еще за глупости?
   И осекся, заглянув в глаза юноши.
   Дикий рев Наместника поднял на ноги весь дом как в прежние времена:
– Ярре, тьма тебя забери, ты опять проспал!
   Отчаянно взвыл где-то в глубине дома Берси, Альберик торопливо кинулся в приемную, откуда доносился крик господина.
   Грязно выругался сотник в ответ на полный отчаяния взгляд Лиса. И выскочил из комнаты в чем был.
    Эйзе возник в проеме двери спальни Наместника.
– Альберик, доспехи нам обоим и побыстрее, там что-то странное творится! Ярре, скоро ты попрощаешься, а?
   Ни одного взгляда в сторону бывшего возлюбленного. Я-тебя-больше-не-люблю… Вот и все. А дальше – будь что будет! Лучше бы побыстрее и в бою…
   Сотник охранения был не просто белый, а какой-то синеватый от ужаса. Мало того, что проспал начало боя, свершавшегося сейчас в снежной круговерти под стенами крепости в полной темноте, так не мог даже внятно доложить озверевшему Наместнику, что происходит. Ярре спокойно приказал разжечь костры на вершинах башен. Другой вопрос, что людей на стенах станет отлично видно, но пока ни одна стрела в бойницу не залетела.
   А внизу шел бой. В непрерывно кружащемся снежном вихре были видны только неясные силуэты воинов, схватывающихся не на жизнь, а на смерть. Яркая кровь пятнала беспорочный белый покров и пряталась под очередным снеговым зарядом, и снова возникала на изрытом переворошенном снегу. Дико визжали кони, грызя друг друга, пока их всадники пытались взаимно уничтожить друг друга. Звонкий звук рога, появление нового отряда, и внезапно схватка прекратилась. Ошеломленные воины вопросительно смотрели на Наместника, а он медлил отдавать команду о нападении. Это был не их бой. Что-то заставило тварей начать войну между собой прямо у крепости людей, но втягивать в круговерть смерти воинов-людей никто не собирался. Высокая фигура спешившегося Владыки. Ремигий за этот месяц привык угадывать его присутствие в снежном буране. Тварь подходит к кому-то из глав противоборствующих отрядов, видимо, отдает приказ. Отлично видно, что его подчиненный отрицательно мотает головой. То, что произошло потом...
   Фонтан крови, тело, беспомощно валящееся к ногам Владыки, его  брезгливое движение прочь. Воины-твари исчезли за краткие мгновения, словно их и не было. Только кровавые следы на снегу да горящий взгляд зеленоглазого, пойманный Наместником, говорили о том, что это не снежный морок…
– Похоже, нас защитили… – Из-за очередного снежного заряда голос Наместника доносится глухо. Ярре вопросительно смотрит ему в глаза. – Думаю, что Владыка защищал нас от собственного сына, того, что увез Мыша. Ярре, где твои глаза и уши? Повырезали бы всех, пока ты на перинах валялся! И ты тоже… – Серо-белый от ужаса заслуженный стражник только вздрогнул от нечеловеческого взгляда черных глаз Наместника. – Какого… не поднял сразу воинов по тревоге?
   То, что Ярре предупреждал о шевелении возле крепости, Ремигий отлично помнил. Как и о том, что отдал ошибочный приказ, потому что ему было не до этого. Эйзе тревожил его душу. Вот и закономерный результат. Доигрался в любовь? Ты-мне-омерзителен… Лучше бы ты умер тогда, Мыш!
– Пора возвращаться. Бой закончился…
   Ремигий с трудом повернул голову в сторону благоразумного своего сотника. Тяжелые хлопья снега пали на тугие черные кудри и покрыли их серебристо-седым шлемом. Наместник не чувствовал холода.
– Мой господин…
   Угрюмый тяжелый волчий взгляд в ответ. Сотник даже предположить боялся, что же именно произошло с его господином этой ночью. Одна за другой две серьезные ошибки. А произошла простая вещь – двое без слов сказали друг другу: « Я-тебя-больше-не-люблю». Жестоко, зато честно. И вспять судьбу не поворотишь.
   Солгали оба… Из-за морока остуды, страха, непонимания. Что есть ложь и что есть правда в таком деле, как любовь?
   Чувство проигрыша мучительно. И гордый Цезарион ощущал свое поражение в этом странном бою тварей как болезненную иглу, воткнутую куда-то под ребра. Пошевелиться нельзя, чтобы не вспомнить о нем…
   Возвращение в его собственный дом далось Наместнику с огромным трудом. Проще всего было бы бежать из мертвеющего гнезда куда-нибудь в снежную бурю, не видеть, не слышать, не вспоминать… Проигрыши были на протяжении всей воинской жизни Ремигия, без этого и побед не бывает, но только никогда не было такой горечи. Чем опоил ты меня, возлюбленный, что ты сделал, что мир вокруг из освещенного солнцем стал похож на тюрьму, полную тьмы?  Почему надежда рассеялась, словно осенние листья на ветру? Ярре только головой качал, невозможно пребывать предводителю войска в таком отчаянии, нельзя, ведь люди-то смотрят. Просто нельзя!
   Старый раб, встретивший их на пороге, приблуды в боевых доспехах, похоже, собирались на помощь. Лис, неловко сидящий на подлокотнике кресла Наместника, − и как Альберик такое допустил! −  тоже с оружием.  Склоненная над заснувшим Моди гордая голова Мыша, Берси рядом, сердито негромко ворчит, словно убаюкивая малыша.
   Ремигий остановился в дверях. Ему опять и опять, раз за разом напоминали, что он не может единолично распоряжаться своей судьбой, что есть его долг перед воинами, своей страной, Императором, теми, кто поверил ему и продолжает верить. И прервать переговоры после столь странной сцены возле ворот – неминуемо погубить тех тварей, которые пошли на переговоры, судя по всему, вопреки воле части их воинов. И Мыш здесь не при чем. Чем бы не закончились их отношения… Слово надо выполнять. Тем более, слово Наместника Империи.
   И он просто подошел к своей возлюбленной твари, осторожно забрал у него из рук Моди, передал Альберику:
− Уложи малышей, все обошлось. Просто странный бой возле крепости. Лис, идите спать. Полночи уже прошло, утро скоро. Идем, Мыш!
   Возразить Эйзе не успел, просто взлетел над полом и казался на руках у воина. Медленно таял снег на непокрытой голове человека, крошечные капельки талой воды падали с кончиков волос на грудь мужчины и растерянное лицо твари.
− Все, пора спать!
А в спальне Наместника война продолжалась… Мыш перетерпел прикосновение к нему Ремигия при посторонних, но наедине… Тонкая ладонь твердо уперлась в грудь воина отрицающим жестом, стоило только ему уложить Эйзе на ложе и попытаться прилечь рядом. Мужчина только головой укоряюще покачал, но встретил взгляд, горящий упрямым отрицанием. Похоже… Похоже, надо было разрушить ту сеть лжи, которую сплели они оба вокруг друг друга за эти недели из жалости, любви, страха остаться одному, страха предать возлюбленного. Сеть, сотканную из гнева и боли, тяжелых воспоминаний. Но общих… Одинаковых для обоих.
   Наместник отступил, как в самой настоящей битве, собирая силы для нового броска, сел на ложе чуть в стороне от напряженно глядящего на него Эйзе.
– Ты зря боишься чего-то подобного. Я говорил с лекарем пару дней назад.
– И что он сказал тебе? – Тихий шелест слов чужого языка, срывающихся с губ Эйзе. Словно вся его чуждость прорвалась наружу в эти мгновения.
– Что прикоснуться к тебе я смогу не ранее, чем через несколько месяцев. Что тело твое заживает очень медленно, настолько большими были повреждения. Что тебе нельзя разрешать резко двигаться, ездить на лошади, заниматься с оружием. И еще…
   Ремигий встал с ложа, повернулся лицом к створке двери, ведущей в сад. В неплотно прикрытую после попытки Мыша спрятаться в саду дверь намело немного снега, и серебристая поверхность талой воды искрилась при свете факела, словно струящиеся слезы.
– Владыка не пытался убить тебя или малыша. Он сделал все, чтобы выжили вы оба. Если бы наша кровь могла слиться, как у обычной пары, то полукровка жил бы! Но мы…
– Мы сотворены из разной плоти, так и есть.
– Я не верил ему, когда он пытался тебе помочь, боялся, что убьет.
– А теперь?
– Он не позволил какому-то из ваших отрядов напасть на крепость сегодня ночью. И убил у нас на глазах предводителя напавших. Ты хочешь объяснить мне, в чем дело? А то я как слепой, кружу и кружу на одном месте, не понимая, куда идти.
   Мыш не ответил.
– Сегодня ночью я подал Императору прошение об отставке. Я хочу уехать отсюда. Независимо от того, последуешь ты за мной или нет.
– Ты не понимаешь!!!
   Безумная порывистость движений тварей. Мыш рванулся куда-то в сторону, Ремигий едва успел схватить его в свои объятия.
– Объясни…
– Вне круга наших гор для меня все будет ядом! Ты же знаешь, что мы не можем есть вашу пишу. Даже прикосновение к некоторым металлам для нас смертельно! Я просто не могу покинуть страну. Даже если уйдешь ты. Это уже будет все равно. Почему ты не хочешь отпустить меня сейчас, пока еще это возможно?
– Но ты же ешь ту еду, которую готовит Альберик?
– Да, но только то, что выросло на нашей земле! Я просто умру вне защиты гор…
«Или тебя сожгут твои же соплеменники как оскверненного прикосновениями человека…»
   Воин вгляделся в мерцающую синеву глаз Мыша. Возможно, это ложь, попытка им управлять? Но в самой глубине взгляда юноши таились отчаяние и безнадежность. Правда… Все должно быть так. Эйзе нет места на земле людей, а Наместник не может более находиться на безумно холодной северной земле. Сил не осталось уже противостоять упрямым нелюдям. Бросить все и молить Богов, чтобы Император принял его прошение без чувства оскорбленной гордости?
   Не примет. Ему покажется, что Цезариону будет мало того позора, что рухнет на его голову после возвращения в Империю, потому что, по сути, это прямое предательство своего командира, предательство всадника. И… навряд ли ему вообще будет позволено остаться тем, кем он был до этого. Позорнее подобного трудно что-либо придумать… Впрочем, род и так уже достаточно опозорен, да и понятно уже, что прервался, у Ремигия наследников не будет. Проклятие сработало. Нет смысла продлять чью-либо кровь своими жизнями. Только Мыша эта чаша миновала, он уцелел, расплатившись другим.
– Отпусти меня!
   Мыш раздраженно дернулся в объятиях воина, а он ведь и забыл, что сильно прижал юношу к себе, просто забыл об этом, так привычно было это объятие.
– Извини, я сделал больно?
   Эйзе отодвинулся в сторону, присел на ложе:
– Нет. Но я не хочу так...
   Все верно, спасся, заплатив любовью… Мыш не любит, да, скорее всего, и не любил. Слишком сложное было у него задание. Что ж, он его выполнил. И не выдержал условий договора. Потому что можно удержать и так, заключив договор. Может быть, Боги будут более благосклонны к тем, кто остается рядом, повинуясь разуму, а не чувству.
– Если ты не сможешь последовать за мной, останешься ли ты в моем доме, если я сдержу слово и заключу мир с твоими сородичами? Видишь ли, твой народ получает надежду, мой Император – исполнение своей мечты. Но что получу я?
   Растерянность на красивом гордом лице его собеседника. Ремигий довольно улыбнулся про себя: перемены в облике Эйзе были удивительны и стоило понаблюдать за ними.
– Ты считаешь, что я смогу оставаться здесь?
– Я хочу этого…
   Ну вот, засадные полки вышли из укрытия и вступают в бой… Лед во взгляде юноши, устремленном во тьму глаз человека. Не испугаешь, возлюбленный. Все имеет свою цену, даже мир для твоего народа. И я предлагаю тебе плату. Ты вправе отказаться. Что ж, за проигрыш Наместник заплатит сполна, своей жизнью, как и полагается человеку чести. Так что ж?!
   Мыш увидел же совсем другое: на жестком, смуглом, ставшем на какие-то мгновения страшно чужим лице по-прежнему иронично и испытующе горели угольной чернотой  бешеные глаза человека, который его защищал всегда. От самого себя, от людей, от тварей, от всех, кто, как считал этот сумасшедший гордец, могут принести вред его возлюбленной твари. Не человеку. Одиночке.
   И Эйзе отступил, отвел свои войска. Ремигий продолжал выжидающе смотреть на него, ожидая ответа. Если Мыш даст слово, то он его сдержит, так же, как сдержал слово и выполнил приказ Владыки. И что тогда? Навечно оказаться запертыми в клетке северной страны, сотворенной изо льда и снега, крови и ненависти? Но дом можно натопить. И стены укроют от яростных ветров. Если только внутри дома кто-то ждет твоего возвращения.
   Улыбка чуть коснулась четко обрисованных губ твари.
– Мой господин, когда я мог противиться вашим желаниям…
– Так да или нет?
– Если ты хочешь запереть меня в стенах этого дома как в тюрьме, то нет…
   Грубые ругательства, павшие на дурную голову Мыша, были наполовину непонятны ему, и Ремигий замолчал только потому, что осознал, что юноша едва ли понял что-либо из выкрикнутого в ярости.
– Хорошо, я принимаю твой ответ…
«В этом бою я потерпел полное поражение… Впрочем, днем раньше, днем позже…»
– Ты не понимаешь, не хочешь понять, не хочешь слушать! – Выкрик Эйзе в тишине спальни прозвучал оглушительно.
«Опять перебудим весь дом… Ладно, зачем все это… Жаль только, что малышей не удастся увезти от войны. А значит, через десяток лет из них вырастут мстители. Берси хорошо запомнил, что произошло с его родителями. Да какая разница теперь!»
   Тонкие черты Эйзе внезапно расплылись, давая место обычной скуластой мальчишечьей маске. Наместник молча смотрел на его преображения. Он очень устал от всего, что происходило в течение этих предзимних месяцев в его доме и в его жизни, пожалуй, ему, как и Эйзе недавно, захотелось обычного покоя.
– Я никуда не уйду, но это не будет условием нашего договора. И ты не будешь грозить разорвать мир с моим народом из-за того, что я в чем-то провинился перед тобой!
   Скуластая смешная мордочка мышонка была полна отчаянной решимости отстоять свою свободу и независимость до конца.
   Наместник в ярости прокусил губы, чтобы сдержаться от ругательств. Что толку возражать, такое уже было и закончилось едва не гибелью Мыша.
– Хорошо, я не буду принуждать тебя ни к чему, и не буду связывать мирный договор и твою жизнь…
   Мыш недоверчиво взглянул в усталые глаза воина. Ложь? Правда?.. «Очередной маневр войск, мой возлюбленный… Похоже, воевать нам с тобой до самого конца нашей жизни, безотносительно от внешних обстоятельств…»
– Иди, ложись. Мне тоже надо отдохнуть…
« И отозвать свое письмо Императору… Иногда бой под стенами крепости, снежные заносы и страх перед ночными нападениями тварей не дают нам совершить уж слишком большие глупости. Хотя… Первую часть письма я бы оставил. Они чересчур чужды нам, а мы − им. Очень чужие, даже когда любимы…»
– Спи, Мыш, я сейчас вернусь…
   Сотник угрюмо выглянул из-за двери, они с Лисом только-только заснули.
– Где мое письмо Солнечноликому? Похоже, рановато просить об освобождении от службы ему…
   Ярре молча взглянул в глаза своего Господина. Надменная усмешка не могла скрыть некоторой неуверенности – не так уж часто Ремигий отменял свои решения.
   Золотистая игрушка скользнула, как большая тяжелая змея, из рук сотника в ладони Ремигия, тот торопливо сломал печать, опустошил цилиндр, швырнул неровно исписанный кусок кожи в огонь в приемной. Ярким пламенем светились упрямые черные глаза Наместника, на губы сотника  прорвалась облегченная улыбка. Мир возвращался на привычный путь…

Эпилог

   Мир с тварями был подписан Наместником от имени Императора через месяц после того, как перевалы окончательно занесло снегом. К весне мирный договор был утвержден в столице. Нападения на разъезды людей стали значительно реже после того, как Ремигий разрешил тварям взять часть зерна из запасов крепости для пропитания. За зиму пришлось подавить восстания в двух деревнях, недовольных действиями Наместника. Правда, обошлось без смертоубийства.
   Ремигию по-прежнему продолжают сниться сны про мир Империи. Но совершенно ясно, что твари терпят людей, а люди тварей лишь в присутствии Наместника, который ни мягче, ни ласковее не стал. А значит, ледяная клетка продолжает крепко удерживать последнего из рода Цезарионов на ненавистном Севере.
   Мыш честно держит свое слово, хотя иногда рвется за ограду крепости в горы. Но пока зима, и далеко уйти он просто не может. Его сны – про цветение горных деревьев в шестом месяце… И про горное озеро там, далеко. Он ждет весну.
   Приблуды каждое утро уходят на службу из дома Наместника и вечером возвращаются в него. А старый раб ловит внимательные изучающие взгляды своего господина на двух безродных мальчишек, подобранных на дороге, но обладающих главным свойством благородного человека – верностью. Возможно, род Цезарионов будет разбавлен чужой кровью, но не прервется.
   Сотник дважды пытался забрать Лиса в свой дом. Кончилось это тем, что после очередной ссоры Ярре плюнул на все условности и перетащил все свои вещи в дом Наместника под предлогом обеспечения его безопасности. Дом сотника стоит пустым.
   Малыши быстро растут и Альберик уже не так строг с ними. Наместник отказался отдать их Владыке, обеспечив статус заложников. Пока Ремигий жив, никто не посмеет близко подойти со злыми намерениями к тварятам.
   Представления о мире после войны разные и у тварей, и у людей. Да и между Наместником и его возлюбленной тварью не всегда существует согласие. Они слишком разные. Но каждый из них выполняет предназначенное ему судьбой. И они продолжают быть вместе. Навсегда ли? Это уже только в воле богов…
  ... Далеко, в дне конного пути от крепости людей, в заводи мерзнут стылые коричневые комки корневищ, терпеливо ждут весны. Лед растает и зеленые стрелы ростков вырвутся на волю. И под холодным северным небом распустятся белоснежные звездочки водяных лилий. И тогда двое вернутся назад, в теплый беззаботный денек. Они помнят. Лилии - цветы любви...