О красных кепках, ночных встречах и о том, что «любители шоколада в злодеи не идут».
***
Заказать пирожки в одиннадцать вечера — это же надо такое придумать! И что творится в головах у этих старушек? Неужели не могут ужинать в нормальное время, когда ужинают все нормальные люди?

И послали, конечно, именно его! Не успел убежать вместе с остальными — ну вот, давай, топай в темнотище чёрт знает куда и тащи эту тяжеленную сумку!

«Так-так, — Курьер мотает головой. — Это ж не твои мысли, приятель; это ты забегался и устал. Давай, выдохни и включи воображение. Может, бабушка — "сова" по жизни; и вот она недавно проснулась, и это для неё не поздний ужин, а самый обыкновенный завтрак. А все магазины уже закрыты, и только ваша кулинария и служба доставки ещё работают, ещё целых полчаса будут кипеть жизнью, готовя ужин или завтрак; единственное, так сказать, спасение для всех старушек-"сов"...»

Курьер неуверенно фыркает, чувствуя, как постепенно расслабляются плечи; и вот уже сумка с пирожками совсем не тянет к земле, отталкивайся и лети куда хочешь. Да только в такой темноте едва ногами нащупываешь землю, куда уж тут лететь? Врежешься в какой-нибудь столб — и всё, и долетался; и заказ не доставлен, и что же делать бабушке-«сове»?..

Похлопав себя по карманам, Курьер вздыхает: конечно, никакого фонарика, откуда ж ему там взяться? Вся надежда теперь на редкие уличные фонари: не любят почему-то этот район, ни в какую не хотят его освещать. Ну да ладно, что тут может случиться?

«А если, — прищуривается Курьер, — эта бабушка на самом деле заядлая тусовщица? Возвращается домой под утро, отсыпается по четырнадцать с лишним часов, завтракает — и с новыми силами гулять всю ночь? Весёлая у неё жизнь, отрывается пуще, чем молодёжь; вот чем пенсия-то хороша».

Курьер поправляет кепку — разумеется, красную, как и футболка. Разве ж можно доставлять заказ не в положенной форме? У хорошей службы всё должно быть чётко, чтобы люди сразу понимали: таким можно доверять, такие всё выполнят правильно и в срок.

Почти уткнувшись носом в запястье, Курьер сверяется с часами. Ещё двадцать минут; а дом совсем рядом, в соседнем дворе. Он как раз успеет в срок, более того, прямо точь-в-точь, позвонит в дверь именно в назначенное время.

Курьер поправляет сумку и сворачивает на улочку, где — подумать только! — горит аж целый фонарь. Правда, не в начале улицы, а где-то в середине, то есть до него ещё добраться надо, чтобы в очередной раз взглянуть на распечатанную карту и убедиться, что память ни капли не подводит и топографический кретинизм не пробудился с переездом в другой город.

«А вдруг я неправ? — размышляет Курьер. — Вдруг бабушка — не "сова" или тусовщица, а всё сразу и даже без кавычек? Сова-оборотень, просыпается к ночи и улетает на вечеринку — или, напротив, культурную встречу с подружками, такими же птицами-оборотнями. И всю ночь они разговаривают о том о сём, пьют коктейли, иногда летают по городу, пугая случайных прохожих, — а утром разъежаются по домам в троллейбусах, потому что сил на полёты уже не осталось».

«А пирожки-то, между прочим, с мясом! — вспоминает Курьер и даже подпрыгивает на месте. — Совы-то хищники, совы едят мясо! Вот всё и сошлось; ну надо же, какой я молодец...»

Единственный фонарь окутывает мягким светом. Курьер вытаскивает из кармана карту, бросает взгляд на номер ближайшего дома — и застывает.

Из тени на него глядят ярко-фиолетовые глаза. Обладателя этих глаз, при желании, тоже можно разглядеть, фонарь достаточно сильный; но почему-то не хочется этого делать. Уж если одни глаза настолько... пугающие?..

«Ерунда, — трясёт головой Курьер, — я же ничего не боюсь. Ну что за ерунда, почему футболка липнет к спине?»

Обладатель ярко-фиолетовых глаз делает несколько шагов вперёд и, погрузившись в круг света, встаёт прямо напротив Курьера.

— Здравствуй, — улыбается он; но улыбается так нехорошо, что сердце у Курьера так и норовит сползти в пятки.

«Но-но!» — мысленно прикрикивает на него Курьер, и сердце послушно возвращается в грудную клетку, колотясь, правда, раза в два чаще, чем обычно.

— Здравствуй, — улыбается в ответ Курьер, стараясь казаться как можно более безобидным: видишь, мол, нечего с меня взять, денег-то всего на проезд, на такое не разгуляешься.

— Куда ты идёшь? — продолжает улыбаться обладатель ярко-фиолетовых глаз. — Неужели не страшно одному? Мало ли кто шастает по ночным улицам.

Курьер не может оторваться от этой жуткой улыбки, которая с каждым мгновение становится шире и шире, а глаза — всё больше и ярче, и человеческое лицо теряет всякую человечность...

Курьер трясёт головой — и всё возвращается в норму, и ничего не звенит в ушах; напротив, окутывает удивительная тишина.

— К бабушке иду, — бормочет Курьер, растерянно моргая. Что это с ним приключилось? Неужто ночь опять плетёт свои иллюзии, путает реальность и выдумку, заставляя фантазию судорожно выдумывать кошмары?

Обладатель ярко-фиолетовых глаз поправляет белые волосы, собранные в хвост, явственно принюхивается — и улыбка на его губах теряет своё добродушие.

— А что ты ей несёшь? — нарочито ласково интересуется он, подступая ещё ближе.

У Курьера перехватывает горло: от такой близости ни вдохнуть, ни выдохнуть. Он отступает, прижимается спиной к фонарному столбу и еле выдавливает, цепляясь за ремень сумки:

— П-пирожки...

Обладатель ярко-фиолетовых глаз оскаливается, демонстрируя крепкие зубы, склоняется, обнюхивает сумку — и совершенно по-звериному облизывается.

«Мне это всё снится, — отстранённо думает Курьер. — Я задремал на работе, наверняка сидя за столом, вот и вижу не пойми что: полусон-полуреальность».

А обладатель ярко-фиолетовых глаз уверенно тянет на себя сумку, точно пирожки несли именно ему, а не бабушке в соседнем дворе, точно именно он позвонил в одиннадцать вечера и попросил выпечку с мясом, точно ради него суетились люди на кухне и Курьер пробирался тёмными улицами и переулками...

И Курьер, собрав в кулак остатки воли и смелости, твёрдо заявляет:

— Это не тебе, — и отбирает сумку.

Обладатель ярко-фиолетовых глаз удивлённо сверкает этими самыми глазами: как ты смеешь мне, такому жуткому, отказывать? Курьер сурово одёргивает кепку и, вдохнув — раз уж идти, так идти до конца! — продолжает:

— Ты эти пирожки ни за что не получишь. Я несу их бабушке-сове, а тебе — шиш без масла, вот что.

Обладатель ярко-фиолетовых глаз смеётся почти добродушно, точно бы ничего отбирать не собирался, а просто разыграл первого попавшегося ночного прохожего. Курьер на мгновение расслабляется — а в следующую секунду на его горле смыкаются клыки; почти смыкаются, потому что Курьер от неожиданности отталкивает обладателя ярко-фиолетовых глаз и возмущённо кричит:

— Ты что творишь?!

— Я с самого утра не ел! — рычит обладатель ярко-фиолетовых глаз.

— Я тоже, и что? — пожимает плечами Курьер. — Я же не позволяю себе кидаться на всяких прохожих!

— Но я — не ты, — облизывается обладатель ярко-фиолетовых глаз. — Я, знаешь ли, Волк. И я тебя сожру; и пирожки твои тоже. Но тебя — первым.

Курьер, запустив руку в карман, судорожно нашаривает телефон и почти наугад снимает блокировку.

— Я сейчас позвоню в полицию, — предупреждает он. — И тогда тебе придётся невесело.

— Да пока они приедут, — злорадно оскаливается Волк, — уже ни тебя, ни меня здесь не будет.

«И то верно, — Курьер досадливо поджимает губы. — И помощи больше не у кого просить: кого тут сыщешь посреди ночной улицы с единственным фонарём?»

Единственный фонарь, зловеще померцав, гаснет, и только ярко-фиолетовые глаза Волка светятся в темноте; и не просто светятся, а становятся всё ближе и ближе. В этот раз Волк явно не намерен медлить; он уже распахивает пасть, и Курьер готов зажмуриться и будь что будет, пускай глотает вместе с сумкой, он сделал всё, что...

Часы обжигают запястье. Ойкнув, Курьер утыкается носом в циферблат — и, отпихнув Волка, бросается в сторону дворов.

— Прости, никак не могу позволить себя съесть: мне надо быть на месте через пять минут!

— Не понял? — удивлённо окликает Волк и нагоняет через считанные шаги. — Ты не думаешь, что это нагло: вот так убегать со стола, буквально с вилки спрыгивать?

— Мне надо отдать заказ, — объясняет Курьер, переходя на шаг: иначе дыхание сбивается, ни бежать не выходит, ни говорить. — Я бы с радостью остался, но мне надо вон в тот дом. И если ты подождёшь... — Он сбивается со слова и с шага, неожиданно сообразив, что собирается предложить.

Но раз уж идти — так идти до конца, верно? И Курьер, сглотнув, заканчивает осипшим голосом:

— Если ты подождёшь, я разрешу себя съесть, — не рискуя смотреть в ярко-фиолетовые глаза, в которых наверняка разгорается торжество.

— Правда? — уточняет Волк, едва скрывая радость.

Курьер торопливо кивает, испытывая непреодолимое желание шлёпнуться на колени, закрыть голову руками и сделать вид, что он «в домике», что его никакой Волк не достанет; и он встретит ещё немало дней и ночей, отнесёт не один десяток заказов...

Вместо этого Курьер вытаскивает из кармана целую плитку молочного шоколада и протягивает Волку:

— Поешь пока.

Волк, вдруг замявшись, всё-таки берёт, обнюхивает её и, развернув, принимается с жадностью уплетать. Наверное, и правда голодный как зверь. Наверное, и правда стоит пожертвовать собой, чтобы он не кинулся на кого-то другого. В конце концов умереть в зубах Волка — не самая плохая смерть, верно?

Курьер нервно фыркает и трясёт головой: так, соберись, ты должен быть вежливым и улыбающимся, а не испуганным и трясущимся. Поправить кепку, расправить грудь — вот так, выше нос!

У подъезда Волк выбрасывает обёртку и облизывает пальцы. Курьер ждёт хотя бы короткого «Спасибо»; но Волк только заправляет за уши выбившиеся из хвоста белые волосы и вопросительно приподнимает брови: идём?

Курьер набирает на домофоне нужную квартиру, сообщает дежурно-радостное «Ваш заказ!» и, взбежав по ступенькам, вызывает лифт. Волк держится близко, даже, пожалуй, чересчур близко, точно боится, что Курьер сейчас откроет какой-нибудь тайный ход и убежит в... другую реальность, что ли?

Курьер первым заходит в лифт, Волк пристраивается перед ним и молча нажимает шестой этаж — видимо, услышал в домофоне. Курьер неловко опускает глаза — и понимает, что Волк недаром Волк и что белых хвоста у него всё-таки два.

Не устояв, Курьер касается пушистого меха — ну когда ещё выпадет шанс потрогать волчий хвост? — и Волк, обернувшись, пронзает его таким жутким взглядом, будто готов сожрать прямо сейчас.

— Прости, — выдыхает Курьер; снова поправляет кепку и вслед за Волком выходит из лифта.

Как ни странно, все двери квартир заперты. Курьер чешет затылок, находит глазами нужную и уверенно нажимает звонок. Может, бабушка-сова просто позабыла, что квартиру тоже надо открывать?

Однако внутри не раздаётся ни шагов, ни громкого «Подождите!» или «Иду-иду!», ни какого-либо иного знака, что всё услышали и сейчас откроют. А если что-то случилось?

Курьер звонит второй раз, третий; переминается с ноги на ногу. Волк нетерпеливо сопит, обжигая дыханием ухо.

— Ну скоро там? — приглушённо рычит он. — А то я не выдержу, съем и тебя, и эту бабушку.

— Не смей, — оборачивается Курьер. — А вдруг подумают, что и ты работаешь в доставке? Представляешь, какой негативный отзыв накатают её соседи?

Наконец щёлкает замок, и дверь открывает пожилая женщина в накинутой на плечи бордовой шали. Не такая уж она и старая; и чего это все в один голос заявляли, что она бабушка?

— Извини, совсем замоталась, — улыбается она, и Курьер искренне отвечает на эту улыбку:

— Ничего, со всеми бывает. Вот ваши пирожки, — он вытаскивает из сумки ещё тёплый пакет и вручает женщине-сове, буквально спиной чувствуя, как нетерпеливо облизывается Волк.

— Ох, даже горячие. Спасибо, — женщина-сова протягивает деньги.

Курьер прячет их в карман сумки и приподнимает кепку: до свидания, всего хорошего и приятного аппетита.

— Постой, — окликает женщина-сова и касается его руки тёплыми пальцами. — Может, останешься? Чаю выпьешь.

Курьер невольно оглядывается на Волка, и женщина-сова, привстав на цыпочки, манит рукой:

— А ты чего там прячешься? Иди сюда. Ты ведь тоже из доставки, верно?

— Я... — неловко начинает Волк и тут же замолкает, явно не зная, что сказать. От прежнего хищника в нём остался разве что блеск в глазах; а так — парень парнем, даже и не верится, что полминуты назад собирался всех сожрать.

— Мальчики, не спорьте, — легко смеётся женщина-сова. — Заходите, не стесняйтесь. Поздно уже, замотались, наверное?

— Ага, — кивает Курьер и, переступив порог, тянет Волка за плечо: не стой в подъезде.

Волк неуверенно заходит внутрь и прикрывает за собой дверь; стаскивает зелёную куртку и мнёт в руках, не зная, куда её девать.

— Вот сюда повесь, — женщина-сова указывает на крючок. — Раздевайтесь и мойте руки, а я чайник поставлю.

Курьер, сняв кепку, взъерошивает перед зеркалом чёрные волосы — и замечает, что Волк так и стоит на пороге, вцепившись в куртку.

— Ты чего? Ещё недавно хорохорился: всех, мол, съем, — а теперь в кухню войти не можешь?

— Здесь... странно, — выдыхает Волк и передёргивает плечами; но всё-таки вешает куртку и расшнуровывает ботинки.

На кухне, впрочем, он расслабляется; даже хвостом помахивает, никак не реагируя на бесшумное цыканье Курьера, пока женщина-сова заваривает чай. Губы у него то и дело складываются в кривую ухмылку, демонстрируя оскал, напоминая Курьеру, что именно ждёт его после чаепития. Курьер в ответ закатывает глаза: ах, я так напуган, не представляешь!

— Угощайтесь, — женщина-сова подвигает вазочку с печеньем и ставит каждому по целой кружке ароматного чая.

Голодный Курьер, у которого уже второй час сводит живот, с удовольствием ужинает — а заодно обедает и завтракает, потому что утром только яблоко успел сжевать. Будет, значит, Волк поедать человека, фаршированного печеньем; это, наверное, вполне себе лакомство, жаль, он сам уже никогда не узнает.

Курьеру смешно от этих нервных мыслей, и он тихонько фыркает в кружку с чаем, ничего не в силах с собой поделать. Должно быть, такая у него защитная реакция: помирать — так с улыбкой.

Волк недоуменно поглядывает на него, то и дело облизываясь, и отпивает чай, не беря ни печенья, ни конфет. Видимо, бережёт место, чтобы не пришлось бросать мясо на улице или волочь с собой.

Курьер снова гасит смех чаем и осторожно косится на женщину-сову: ничего не заметила, не захочет ли расспросить, в чём причина такого поведения? Женщина-сова внимательно глядит на них, ничего, впрочем, не говоря; и Курьер как-то затихает и успокаивается под её взглядом.

— Никогда не расставайтесь, — неожиданно тревожно выдыхает женщина-сова.

«А мы и так не расстанемся», — мысленно смеётся Курьер, и руки у него дрожат; хорошо, что чая осталось немного, хотя бы на колени не расплещется.

— А теперь идите, — велит женщина-сова. — Вам пора; и мне пора.

Она взъерошивает волосы, и на пол опускается совиное перо.

Курьер одевается за считанные секунды, правда, едва справляясь с застёжками трясущимися руками; натягивает кепку, вымученно улыбается, желает всего хорошего и почти с облегчением выбегает на лестничную площадку. Волк молча выходит следом и внимательно глядит на него, точно спрашивая: ты готов?

Курьер вызывает лифт и, вдохнув, наконец шепчет:

— Ну, сейчас спустимся, и можешь меня есть.

— Да пошёл ты, — беззлобно фыркает Волк и торопливо сбегает по лестнице, наплевав на подошедший лифт.

Сердце у Курьера вздрагивает от такой неожиданности: что за новости, что за ерунда? И Курьер бросается следом, боясь упустить Волка и так и никогда не узнать, почему же его не стали есть, хотя весь вечер так старательно на это намекали.

Волк ждёт его у подъездной двери. И когда они вместе погружаются в холодную весеннюю ночь, все вопросы испаряются сами собой.

— Ты где живёшь-то? — интересуется Волк, сунув руки в карманы.

— А что? — поправляет кепку Курьер.

— Давай провожу. А то знаешь, мало ли кто шастает по ночным улицам?

И оба, незаконно громко смеясь, шагают прямо по дороге.