[433x699]Сознание, что он абсолютно беспомощен, действовало на него, словно палочные удары, но при том, как ни странно, и успокаивало его. Никто не понуждал его принимать то или иное решение. Это особое меланхолическое очарование длилось до самого воскресного вечера. В течение тех прекрасных двух дней меланхолии его сочувствие отдыхало.Сочувствие спало, как спит горняк в воскресенье после недели каторжноготруда, чтобы в понедельник снова суметь спуститься в шахту.Мысленно он наставлял себя: не думай о ней! не думай о ней! Он говорил себе: именнопотому, что я болен сочувствием, хорошо, что она уехала и что я больше не увижу ее. Я должен освободиться не от нее, а от своего сочувствия, от этой болезни, которая была мне неведома, пока она не заразила меня ее вирусом!В субботу и воскресенье он испытывал сладкую легкость бытия, что приближалась к нему из глубин будущего. Но уже в понедельник навалилась на него тяжесть, какой он не знал прежде.Нет ничего более тяжкого, чем сочувствие. Даже собственная боль не столь тяжела, какболь сочувствия к кому-то, боль за кого-то, ради кого-то, боль, многажды помноженная фантазией, продолженная сотней отголосков.Он убеждал себя не поддаваться сочувствию, и сочувствие слушалось его,склонив голову, словно ощущало себя виноватым. Сочувствие знало, чтозлоупотребляет своими правами, но все-таки упорствовало исподтишка, и потомуна пятый день после ее отъезда Томаш сообщил директору клиники ... что немедля долженвернуться на родину. Ему было стыдно. Он знал, что его поведение покажется директору безответственным и непростительным. Пожав плечами, Томаш сказал: - Es muss sein. Es muss sein.То был намек. Последняя часть последнего Бетховенского квартетанаписана на эти два мотива: Muss es sein? (Должно ли это быть?) - Es muss sein! Es muss sein! (Это должно быть!)Чтобы смысл этих слов был совершенно ясен, Бетховен озаглавил всю последнюю часть словами: «der schwer gefasste Entschlusse», переводимыми как «тяжко принятое решение».Намек оказался более уместен, чем Томаш ожидал, ибо директор был большим любителем музыки. Он слегка улыбнулся и тихо сказал, воспроизводя голосом Бетховенскую мелодию: - Muss es sein? Томаш сказал еще раз: - Ja, es muss sein!... для Бетховена тяжесть была явно чем-тоположительным. «Der schwer gefasste Entschluss» (тяжко принятое решение) связано с голосом Судьбы («Es muss sein!»); тяжесть, необходимость и ценность суть три понятия, внутренне зависимые друг от друга: лишь то, что необходимо, тяжело, лишь то, что весит, имеет цену.Это убеждение родилось из Бетховенской музыки, и хотя возможно (илидаже вероятно), что ответственность за него несут скорее толкователиБетховена, чем сам композитор, ныне мы все в большей или меньшей степениразделяем его; величие человека мы усматриваем в том, что он несет своюсудьбу, как нес Атлант на своих плечах свод небесный. Бетховенский герой -атлет по поднятию метафизических тяжестей.***Но как долго мучило бы его сочувствие? Всю жизнь? Или целый год? Или месяц? Или всего неделю?Откуда ему было знать? Мог ли он это испробовать?Любой школьник на уроках физики может поставить опыт, чтобы убедиться в правильности той или иной научной гипотезы. Но человек, проживающий одну-единственную жизнь, лишен возможности проверить гипотезу опытным путем, и ему не дано узнать, должен был он или не должен был подчиниться своему чувству.Погруженный в эти мысли, Томаш открыл дверь квартиры. Желание упасть ей в объятия ... совершенно исчезло. Ему казалось,что он стоит напротив нее посреди снежной равнины и что они оба дрожат от холода.


Каждый раз убеждаюсь в гениальности этой книги. Каждый раз ощущение списанности с моей жизни.
Каждый раз - сердце на тысячи осколков. Каждый раз рвет душу.