Лампочка в подвале давно перегорела — или её вовсе не было никогда. Значит, если спускаться, то со свечой. Впрочем, зачем бы понадобилось спускаться, ведь...

Ведь в подвале сидит чудовище, запертое много-много лет назад, — с алыми рогами, длинными когтями, острыми зубами. Дай только выбраться — разорвёт на кусочки.

Но на двери тяжёлый замок и куча засовов; ключ от замка висит на шее — рядом с сердцем, никому не украсть. Куда уж тут чудовищу из подвала выйти — а выпустить его тем более в голову не придёт: старые шрамы ноют напоминанием о столкновениях.

И, прекрасно это понимая, чудовище давным-давно не скребётся и не воет. Сидит тихой и тёмной тенью, и лишь редкие шорохи не дают забыть, что оно ещё живо.

***

...Документы, документы, документы! Оформить — подписать — отсканировать — сдать; и так по кругу. Вечные авралы конца года.

Наконец можно откинуться на спинку стула, отпить чаю — остывшего, конечно, хорошо хоть не плесенью покрывшегося, потому что торчал здесь лет пятьдесят, не меньше. Свериться с часами и выдохнуть: через десять минут домой. Ура.

Есть хочется зверски: даже на обед не прерывался. Может, взять по пути кофе и булочку? На слабеющих ногах до дома поди доберись: рухнешь ещё в обморок, куртку придётся стирать — и хорошо если не штопать.

Кивнуть коллегам: «До завтра!» Нацепить наушники, врубить музыку погромче; пройдя через турникет, накинуть капюшон. Напомнить себе: «Главное — дыши». И, оказавшись на улице, закусить губу.

Сколько же их вокруг — чудовищ под масками людей. Ходят, щеголяют рогами и хвостом, никого не стесняются, ухмыляясь в ответ на пристальный взгляд: мол, завидуешь? Отвратительно неприкрыто гордятся тем, какими родились.

Жаль, всех в подвале не запереть.

***

Заканчивается день не так уж плохо — бездумным тыканьем в игру «три в ряд». А начинается очередной кипой документов, поджидающей на работе; и тут натурально хочется выть, как выло запертое чудовище. Но коллеги не поймут, пальцем у виска покрутят. Хотя кто-то, может, присоединится — то ли повеселиться, то ли тоже выпустить всё накопившееся отчаяние.

От обеда удаётся урвать целых десять минут: затаиться в углу на кухне и пить приторно-сладкий чай, таращась в пустоту. Ничего-ничего, прорвёмся, надо только взять себя в руки, стиснуть зубы... Помни: это не сложнее, чем запирать чудовище. И дыши, обязательно дыши.

Кто бы подсказал, когда закончатся эти дурацкие бумаги?..

Хорошо хоть уходить с работы получается вовремя — натянув капюшон, в наушниках, полных тишины (любая музыка сейчас добьёт), еле передвигая ноги. Автопилот работает безотказно: поворот, через двор, поворот, переход через дорогу, — но вот потеря сознания в его настройках не прописана. Поэтому, когда темнеет в глазах, остаётся растерянно оглядеться в поисках лавочки и отключиться там, где стоял.

А в себя прийти от похлопывания по щекам.

— Эй, ты меня слышишь? Ты как? Тебе скорую?
— Н-нет. — Голос подрагивает от слабости. — Скорую... не надо.

Вдох, выдох — надо открыть глаза. И тут же пожалеть, что это сделал.

Потому что склонившийся мужчина — очередное чудовище под маской человека. Вон, уши тревожно ловят каждый звук, шерсть на загривке стоит дыбом — неужели так переживает за него, случайного прохожего, лежащего на земле? Да разве чудовища умеют переживать?

— Сесть можешь?

Как бы ни было противно, приходится вцепиться в протянутую руку: колотит мелкой дрожью, в груди — мерзкая пустота, обратно бы не отключиться — куда уж встать. А голова, оказывается, была вовсе не на земле, а на чужой куртке; то-то удивился, почему так мягко.

Выходит, он не просто не прошёл мимо — он ещё и... Но он не мог! Чудовища не спасают людей. Чудовища вообще не делают ничего хорошего.

Именно поэтому одно из них заперто в подвале — чтобы никому не причинило вреда.

— Тут рядом булочная, давай зайдём? Я заплачу, если у тебя...
Выдавить слабую улыбку:
— С деньгами всё нормально, я просто забыл. — И, переступая через волну злости, попросить, почти процедить: — Проводите, пожалуйста. Боюсь, что не дойду.

Сколько ни пытайся проморгаться, чудовище остаётся чудовищем. Но почему-то бережно обнимает всю дорогу до булочной, поддерживает своими когтистыми лапами, пока делаешь заказ, и ни в какую не даёт заплатить. С ложечки разве что не кормит, и на том спасибо, иначе бы сгорел от стыда — и окончательно утонул в непонимании.

Чудовища не способны на заботу и нежные прикосновения. Они только рычат, лупят ремнём за каждую двойку и раздирают спину до глубоких ран — просто потому что сильнее, потому что могут. А тебе остаётся прятать уродливые шрамы, вздрагивать, замечая в толпе рога, хвосты или зубы, и ненавидеть этих тварей — всех до единой.

Даже если они помогают в минуту слабости. И даже если их мимолётные объятия — самое тёплое, что с тобой когда-либо случалось.

***

Впервые за много лет запертое в подвале чудовище даёт о себе знать. Слышит, наверное, тяжёлые шаги, чувствует мрачное настроение, угадывает, насколько выбило, вынесло мощной волной из колеи.

Не радуется — а ведь могло бы ликовать: наконец и мучителю худо пришлось! Только поскуливает тихонько и царапает дверь, заставляя дребезжать замок; точно напоминает: эй, я здесь, не хочешь поговорить?..

Ага, сейчас! Начать с разговора — и обнаружить себя у дверей подвала, поворачивающим ключ в замке? Ну уж нет!

Чудовище — это чудовище. И никакое спасение, никакое тепло чужих лап, всколыхнувшее внутри бесконечную тоску, не заставит передумать.

***

Вчерашнее спасение не идёт из головы; и даже возня с документами его не вытесняет, как в работу ни закапывайся. Неудивительно, что всё валится из рук: тут подписи не хватает, тут отсканированы только нечётные стороны, здесь распечатка настолько кривая, будто нарочно заморочился — по простой невнимательности такое не получить.

Приходится переделывать, раздражаясь на болтающих коллег, на себя, не способного собраться, на вчерашнее чудовище, зачем-то решившее помочь случайному прохожему... Лучше бы не помогало, оставило валяться на земле и замерзать: не пришлось бы краснеть из-за дурацких ошибок и кусать губы в попытках сосредоточиться.

Так, всё. Перерыв и чай.

Медленно и глубоко подышать, как всегда, помогает — если не выкинуть из головы ненужные мысли, то хотя бы успокоиться. И подумать: «А что случится, если я допущу, что чудовища могут быть... не чудовищными?»

Шрамы взрываются болью: не чудовищными, значит?!

Вдох-выдох. А что, если это вовсе не от клыков и когтей зависит? Люди вон тоже не все зайки и лапочки, а ведь ни рогов, ни хвоста у них нет.

Значит, зря столько лет ненавидел? Зря шарахался? Зря мечтал, как здорово было бы засадить в подвалы каждое чудовище, встречающееся на пути?

Какой же мразью, выходит, был всё это время...

Или нет. Ведь вчерашняя встреча — лишь крошечный эпизод, который ничего не доказывает. Да и откуда тебе знать, сколько чудовищ прошло мимо, пока ты валялся без сознания?

Но ведь одно-то осталось.

Этим вечером голову впервые не укрывает капюшон; и в наушниках нет музыки, они вовсе лежат в кармане. Этим вечером хочется не морщиться и не закусывать губу, отворачиваясь, а наблюдать. Почти на спор с самим собой: ну давай посмотрим, что делают чудовища и какими они бывают.

Вот клыкастая парочка пьёт кофе, держась за руки и неловко улыбаясь друг другу. Вот женщина выгуливает собаку, и собака, надо же, совсем не боится длинного хвоста своей хозяйки. Вот мальчишка, воровато оглядевшись, перебегает дорогу в неположенном месте — точь-в-точь обычный ребёнок, даром что рогатый.

Никто не рычит и не кидается с когтями на прохожих. Даже наглых ухмылок, которые чудились везде и всюду, на самом деле раз-два и обчёлся.

Чудовища ничем не отличаются от людей — от этой мысли почти натурально взрывается голова. Приходится прислониться к забору, вцепиться в холодные прутья и подышать не просто глубоко, а на счёт. В это не верится, в это не хочется верить — но всегда считал себя до боли рациональным, так что будь добр принять то, что видел своими глазами.

А если всю жизнь ошибался, значит...

Настало время спуститься в подвал — и поговорить.

***

Чудовище робко виляет хвостом. Этого не видно в темноте, этого тем более не видно через дверь — но это чувствуется так ясно, будто у самого за спиной хвост. И оно, должно быть, точно так же чувствует, с каким разговором пришли спустя двадцать долгих лет.

«Я был неправ. Мне жаль. Я боялся стать таким, как он. Хотя — так забавно — мне ведь даже некого лупить».

Не обязательно произносить вслух; не обязательно даже думать внятными фразами. Можно швырнуть охапкой образов и застыть вопросительным знаком — не столько по форме, пускай привычка горбиться никуда и не делась, сколько по сути. И услышать в ответ неуверенно-радостное скуление: «Так, значит, ты готов?..»

Значит, готов.

Открыть глаза. Поудобнее устроиться в кресле, медленно вдохнуть и выдохнуть. Спросить себя: я точно хочу? Мысленно подмигнуть: ну же, давай, не трясись; главное — дыши.

Закрыть глаза и снова спуститься в темноту подвала. Отодвинуть засовы один за другим, снять с шеи ключ, отпереть тяжёлый и ржавый замок. Кивнуть: выходи.

Обнять, не боясь ни когтей, ни зубов, — его и себя, себя и его, обоих сразу. Дышать в унисон как никогда свободно и глубоко, растворяясь друг в друге. Вот так и остаёшься один-единственный целый ты: и человек, и чудовище, всё в одном флаконе.

А на голове — рога. Никогда не замечал, как они тебе идут?