Иногда сны сбегают от своих хозяев — если понимают, что их дом вовсе не здесь.
Но сможет ли чужой сон отыскать свой, настоящий, дом — или без хозяина ему суждено только умереть?
***
Капли барабанят по козырьку крыльца. Дождь несильный; можно раскрыть белый зонт и шагать дальше, не боясь промочить ботинки, и капли будут весело стучать над головой.

Но зачем куда-то идти? Он шёл несколько часов, преодолел половину города и теперь имеет право немного отдохнуть на крыльце. Да и дождь — прекрасное оправдание, кто же в дождь отправится неизвестно куда? Пускай и оправдываться не перед кем, пускай только внутренний голос твердит, что надо продолжать путь, что надо убраться из города как можно скорее, а то вдруг поймают, вдруг?..

«Кто поймает? — бесшумно смеётся он. — Меня даже никто не найдёт. В голову никому не придёт меня искать».

Хочется прижаться к холодному крылечному столбу — и он прижимается; и смотрит, как расплываются на стенах домов мокрые пятна, и приветственно щурится встающему солнцу, покачивая сложенным зонтиком...

Теперь возможно всё на свете, открыты все пути, ступай куда заблагорассудится.

«И нет места, куда бы я не попал, если захочу».

Капли стучат по козырьку, солнце гладит щёки первыми лучами, и немного клонит в сон. Он улыбается: смешно, смешно, это его-то в сон клонит, ему-то спать хочется? Хотя, если он теперь человек...

Проснулся в утренних сумерках — проснулся раньше человека, к которому был привязан, как это обычно и бывает, — посидел немного в изножье кровати, на льняной простыне, пока не обрёл более или менее человеческий вид, и ушёл.

Сон, сбежавший от хозяина, — где это слыхано? Чтобы тени и отражения сбегали — да, само собой: этим успевает так надоесть повсюду за человеком таскать, что они и рады сбежать. Но сон-то куда, сну-то разве надоесть успело? Всего одну ночь в компании хозяина провёл...

Всего одну — и хватило, чтобы понять: это место никак не может быть домом. А значит, дом нужно отыскать; вот и ушёл в утренних сумерках, вот и отправился на поиски.

Да только нужен ли кому-то бездомный сон? Кто пустит в свой дом, кто позволит жить и иногда сниться — всё-таки хочется сну, чтобы его смотрели, особенно если человек понравится; кто, ну? Всем и своих снов хватает.

Хотя, наверное, каждый бы кошмары с удовольствием на хороший сон обменял. Да только он даже не знает, хороший ли: хозяин ничего не сказал, а самому про себя много что надумать можно...

Столько путей открыто, ступай куда хочешь — да только куда же?..

«И нет места, которое бы я мог назвать своим домом».

Капли стучат-барабанят, солнце, не успев толком встать, прячется за густыми облаками. Теперь и оправданий не нужно: в такой дождь только глупец куда-нибудь пойдёт.

Он отступает, прислоняется к двери подъезда, складывает руки на груди — хоть и мешается зонтик, висящий на предплечье, — и прикрывает глаза.

Почему он так устал, так смертельно, смертельно...

Может, он умирает? Могут ли сны жить без тех, кто будет их смотреть? Можно ли уйти от своего хозяина и при этом остаться живым?

В ушах звенит — или не звенит, а шумит, точно город проснулся и начал жужжать, как осиный рой, того и гляди — ужалит. Надо уходить, пока на улицах не появились люди, пока не закипела-забурлила жизнь; пока никто не толкнул, не схватил за плечо, не поймал, не оставил себе — собственный домашний сон, который снится тогда, когда ему прикажут, ну не находка ли?..

Но сделав пару шагов, он снова прижимается к крылечному столбу, только уже ко второму. Нет сил идти, внутри всё опустело, и зонтик почти вываливается из ослабевших пальцев, он едва успевает поймать.

Это смерть, верно? Маленький одинокий сон умирает на чужом крыльце, и сейчас на улицу хлынут люди — хлынут, как ливень, — и затопчут, и смоют, и останется лишь раствориться в потоках воды.

«И на тысячу голов есть лишь один белый зонт, да и тот — у меня в руке».

Открывается дверь — не эта, соседнего подъезда, и кто-то выходит наружу, кто-то уже выходит, а значит, скоро выйдут и остальные.

Кто-то выходит и тихонько взвизгивает:

— Ай! Здесь дождь!

— Ты чего, дождя боишься? — усмехается кто-то второй, и голос у него не такой тонкий, он, должно быть, вообще визжать не умеет.

Умирать на крыльце больше не хочется — хочется немного постоять и послушать, что будут делать эти двое.

— Я не боюсь, — возражает первый. — Но мокнуть так неприятно... Нам бы зонтик...

Зонтик. Один белый зонтик, которого хватило бы на тысячу голов — а на две хватит тем более.

Он медленно отлипает от крылечного столба, оборачивается. У соседнего подъезда и правда стоят двое, это не примерещилось, не приснилось: один — в перламутровом плаще, второй — в красной кофте; и говорили они — почему-то он уверен — именно в таком порядке.

— Где ты предлагаешь найти зонтик? — интересуется второй, в красной кофте; оглядывается по сторонам, ерошит чёрные волосы. — Лавки сейчас закрыты.

— А наколдовать ты не можешь? — жалобно просит первый; косится на дождь и вздыхает.

Второй разводит руками: нет, мол, не могу, — предлагает с короткой усмешкой:

— Можем добираться перебежками; весёлая будет прогулочка.

И так хочется оказаться рядом с ними, так же стоять под крышей и сжимать чью-то руку, прежде чем рвануть под дождём до следующего крыльца, — что он раскрывает белый зонт и подходит к ним; по пути чуть в луже не утопает по самые уши, но оно того стоит, определённо стоит.

— У меня есть зонт, — безо всяких «привет» говорит он; и тут же испуганно касается губ: никогда не слышал своего голоса. — Хотите, одолжу? Или... или могу вовсе подарить, мне не жалко.

Первый нерешительно протягивает руку — но сжимает почему-то не зонтик, а его пальцы.

— А может, ты погуляешь с нами? Если хочешь, конечно, — он смущённо отстраняется, поглаживает свою тёмно-синюю косичку.

— А можно? — хрипловато от волнения спрашивает он, заглядывая в синие-синие глаза первому.

— Можно, — улыбаются оба, и первый, и второй.

— Только хватит ли нам зонтика? — хмурится второй.

— Хватит, — кивает он. — Этого зонтика хватит на целую тысячу человек — и тем более хватит на нас троих.

— Тогда пойдём? — предлагает первый; и жмётся доверчиво, обхватив ту руку, которая держит зонтик.

Второй берёт за другую руку:

— Пойдём.

Они выходят из-под крыши — вместе, втроём, — и капли дождя барабанят по белому-белому зонту.

«Однажды я доберусь до дома — по дождю или солнцу, в метель или град, но доберусь. Не бывает так, чтобы не было дома. Бывает — что его надо найти».

Второй на мгновение прижимается щекой к его щеке и жарко выдыхает:

— А может, ты уже его нашёл, а?