— Серебряный сентябрь! — рычит Лех. На пение это не похоже ни капли: ожесточённое выдавливание звуков, перемешанных с хрипением. — Ты дотянись, осенних туч прикосни-ись! — Взмах руками, запрокинутая голова, чёрные волосы волной рассыпаются по плечам. А во все стороны — единый порыв бешеной энергии, и воздух обжигает не по-августовски жарким дыханием.

Жарким — и одновременно ледяным, аж губы немеют. «Вот и всё, — будто шепчет оно, — вот и настал конец лету, смирись!»

Поле смиряется — ну а что ещё делать? Против законов природы не попрёшь. А будь его воля — никаких дождей и листопадов, только вечнозелёные парки и ясное небо чуть ли не круглые сутки, чтобы впитывать солнечное тепло всей кожей.

— И обернись, от дождевых туч просни-и-ись! — надрывно хрипит Лех. Прыгает по крыше, хищно оскаливается, судя по движениям рук — выдирает чьи-то сердца, не меньше.

«Ну да, он же говорил, все погодные боги…» — вспоминает Поле.

А потом приходит сентябрь. Послушно выползает из подворотен, шорохом падающей листвы поднимается на крышу, стекается к ногам Леха густыми чёрными тенями. Лех опускается на колени, поглаживает тени, точно пушистых ручных зверят, что-то им шепчет. Рука будто сама по себе выстукивает песенный ритм — кажется, такой же хрипло-рычащий, как и его голос.

Поле никогда не видел, как Лех колдует: это, мол, очень личный, почти интимный процесс, будет неловко, так что извини, но не покажу. И Поле, обуздав любопытство, понимающе кивал, не пытался подглядывать в щель под дверью — или следовать по пятам, если дело происходило на улице. Нет — значит нет.

Но в этот раз Лех прямо-таки настаивал на его присутствии. Не то развеселить желал, не то… ну-у, использовать, например, как батарейку. Дополнительный источник питания, только живой, человеческий.

Сентябрь, повинуясь взмаху руки, брызгами слетает вниз, растекается чёрным пламенем. В его жадной пасти хрустит летнее тепло, накопленное улицами и домами, а листья на деревьях, которых касается ледяной огонь, скручиваются в грязно-жёлтую шелуху.

«Завтра проснусь, а кругом осень, — тоскливо думает Поле, наблюдая за бьющимся в агонии летом. Пытается вспомнить похоронный марш, но в голове, как назло, засел сентябрьский мотив. — Завтра проснусь, а кругом тьма и серебро, никакого золота, воспетого поэтами. Наша осень другая, чёрно-серебристая, всё как в песне».

Лех падает рядом, закатывает глаза, жадно хватает ртом остывающий воздух. Благодарно сжимает протянутую руку — и Поле чувствует, как из него, до дна опустошённого смертью лета, осторожно тянут энергию.

— Ты, — наконец сглатывает Лех, — обеими ногами в материальном мире. Поэтому не терпишь, — он изображает рукой нечто волнообразное, — переходных состояний. Не любишь весну и осень. А я — размазан. Связан с мистической подложкой. И вот — обожаю, когда зима перетекает в лето и наоборот.

Поле вытягивает ноги, откидывается на спину. Металл, совсем недавно хранивший в себе жар июльского солнца, кусает ледяными зубами, хоть подпрыгивай и беги прочь. Чуть погодя начинает накрапывать дождь: сентябрь окончательно заполучает власть над природой и торжествующе топчется на останках лета.

Для мерзлявого Поля это перебор. Он решительно вскакивает, намереваясь уйти домой и закутаться в одеяло с кружкой горячего чая, но Лех ловит за руку, усаживает обратно и крепко обнимает.

— Посиди ещё немного, — просит он. — А я буду тебя греть. Не зря я в сердце солнце ношу-у-у…

Поле кладёт голову ему на плечо и прикрывает глаза.

Серебряный сентябрь барабанит по крышам.