Это цитата сообщения _Алексей Оригинальное сообщение
СВЕТ РАДОСТИ В МИРЕ ПЕЧАЛИ
[показать]Однажды, на мой день рождения, лучший друг подарил мне прекрасную книгу "Свет радости в мире печали" об удивительном подвижнике – митрополите Алма-Атинском и Казахстанском Иосифе (Чернове).
Скорее всего, эта книга, дорогие друзья, Вам хорошо знакома. Наверное, Вы сами перечитывали ее не один раз и согласитесь со мной, что по прочтении этого произведения – владыка Иосиф становиться тебе словно родным и близким человеком, жизненный подвиг которого заставляет и тебя стремиться к исправлению своей жизни.
Тем, кто еще не знаком с этой книгой, рекомендую прочитать ее на этой страничке, а лучше купить в магазине :)
Взято ЗДЕСЬ: http://www.krotov.info/history/20/1950/chern_00.htm
СВЕТ РАДОСТИ В МИРЕ ПЕЧАЛИ
Митрополит Алма-Атинский и Казахстанский Иосиф
- 7 -
Блаженный старец и исповедник веры, митрополит Алма-Атинский и Казахстанский Иосиф (Иван Михайлович Чернов) родился в Белоруссии, в г. Могилеве-на-Днепре в семье военного 2 (15) июня 1893 года, в день памяти великомученика Иоанна Нового, Сочавского, в честь которого и был назван во святом крещении Иоанном. О том, как проходило его детство, юность, о самых знаменательных и памятных событиях своей жизни владыка Иосиф, бывало, сам рассказывал своим духовным чадам, гостям и почитателям. И его рассказы с достаточной полнотой передают те устремления его души, которые с самого детства пытался воплотить в своей жизни будущий Святитель и которые с раннего возраста были неразрывно связаны с тем, что в дальнейшем станет смыслом всей его жизни — жизнью в Церкви Христовой. Поэтому мы и даем возможность владыке Иосифу самому рассказать о себе.
ДЕТСКИЕ ИГРЫ
«Мой отец — военный человек. Мой отец старообрядец, сын купцов саратовских, у которых были свои торговые ряды на нижегородской ярмарке. Мой отец служил в Белоруссии на военной службе и прослужил там 17 лет. Он съездил на Волгу, женил-
- 8 -
ся, привез себе жену, Евдокию Яковлевну, и она родила ему меня. Потом она умерла1, и отец мой женился на белоруске, очень доброй девушке. Очень красивой, как крымская розочка. Ему было тогда, кажется, около сорока. Отец мой крестился по-старообрядчески. Отец мой не принимал Православия. Но меня крестил уже в православной церкви протоиерей Пигулевский, 161-го Александропольского полка, 7-я рота. Так я и воспитывался в роте. И когда отец женился на белоруске, которую он очень любил и она его любила и ревновала, я все время жил в роте. Я — сын роты, сын солдат2. С рук на руки, с рук на руки, Ванюшка да Ванюшка, да Ваня, да Ваня. И все офицеры меня знали. И командир полка меня знал и подарки мне всегда привозил в роту, когда приезжал посещать таковую»3.
Еще четырехлетним ребенком будущий Митрополит полюбил Божественную службу и с детской любознательностью вникал в детали церковного богослужения. Характерен рассказанный им такой случай:
«Праздник Архангела Михаила. Отец мой идет к обедне в Могилевский Кафедральный Собор. По-видимому, это было не в воскресенье, людей было не битком. Мне было четыре года. Бархатные штанишки, сапожки гармошкой, кашемировая розовая рубашка и большая шляпа-бриль с бантом сзади. Хотя ноябрь, но в Могилеве в ноябре еще тепло. Вот идет обедня, вот Великий Вход прошел, быстро закрыли
1 Владыка рассказывал, что он помнит, как хоронили его родную мать: «Я на плетень забрался и смотрел, как ее несли и пели: «Святый Боже...» Мне было тогда три года».
2 «Мои детские уши слышали в солдатских казармах все, — говорил Владыка в последующем, — но, по милости Божией, никакая зараза ко мне не пристала».
3 Здесь и далее воспоминания митрополита Иосифа воспроизводятся по магнитофонной записи.
- 9 -
двери алтаря и задернули розовую катапетасму. Я быстренько поднялся на солею и на коленях под двери стал смотреть, что в алтаре делается. Быстро отец подошел, меня схватил: «Ивашка, Ивашка, Иванко, Вашутка, так нельзя, так Боженька не позволит». И все по-хорошему. А когда после молебна кафедральный протоиерей Суторский всем давал крест, то говорит моему отцу: «Михаил Наумыч, твой сын Вашутка очень рано хочет проникнуть в алтарь».
Это я помню как сейчас. Мне было четыре года».
Прошло еще четыре года, и Ваня Чернов впервые попал в монастырь. Произошло это следующим образом:
«Когда мой отец заканчивал семнадцатилетнюю военную службу и по порядку должен был пойти в отставку, он перешел жить в свой дом в Могилеве на Луполове (там часть города такая). И мне пришлось с отцом перейти к мачехе.
Меня, восьмилетнего, товарищи по улице свозили в Архиерейскую церковь. Там в монастыре я засмотрелся: в задней части церкви кто-то стоит. Я обошел, а-а! — это человек, на нем мантия была и клобук. Тут я в монастырь влюбился навсегда. Это была моя первая любовь восьми лет. Полюбил монашество я. Домой только явился — сейчас же оделся в черную юбку со складками, судок синий на голову. И стали мы играть уже в попов и монахов».
Собирая вокруг себя уличных мальчиков, Ваня представлял с ними в детских играх все, что видел в церкви. Однако эти игры заканчивались для него иногда весьма драматически.
«Однажды мать и отец пошли в другой приход, на второй день Троицы, в гости. А я остался один дома. Четырнадцатилетний я был уже мальчик. Мы дружили с еврейскими детьми. Антагонизма не было.
- 10 -
я «служил», то всех подряд — и своих, и их — «причащал» и всех «исповедовал» — епитрахиль свой на них клал, какой у меня был. И Земка, и Мойша, и Еська, и все эти еврейские дети — и Роза, и Хаичка, и Груночка, и свои — Мишка, Гришка, Васька — все! Это был один приход. Я, конечно, архиерей Могилевский и Мстиславский. Юбку надевал (мамина юбка с сорока складками саккосом служила), утиральник белый — омофор. Если к осени дело шло, мы у соседки тыквы воровали, митры делали. Если зимой, судок у нас был один, синий никелированный, как раз на мою голову.
Так вот, детям говорю: «Хотите в Троицу гулять на чердаке? Собирайся, народ!» Ну, некоторые на чердак сами влезли, а некоторых надо было в корзине поднять наверх, как на Афоне. Там в пропастях земных есть подвижники, которые себя в корзинах на вертушках подают.
И началась «литургия». Какая литургия? У нас дикири и трикири были. Свечи — в монастыре огарки воровали. И вот, когда их зажгли и подали мне, и протодиакон сказал: «Повелите!» — (мы же служили как попало, что помнили), я вышел с дикиря-митрикирями (креста не имели, боялись крест иметь) и говорю: «Призри с небесе, Боже, и виждь, и посети виноград сей... десница твоя...» И в это время, когда я поднял руки «народ» осенить, веники на чердаке загорелись. Веники еще не сухие, но последние листочки уже высохли. И так огонь по всему ряду прошел — пух-пух-пух. Я перепугался, разодрал «ризы своя» и стал быстро эвакуацию делать - детей с чердака спускать. Анечка, девочка, которая часто доносила на нас матери (мы ее просили, умоляли, пугали: маме ничего не говори, мы не гуляли на чердаке в Троицу, пожара не было, я народ не осенял!), — она же маму встретила еще на дороге и
- 11 -
все ей рассказала. И сразу били меня. Мать меня очень била. Веревку она промочила в прошлогоднем огуречном рассоле, который коровам давали для аппетита, и стала меня веревкой бить. Я вижу, что дело плохо, — не возьму ли я ее с религиозной точки зрения? Я уже соображал на провокацию маленькую. На колени перед иконой встал, руки поднял. Она по рукам, по рукам. Тогда я скорее руки в штаны спрятал:
«Я только народ осенил, дикирем осенил!» — «Який там народ?» — раз веревкой, раз! «Да народ же стоял — Земка, Еська стоял, стояла Нина, стоял Коля, стоял Миша, стоял Герасим, стояла Роза...» — еще хуже била меня мать.
Тогда мой брат Алексей, который прокурором стал советским, и которого немцы расстреляли (а тогда ему было десять лет)1, расстегнул пуговицу, к матери подошел и объяснился: «Мама, если ты Ваню бьешь за веру, то и меня побей, я тоже верую в Бога» — ив это время опустил штаны и показал ей заднюю часть. Тут мать остервенела, на Алексея напала. Тогда я быстро вполз под печку и стал дугой в устье печки, откуда выкатить меня кочергой мачеха не могла. В это время пришел отец, и вся эта сцена закончилась. Она молчала, и мы все молчали.
Вероятно, у меня в крови есть что-то природное, старообрядческое, что — я и сам сформулировать не могу, но что-то меня всегда клонило к церкви, к обрядам, к ризам, к судкам, горшкам, к юбкам старым, которые я на себя надевал, все изображал, что я... ну, архиерей, конечно, Могилевский. На тарандычке меня иногда везут по улице, следом дети бегут. —
1 Владыка Иосиф имел двух братьев: средний Алексей и младший Яков — и сестру Анну. Анна умерла в юном возрасте, Алексей был расстрелян немцами в годы войны вместе с двумя сыновьями.
- 12 -
А-а-а, — звонят везде! А я сижу и народ благословляю, как владыка Питирим. ..
А раз на кабане поехал к Бондаревым всенощную служить, но ворота у Бондаревых не открыли, а только калитку. И об косяк так ударил правое колено, что две недели я лежал. Вот служение архиерейское было мальчишки в 14 лет.
Значит, такая жизнь была, совершенно другой психологии все, все, все. Как теперь я вижу — дети играют в разные игры, всегда вспоминаю себя. Как иногда крестным ходом по улице шли. Подсолнухи вырвем с корнем — это рипиды, кукурузину вырвем жезл. Ну идем, человек двадцать, по улице и поем. Что мы могли петь? «Тон деспотен...», или «поя-поя-поя», или еще что-нибудь такое. Вся ценность в том, что мы с еврейскими детьми не дрались, дружили. И они любили меня. И когда я после окончания пребывания в лагерях приехал в Могилев уже архиереем (при митрополите Питириме Минском1, который дал мне прослужить три службы), так вот, все эти евреи, которые были тогда детьми, а теперь стали такими же старыми, как и я, приглашали меня в гости и угощали самым вкусным и лакомым кусочком у евреев — фаршированной щукой. Там многие евреи, уцелевшие от меча Гитлера теми или иными путями, меня вспоминают. Вспоминают, как руку мне целовали, как я их благословлял, маслом помазывал. Раввин кричал на нас тогда, а мы — мы же дети, играем — kinder spielen. Это будет — дети играют. А когда еврейки приходили, матери жаловались, что я их детей помазывал вонючим маслом с лампадки, мачеха моя успокаивала: «Сарочка, Груночка, чово вы ругаете, хай дети играют, в попы, в дьяки, в
1 Речь идет о митрополите Питириме (Свиридове), с 1947 по 1959 год находившимся на Минской и Белорусской кафедре.
- 13 -
раввины, в солдаты, только б не бились». Потому что антагонизм был с евреями после 1905 года, особенно в Белоруссии. Киндер шпилен... Вот такие детские игры».
Несмотря на некоторые шалости, допускаемые Ваней в своих детских играх, сострадание и христианская любовь к человеку, в зрелом возрасте возросшие в душе митрополита Иосифа до совершенных пределов, и ответственность за каждый совершенный им поступок были присущи ему также с детства. И в дальнейшем он старался послужить для каждого человека:
«Та женщина, которую мы обижали, у которой тыквы воровали — митры делали, она всегда меня проклинала: «Чтоб тебя мать на куст положила! Чтоб тебя мать на кладбище снесла!» Мы мало обращали внимания на проклятия. А когда я получил священный сан, то вот на каждой проскомидии ее поминаю за то, что мы ее обижали, за то, что она нас проклинала. Я все время, 50 лет уже тетю Домну поминаю, поминаю Трофима, Домну, Марию-дочку... За тыквы и кабачки, которые мы воровали для игрушек».
- 13 -
МАЛЬЧИК СО СВЕЧОЙ
«Брат моего отца не захотел быть сыном нижегородского купца-старообрядца и приехал из Саратова в Могилев, где отец мой проходил сверхсрочную службу. Быстро нашел себе место курьера в гимназии, а потом уже перешел к директору на квартиру. Директор гимназии Свирелин Иван Иванович, сын Владимирского архиерея, имел генеральский чин. Так вот дядя мой был у него сторожем. Поскольку дядя мой был у него, то я у дяди бывал. Постольку поскольку мой сверстник Володя Свирелин был един-
- 14 -
ственный сын директора и знал мою наклонность к церкви и что я полюбил монашество (мой дядя говорил ему про меня), они пригласили меня на елку. И, взявшись за руки с дворянами-детьми, разбив хлопушку и облачившись в костюм, который был в хлопушке, ходили кругом и что-то пели. Я не умел петь. И все же Володя Свирелин меня очень полюбил. Дядя испросил, чтобы я яблоки собирал в саду, чистил их и нанизывал на нитку сушить. Привлек на работу наполовину с игрой. И Володя мной заинтересовался. А потом мы с Володей подружились и стали чуточку в священников играть. Служили на гимнастической трапеции, что в саду стояла, — это амвон был. А потом Володя попросил папу и священника отца Стефана Лазарева (который впоследствии был у меня секретарем в Ростове-на-Дону, когда я стал архиереем. Вот какие у Бога чудные вещи!) разрешить нам пономарить. Отец-директор сказал Лазареву: «Отец Стефан, мой сынишка с Ваней Черновым хотят пономарить, не возбраняйте им». Тогда были сшиты два бархатных малиновых стихарика, выточены в ремесленном классе дубовые свечи и окрашены в желтый цвет под воск. Я их обвертел золотом, и мы с Володей пономарили. Суббота. Всенощное бдение. Поют догматик. Делаем малый вход. Мы впереди идем с двумя свечами, и батюшка идет с кадилом. Потом мы останавливаемся друг против друга. Батюшка: «Благослови святый вход». И кадит иконы, нас кадит, мы молча кланяемся ему, кланяемся друг другу. Все это учебной корпорации и всем нам очень нравилось. Директора сын с племянником сторожа пономарили.
Вот 23 ноября — престольный праздник Александра Невского. Гимназия Александровская в честь императора Александра и церковь Александра Невского. Вот встретили архиерея, архиепископа Стефана (очень
- 15 -
суровый был человек, очень суровый), все чин чином, протодиакон вместе с Лазаревым начали всенощную как обычно, архиерей отчитал светильничные молитвы, на вход «и ныне» мы зажигаем свои свечи, протодиакон идет с кадилом, отец Стефан идет, и мы идем, как полагается, расходимся красиво, протодиакон кадит на архиерея: «Ба-са-ви преосвященнейший Владыко святый хо-о-од». Такой был протодиакон, как сейчас помню, с низким басом. Потом протодиакон проревел: «Премудрость, прости», пошел в алтарь на Горнее место, отец Стефан поцеловал иконочку (благословлять же нельзя — архиерей) и нам поклонился. А мы ему поклонились. А у меня из подрясника ноги голые и цыпки. Забыл сапоги в саду! Отец Стефан побелел! Отец Стефан потерял лицо! Как он дошел до Горнего места — трудно сказать. Только на Горнем месте он поклонился архиерею и, как обычно, сказал: «Мир все-ем», и только сказал «Мир всем», протодиакон стал говорить дневной прокимен, а отец Стефан шепотом: «Василий, Василий! Ваньку немедленно вытрясти из Стихаря и выбросить!» Дядя берет меня за шиворот, открывает дверь в коридор, ведёт меня и из стихаря вытряхивает: «Духу твоего чтоб здесь больше не было!» — «Дядя! Я сам уже увидел, да поздно!» Я сам это увидел, да было поздно. Бегали же босиком в саду по траве. А постольку поскольку я все время босиком, так у меня и цыпки были, и кровь текла с ног. И это очень шокировало и директора, и Володю, и дружба вон. Навсегда дружба вон.
Потом в 10-м году я пошел в монастырь, а Володя пошел в университет. Володю после университета война застала. Он призван был в армию младшим морским офицером и от одной немецкой торпеды со всем кораблем был погружен на дно Балтийского моря... Я всю жизнь поминаю Ивана, Марию, Вла-
- 16 -
димира — папу, маму и Володю. Сколько служу — поминаю их за снисхождение ко мне, за то, что они меня допускали в сад и в дом, за то, что я на елке у них был, за то, что пономарил там. Поминаю до сих пор. Как Домну поминаю, что тыквы у нее воровали. Ничего не поделаешь. Та проклинала: «Чтоб тебя мать на куст положила, чтоб тебя мать на кладбище снесла...» Но Господь же знает, что в авансе есть, что будет в авансе. Что за эти тыквы приобрела себе того, кто по законам их поминает. Молится за них. Божественная икономия... Божественная! Бог-то проклятия не принял. Я все рос и рос больше. Я так поминаю, память у меня немножко есть, человек сто каждую обедню. Это все быстро у меня идет, быстро. На проскомидии быстро, на херувимской быстро, на освящении Даров у меня время есть, покуда диакон все прокричит да походит, быстро поминаю всех. Вспоминаешь город, улицы. Город, улицы, где бывал. Сразу город берешь, Калинин берешь и калининские улицы, где бывал, где жил, у кого бывал. Кому я обязан. Кого я обязан поминать. Обязательств много. Перед многими людьми обязательства. Вот такой случай. Когда я ехал однажды из ссылки, на станции Малаши (между Котласом и Кировом есть станция Малаши), и на этой станции я так озяб и побежал с вагона что-нибудь купить, а там ничего нет и все закрыто. Меня увидели, такого перепуганного лагерника. Хозяйка буфета побежала к себе за дверь и оттуда принесла мне горячий-горячий кусок хлеба и яблоко... Теперь все время поминаю. Я и имя ее не знаю. Поминаю вот так: воображаю ее картинно: «Помяни, Господи». Меня это очень у-до-вле-тво-ря-ет. Духовно удовлетворяет.
И когда, уже в 32-м году, мне надо было посвящаться в архиереи (сослали тогда архиепископа), отец
- 17 -
Стефан Лазарев был в это время секретарем епархиального управления. И вот отец Стефан узнал всю мою историю, вспомнил, кто я (когда я еще Ванькой был), и: «О, Боже мой, о, Боже мой! Что же он теперь со мною сделает! Что сделает со мной владыка Иосиф! Я же его велел выбросить из алтаря 25 лет назад!» И отец Стефан говорил мне поздравление в день моего архиерейского посвящения: «Владыка, можно сказать о некоторых моментах из Вашей жизни, которые были на моих глазах?» И очень красиво изобразил: богослужение, малый вход, мальчика со свечей...
Владыка Арсений в свое время говорил: «Ваня, твою благородность только Поселянин описал бы».
- 17 -
ЦВЕТЫ ДЛЯ МАТЕРИ БОЖИЕЙ
«Когда был основан Белынический монастырь, я не знаю. Даты его основания нет даже в сборниках описания монастырей. Только это был старинный монастырь. В XVI веке о нем было уже известно. Тогда там была Польша или Литва. В казачьих войсках, которые когда-то давно стояли в этой местности, была икона Божией Матери. И это селение, это местечко, где стояли войска, озарялось каким-то светом от иконы и поэтому называлось оно Белыничи (белые ночи, ничи — по-украински, ничка темная). И вот в этом местечке возник монастырь. Монастырь был православный. А потом этот монастырь вместе с иконою был отнят католиками и папа Римский икону короновал (папа часто короновал иконы — это называлось прославить). Папа дал ей корону и скипетр царский. А потом, когда был раздел при Екатерине и нашли невозможным нахождение костела от костела в 12 километрах (в 12 километрах был костел в
- 18 -
местечке Светиновичи), то Белынический костел вместе с иконою отдали православному ведомству.
Икона так и осталась с короной и скипетром. Икону повесили на стену. Чугунную на чугунных подставках вдоль стены сделали лестницу, далее площадка большая, над площадкой икона, и опять вниз лестница — идти прикладываться к иконе богомольцам. Чугунная лестница — площадка — лестница. И здесь же русские сделали алтарь и маленький, в византийском стиле, иконостасик, царские двери, южные и северные двери, обшитые красивым деревом. Со всей церкви видно икону чудотворную. Сюда во время Евхаристического канона уже не допускали никого входить, прикладываться и спускаться. После Евхаристического канона, после того, как игумен причастится, пускали народ.
Копию этой иконы каждый год носили по губернии, по ближайшим к Белыничу уездам. Точную копию этой иконы, с красивым киотом, с красивыми носилками. Народу всегда полно белорусского: подай, Господи, нести эту икону. Приносили ее в Могилев, а из Могилева несли в тот уезд, в который назначено в этом году. В Могилеве встречал её весь народ и войско, все за город выходили. И маленькие дети в красивых костюмчиках, шли с красивыми корзиночками (особенно девочек было много) и бросали к подножию крестного хода цветы. Я тоже занимался тем. Накануне я брал кое-каких мальчикбв, которые посильнее были и постарше, и мы ходили километров за семь в лес. Икону всегда приносили в конце мая. Уже цвел лесной ландыш. Набирали большую корзину ландышей, спускали их на ночь в подвал, а наутро раскладывали ландыши в три корзины — три пункта было, где корзины должны держать хлопцы. Одна корзиночка кончается, пустая отдается, берут полную. И вот как-то один квартал еще
- 19 -
остался, а цветов уже не хватает. Что делать? Я говорю: «Матерь Божья, цветов не хватает!» И бросился я на Губернаторскую гору. Цветы побоялся рвать — высекут, так я нарвал всякой зелени — и лопухи, и крапиву, и что хотите понарвал в корзину, и бросал все это до самого монастыря... И когда впервые меня в ссылку посылали, когда из тюрьмы меня вели в вагон... Давно — давно это было, я был тогда игуменом только, в 25-м году, так люди, которые меня знали и мою службу слушали, они всего меня обсыпали — это была осень — белой астрой. Тогда я только вспоминал: вот тебе цветы от Матери Божией. Я шел, а вокруг меня — по пяти, по пяти, по пяти — конвой с винтовками. Я шел тогда и вспоминал — вот сыпятся на тебя цветы Царицы Небесной за тот бурьян, который ты на Губернаторской горе рвал...1. Воспоминания... Если бы я был писатель, я написал бы. И если бы я был хоть чуточку писатель, я бы в конце концов сырье дал. Так ведь я же не писатель. Я же не писатель, я же не книжный. Так вот говорить немножко можно, а писать — было бы смешно... Опечалились бы те, которые пишут. Сказали бы: «Ты с аулов Есаула-пророка, что ли?» Есаула-пророка...».2
1 Это детское усердие и благоговение перед Царицей Небесной было возвращено владыке Иосифу сторицей: в Алма-Ате на столе в столовой, где обедал он сам и угощал гостей, круглый год стояло более 20 ваз с живыми цветами. И сегодня на его могиле всегда лежат живые цветы.
2 Одна из копий иконы Божией Матери Белынической, принадлежавшая митрополиту Иосифу, в настоящее время находится у Патриарха Московского и всея Руси Алексия II. Она была подарена ему протоиереем Николаем Лихомановым (г. Тутаев), унаследовавшим эту икону от владыки Иосифа.
- 20 -
ХОДИЛ ПО КИЕВУ МАЛЬЧИК...
О начале своего образования Владыка всегда вспоминал со свойственным ему юмором:
«В Киеве я был мальчиком восьмилетним. И в Киеве я был в 23-м году. И в Киеве я был во время Великой Русской войны.
Когда немцы ушли с Умани, а я остался жив, и меня арестовали русские и арестованного привезли в Киев. Из Киева меня потащили в Москву на Лубянку. Три раза был в Киеве. Когда мальчиком был — в те отдаленные времена, я ходил тогда во Владимирский собор и в Софийский, и в Лавру, и в Андреевскую церковь ходил. Один мальчик. Ходил по Киеву мальчик...
Так вот идет базар, Бессарабка называется, далее Крещатик, Большая Васильковская, Бибиковский бульвар. Мы жили на Бибиковском бульваре номер три, дом Бернера. Далее переулок Св. Владимира, и вот по этому переулку — университет. Старинный, со старинными колоннами, и окрашен всегда в красный цвет. Как-то я мимо шел, и меня поразила очень красивая мраморная лестница. На ней ковер и шпонки медные. Я посмотрел: яка красива хата! И вошел туда. Откуда ни возьмись, из-под лестницы швейцар с булавой — большой дед с медалями на груди. Я сначала подумал — генерал какой-нибудь, и бежать:
— Дяденька, дяденька, да я ничего!
— Что ты сюда пришел? Чего тебе здесь надо? Здесь учатся! Здесь у-ни-вер-си-тет!
— Да нет, я не учиться пришел! Да мне понравилась лестница, я пришел только лестницу поглядеть!
Меня иногда спрашивают: «Вы в академии учились или в университете?» Да, я и в академии лекции слушал, и в университете на лестнице был. Но
- 21 -
помешал моему образованию швейцар. Ох, помешал он мне тогда! А в академии однажды за портьерой слушал лекции, когда владыка Арсений с ректором чай пили. Ничего не понял. Что читали — ничего не понял. Оттуда ничего не вынес, из академии, и в университете мне швейцар помешал. Ну, босиком же мальчик и в шапке. А тут пальто висят, я ведь мог прихватить чье-нибудь! Швейцар был прав. Мог бы и палкой дать».
- 21 -
В МОНАСТЫРЬ!
«В монастырь я поступал так. За год до поступления в монастырь родители отдали меня далекому родственнику моей матери по фамилии Фомиченко, у которого был рейнский погреб и большая столярная мастерская по производству гробов. Это были очень богатые, но бездетные люди, поэтому они были скупы и сухи, как прошлогодние сухари в торбе солдата. И вот к ним я был приведен отцом. Мне поручили мыть бутылки. Мне это очень нравилось. Мне дали присматривать за людьми во время разлива в погребе вина. Я за ними присматривал. Мне верили, потому что я всегда ходил в собор и молился дома. Считали, что Ваня — мальчик святой.
Потом в этом доме мне сделалось немного тошновато. Я же в монастырь хочу с восьми лет.
В это время 10-11 мая 10-го года переносили из Киева в Полоцк мощи преподобной Евфросинии. Меня хозяева отпустили уже после всенощной. В соборе всенощная была, народу — вся губерния. И я пошел приложиться к мощам и только в четыре часа утра смог приложиться — такая очередь.
А на другую ночь я видел во сне, как преподобную несут. Преподобную несут опять до казенного
- 22 -
парохода «Припять» (она Днепром приехала из Киева в Могилев), и Днепром будет плыть до Орши, а с Орши ее уже пешком понесут в Витебск, а из Витебска в Полоцк.
Так вот, вижу я во сне, как она поднимается... Я стою босячком, а она поднимается в гробнице... И я проснулся. Я спал в это время в гробу! Я в гробу спал тогда... Я спал в гробу у хозяина. Там 200 гробов неотделанных, кому нужен гроб — выбирает, и быстро идет отделка: красят, полируют, обивают парчой, бархатом и так далее. Когда я видел этот сон, больше уже спать не мог, сон бежал от меня. И было полное решение: «В МО-НА-СТЫРЬ!»
Пошел я к своему дяде, который у директора мужской гимназии Свирелина был сторожем, и сказал: «Дядя, я определенно иду в монастырь».
Дядя директору сказал: «Наш Ваня идет в монастырь». Директор написал письмо архимандриту Арсению: «Ваня нам известен, Ваня родственник моего сотрудника» (тогда не говорили «слуги») — и так далее и так далее. И вот это письмо я кладу за пазуху, и в одно из утр мы с братом моим Алексеем, который стал прокурором советским и которого немцы расстреляли, отправились в монастырь. Мачеха дала нам на дорогу три копейки и хлеба отрезала! И мы пошли.
Не дойдя 12 километров до монастыря по дороге Могилев—Минск, обсаженной березами времен Екатерины, и версты стояли кирпичные екатерининской эпохи, слышим — фаэтон едет: тах, тах, тах, тах. «Алексей, — говорю, — уходи в лес, это, может, разбойники, едут, они в бочку нас покидают. А в фаэтоне архимандрит сидит такой досужий, любил мужиков белорусских:
— Мальчики, мальчики, куда вы идете?
- 23 -
— В намастырь!
— А зачем вы идете в монастырь? Богу молиться?
— Нет.
— А чего же, если нет?
— Работать... и молиться.
— Иван, стой. Мальчики, идите сюда, не бойтесь.
Тогда я говорю:
— Да это же архимандрит! Кода мощи несли, иён шел.
Тогда мы подошли поближе.
— Так серьезно, мальчики, зачем и куда вы идете?
— Идем поступать в намастырь. Вот и письмо.
Оно уже пропиталось потом, чернила побежали, но все-таки видно было, что это его Высокопреподобию. Он быстро прочитал и сказал: «Мальчик, ты уже принят в монастырь. Давайте сюда вашу сумочку с сапогами».
Посадить нас было негде. Нас двое, а с архимандритом еще Муравьев сидел (студент Муравьев, он после стал архиереем, а сейчас в гости ехал к архимандриту)1.
— Когда вы, мальчики, придете в монастырь, идите на конюшню к дяде Ивану, дядя Иван отдаст вам мешочек, и дядя Иван скажет Домне Ивановне, чтобы она приняла вас на кухню и покормила, а завтра увидимся.
Тах, тах, тах, тах... И поехали они дальше.
Такое счастье на земле! Редко сходит такое счастье на землю с неба, какое я переживал в этот момент. Уже принят! Мечта многих лет исполнилась в мгновение ока.
Мы дошли до монастыря и сразу направились в церковь. Уже всенощная началась, на Илию Пророка.
1 Николай (Муравьев-Уральский), епископ Муромский, † 30.03.1961 г.
- 24 -
Идет лития, архимандрит стоит, и этот щупленький рыженький студентик в стихаре и в ораре(!) держит ему книгу: «Владыко многомилостиве Господи Иисусе Христе Боже наш...» — и так далее. Всенощная закончилась, и пошли мы к кучеру. Кучер нам отдал наши чёботы, наши мешочки и повел нас к Домне Ивановне. Домна Ивановна была матерью монастырского казначея иеромонаха Арсения.
Домне Ивановне кучер говорит: «Его Высокопреподобие просил этих хлопчиков принять и накормить, а этот старший уже принят в число братии».
— А, садитесь, хлопчики. Сейчас братию покормлю после всенощной, и тады вы подъядите и поможете котлы помыть и водички налить. Наши все устали в церкви.
Братия поужинала. Домна Ивановна накормила нас борщом и кашей, мы ей вымыли котлы, мы ей натаскали воды, и, где она нам указала спать — под скамейкой на сене, там мы заснули крепким сном до поздней обедни. Были на поздней обедне. К архимандриту идти, конечно, мы не смели. Были сыты, были счастливы. После обедни старший пономарь Андрей Филимонович собрал всех мальчиков и певчих, даже левого клироса, собрал, чтобы взяли опилок, смочили их водой, посыпали по всему собору и собрали эти опилки. Белорус же в лаптях, песку очень много приносит. Надо было сделать большую уборку.
Мне было поручено убирать у Царицы Небесной, на той площадке, где икона чудотворная по польскому обычаю находится над алтарем, Белыническая икона. Я на коленочки встал перед иконой (босиком был) и говорю: «Матерь Божия, прими же меня в свой намастырь, буду всех слухаться и молиться буду и работать». И с того момента посыпалось на меня, как выражаются, земное счастье.
- 25 -
Под вечер архимандрит позвал нас к себе и казначею говорит: «Этого мальчика я принял, рекомендация есть хорошая. Вы, мальчики, завтра или послезавтра, как отдохнете, идите домой. Отведи младшего брата и у родителей возьми благословение на иноческую жизнь».
Тогда мы с братом в один из ближайших дней пошли домой и 45 километров до Могилева отстегали в одну минуту. Брат Алеша, о котором выше сказано, был очень рад и счастлив. Мачеха стала плакать. Отец сказал: «Его воля, он знает, что делает, и не будет нас упрекать». Мачеха говорит по-белорусски: «Я всегда замечала, что его хисть клонится к Богу». Хисть — кисть клонится к Богу.
Дома я был всего несколько часов и опять пошел в монастырь один. Там архимандрит велел дать мне подрясничек старый и поставил быть трапезником. Семьдесят пять человек обедали и ужинали в трапезной. Нужно было смотреть, чтобы пол был в порядке, столы были в порядке, чтобы столы были покрыты белыми скатертями, чтобы скатерти были всегда чистыми — носить их в стирку. Радости было — какую я только мог испытывать при земном существе. Через две недели архимандрит ставит меня помощником свечи продавать. Там работали два свечных ящика, там народа — масса, вся Белоруссия.
Потом архимандрит берет меня к себе вторым келейником: мальчик шустрый, мальчик развитой, мальчик хозяйственный, мальчик — все. И берет меня к себе. И уже благословляет носить подрясничек. И посылает меня с записочкой к сапожнику, сапожки сшить по ноге, и просит отца Марка, иеродиакона, сшить костюмчик, какой теперь в семинарии ученики косят.
- 26 -
Я рано утром вставал, еще старший келейник спал, и ползал по залам, паркетные полы натирал, немножко не умеючи натирал. Потом бежал на скотный двор за молоком архимандриту, чай научился ему готовить. Архимандрит, по-видимому, был очень доволен. И в октябре пришел указ о бытии ему епископом Пятигорским.
— Ваня, поедешь со мной? Я тебе возможное образование дам.
Я очень хотел как можно скорее оставить родину, которую не очень-то любил. Мы же саратовские все, а тут Белоруссия. Нас называли: русские, русские. И я поехал.
Но этот монастырь я посещал в 23-м году и ходил туда пешком прикладываться к иконе. Монастырь в то время захватили обновленцы. И так как я начинал там монашество, все монахи меня узнали. Я явился туда иеромонахом с наперсным крестом. О, все были очень довольны и просили служить. Но я осторожно сказал: «У вас другая ориентация». Но молебен отслужил. В ризе поднялся на площадку к иконе Матери Божией, и сопровождающий меня Федя (Федя — композитор, потом погибший), он мне пропел молебен1. Я отслужил молебен, Евангелие прочел. Я удо-
1 О Феде-композиторе записано рукой владыки Иосифа: «Краткая история. Федя Войленко — мальчик, сын сторожа сберкассы. Родители умерли от тифа. Бабушка — нищая — была Феде за мать и отца. Федя стал появляться на левом клиросе Таганрогской Архиерейской церкви. Учился в десятилетке. Благодаря архиерейской этой церкви и о. Иосифу он вошел в общество. Его талант прирожденный сделал его мальчиком-композитором и дирижером соборного хора в Таганроге. Сорок партитур написал. Окончил в Ленинграде консерваторию. В Ленинграде преподавал пение в одной из школ. ...Вернулся в Таганрог — больным. Федю немцы газом задушили в ст. Ольгенской, когда они там были».
- 27 -
стоен был Матерью Божией, перед которой босячком молился, которую так любил и которую в Могилеве встречал и цветы посыпал к подножию, я удостоен был отслужить молебен уже в сане иеромонаха. Какое знамение реальное! А потом, когда большевики закрыли этот монастырь и стали его ломать и крошить его, то неизвестно, что стало с этой иконой. В Могилеве теперь оказалась только копия, которую крестным ходом носили. Вот краткая история».
- 27 -
САН ИПОДЬЯКОНА
«Итак, в 1910 году я поехал с архимандритом Арсением из Белынического монастыря в Пятигорск1. Старший келейник не поехал. Он должен был постригаться в монастыре. В Пятигорске мы были два года. Потом Владыку назначили в Тверь, где он пробыл пять лет и где в 12-м году на Воздвижение
1 Архимандрит Арсений (Смоленец) родился в 1873 году. Из польской интеллигентной семьи. В 1896 году окончил юридический факультет Варшавского университета. В 1898 году поступил в Казанскую Духовную Академию, которую окончил в 1902 году, в том же году пострижен в монашество, рукоположен во иеромонаха. В 1907 году настоятель Белынического Вогородицкого монастыря Могилевской епархии. 24. 10. 1910 г. хиротонисан во епископа Пятигорского, викария Владикавказской епархии, с 17. 4. 1912 г. по 1917 г. — епископ Старицкий, викарий Тверской епархии. Был человек неподкупной честности, высшей принципиальности и последовательности, но не по времени. От природы одарен математическими способностями, обладал феноменальной памятью. Знал много _ иностранных языков. Любимой поговоркой было у него характерное польское выражение «пся крев» — собачья кровь. Его он произносил иногда в шутку, а иногда всерьез. В делах веры не допускал никаких компромиссов. Был чист пред Богом и пред людьми. Ни перед кем он не заискивал себе славы, любил правду в людях и ценил ее превыше всего. [Митрополит Мануил (Лемешевский). Каталог русских православных архиереев, т. I, с. 386-389.]
- 28 -
я получил иподиаконство благодаря владыке Антонию (Каржавину)1. Он был инспектором Московской Академии, в которой в свое время окончил курс и был пострижен в Зосимовой пустыни, немножко дальше Троице-Сергиевой Лавры. А тогда в Твери, в 12-м году, владыка Арсений за чайным столом его просит: «Благословите, Ваше Высокопреосвященство, Ваню посвятить в иподиаконы. Вся его история направлена к этому». И Дух Святой, который где хочет, там и дышит, довольно сухому архиепископу Антонию вложил в уста: «Доверимся Ване. Можно иподиаконом сделать. Бог благословит Ваше Преосвященство». Так он выразился, и я сам слышал эти слова: «Мы Ване доверимся».
И на Воздвижение я был произведен в сан иподиакона, что было тогда новостью, потому что диаконов много было, иеродиаконов много было и архиереев много. Что архиерей? Ну что архиерей? Академию закончил — и архиерей. А попробуй в 19 лет орарь получить!
На Воздвижение после часов меня выводят в подряснике, с пояском. Вот Владыка благословил на чтеца, потом подали ему орарь. Протодиакон: «Гос-по-ду по-мо-о-лим-ся». — «Гос-по-ди по-ми-луй». Молитва на иподиакона. Иподиакон — сан. Потом в Консистории Владыка заполнил грамоту: «Иван Михайлович Чернов, послушник Отрочь монастыря, нами возведен в сан иподиакона. Такого-то числа». Обычно там по грамоте наставления даются, как жить, как жену водить — все это старинное, греческое. Я эту грамоту в рамку вложил, и она много лет у меня хранилась. И уже в Ростове, когда у меня делали обыск и снова повели меня по пяти, по пяти, кон-
1 Антоний (Каржавин) с 29. 01. 1910 г. архиепископ Тверской и Кашинский. 1- 16. 03. 1914 г.
- 29 -
воем, она пропала. В это время я имел грамоты более сильные и архиерейскую грамоту уже имел. Но это не те... Для меня они имели уже другое значение.
Два момента были очень радостные в моей жизни: поступление в монастырь в лесу и орарь. «Что архиерей? Сколько их, архиереев? Академию окончил — и архиерей. А попробуй иподиакона получить в 19 лет!» — Это я с монахами препирался. — «Все смотрят, куда ни появись — все смотрят, что крошка и... орарик». Так я препирался с монахами. И вот, когда в 13-м году в Новгороде в Софийском Соборе посвящали Священнейшего патриарха Алексия (была его епископская хиротония), приехал Патриарх Антиохийский Григорий, то я своему архиерею книгу держал. И много-много лет прошло, когда я впервые после двадцатилетнего пребывания в лагерях встретился со Святейшим в Лавре накануне Сергия летнего (1956 год), он сразу меня узнал: «Где-то я Вас видел. Где я Вас мог видеть?» Я говорю:
Во время хиротонии Вашего Святейшества я книгу держал епископу Арсению.
— А-а-а, вот, вот, вот. Я обратил внимание на орарь, но спросить, почему это так, было невозможно.
И ко мне благоволение пролилось у Святейшего, и сейчас же приказал он Даниле Андреевичу1, чтобы орден я имел».
Находясь при владыке Арсении, Ваня Чернов получил «кабинетное» образование. Владыка приглашал лучших преподавателей Юга дореволюционной России. Лекции читали на дому. Некоторые предметы, в частности математику, владыка Арсений преподавал сам. «Надо быть от природы обоим матема-
1 Даниил Андреевич Останов личный секретарь Патриарха Алексия I.
- 30 -
тиками, — писал впоследствии владыка Иосиф, — чтобы образованному человеку дошкольника начинать бы математике учить. Владыка Арсений безвестные и тайные премудрости в математике и диалектике явил ми еси...»
Учился Ваня настойчиво, серьезно, иногда от усталости засыпал за книгами. Его любознательность простиралась на все области знаний. Он изучил все творения святого Иоанна Златоустого, преподобного Симеона Нового Богослова и многих других святых отцов и учителей Церкви, великолепно знал жития святых Димитрия Ростовского и особенно Священное Писание. «Я читал все подряд, — вспоминал владыка Иосиф, — Илию Минятия читал, Флоренского читал, Достоевского читал, Пушкина читал, Гюго и Бальзака читал...» Этот ряд он продолжал очень долго, отмечая характерное, цитируя на память целыми страницами самое интересное. Всю жизнь он занимался самообразованием и до конца своих дней читал одновременно три книги: богословскую, художественную (классические произведения) и периодические издания журналов научного и богословского содержания. При этом сам себя он называл впоследствии «некнижный Архиерей».
Владыка Иосиф много лет спустя вспоминал, как однажды владыка Арсений подал ему томик К. Маркса и Ф. Энгельса и сказал: «Прочитай, Ваня, и знай суть. Тебе придется жить при таком строе». Позже, будучи уже архиереем, владыка Иосиф поразит своего следователя, читая на память классиков марксизма.
С 1912 по 1917 г. иподиакон Иван Чернов проживал в Тверском Успенском Отрочем монастыре, где составил не сохранившийся до настоящего времени акафист скончавшемуся там священномученику Фи-
- 31 -
липпу, митрополиту Московскому († 1569 г.). В этом же монастыре в 1912 году Ване была подарена монахами привезенная с Афона икона Божией Матери «Иверская». С этой иконой владыка Иосиф не разлучался в течение всей своей жизни, ему удавалось иметь ее при себе даже в лагерях, и Матерь Божия через эту икону удерживала свой покров над смиренным Ее послушником и почитателем.
- 31 -
В ТВЕРИ
Митрополит Иосиф — о себе:
«В Тверском Отрочь монастыре я пробыл пять лет, потому что Владыка Арсений пробыл там пять лет, будучи викарием Старицким, Тверской епархии.
В 13-м году Владыка Арсений возил меня на Валаам. Сначала мы поехали в Кронштадт, потом в Петербург на Карповку ко гробу отца Иоанна Кронштадтского, а потом уже на Валаам поклониться и повидаться с Владыкой Сергием Финляндским1, который был тогда на Валааме на даче. С Валаама нам нужно было ехать в Кексгольм. Вот мы прощаемся уже с Владыкой Сергием, подошел пароход на Кексгольм, я внизу стою с чемоданами. Владыка Арсений говорит: «Беги, у Владыки Сергия благословение возьми». Я — ту-ту-ту-ту-ту — наверх, благословение взять. Когда я спускался вниз по лестнице, Владыка Сергии (Владыка Сергий и шутил же, Боже мой): «Может быть, Преосвященнейший, оставите нам Ваню? У нас выдвигается кандидатура на игумена-лет через пятнадцать». Владыка Арсений внизу сто-
1 Будущий Патриарх Московский и всея Руси Сергий (Страгородский), находившийся с 1905 по 1917 г. на Финляндской и Выборгской кафедре.
- 32 -
ит, а я на ступенях, на лестнице. «Нет, Ваше Высокопреосвященство, с его характером он не задержится на той степени (т. е. ступени), на которой сейчас стоит». Так и вышло. Сергий же посвящал меня архиереем в Ростове-на-Дону. Природная вера была у меня и некоторые-некоторые способности. Некоторые природные способности.
Вот такой случай: когда умер правящий архиерей Тверской епархии1 и его, уже сидящего в кресле, облачали два соборных иподиакона, то они торопились, потому что уже владыка Арсений приехал и губернатор и звонили 12 раз в колокол. Иподиаконы торопились и никак не могли облачить архиерея: и саккос, и омофор, и все облачение задралось. Тогда я сзади подошел, приподнял покойного архиерея, и все облачение поправили. Но я сразу почувствовал боль в животе.
Шли годы, я не болел, только когда поднимал что-нибудь тяжелое или много ходил, тогда боль немножко ощущал. И в лагерях чуточку побаливало, потому что я по двести пар белья стирал. Так быстро никто не мог стирать, как я стирал белье для рабочих. И когда меня комиссовали, Герчик, доктор, у меня спросил:
— Откуда у Вас грыжа?
Я эту историю рассказал.
— Какой он, архиерей, — говорит, — был благородный. Сейчас же Вас отблагодарил и сделал Вам подарок, чтобы гарантировать на легкий труд.
С Тверского монастыря меня брали в солдаты на очень короткое время. Так как я по словесности всех превосходил, то меня направили в Казань в унтер-
1 Архиепископ Тверской Антоний (Каржавин, † 1914).
- 33 -
офицерскую команду. Я был белым унтер-офицером. Но поскольку я был очень молод, мне дали на год отсрочку, и я опять приехал в Тверь, в монастырь. Но Владыка меня уже не принял, потому что на меня там всего наговорили. И Владыка мне говорит: «Куда же ты, Ванюша, пойдешь теперь?» — «Не знаю, куда пойду. К Царице Небесной!» Взял я свою икону Иверской Божьей Матери и стал спускаться по лестнице, и не знал, куда я иду, покуда я спускался с лестницы. Но когда я вышел во двор и увидел: дверь! — а-а — раз Владыка не принимает, пойду в затвор! И скорей туда, в келью, и заколотился и забился. Месяц провел в затворе. Мне ребята, конечно, и суп, и борщ приносили ночью, и в форточку дрова бросали. Иверская икона стояла, и лампада горела перед ней. Все ребята принесли и сделали, потому что я с ребятами хорош был, будучи келейником архиерейским.
А в последних числах февраля губернаторша и губернатор узнают, что я в затворе. Они ахнули! Но так как она датчанка, а он немец, она по телефону звонит и говорит: «Плявда ли, Ваше Плеосвященство, что Ваня задворником (дворником) стал?» Они меня все знали, я им пять лет подавал и кофе, и конфеты, и квасы, и прохладительные воды. Славная была барыня. «Нет, Софья Михайловна дорогая, Ваня не за дворник, а Ваня... м-м... помощник эконома» — Владыка — юрист, сообразил быстро, — он помощник эконома и, конечно, забитый гвоздями.
На другой день приезжает Преображенский, личный секретарь правящего архиерея Серафима (Чичагова)1, и говорит:
1 Священномученик митрополит Серафим (Чичагов) с 20. 03. 1914 г. до конца 1917 г. управлял Тверской епархией в сане Архиепископа.
- 34 -
— Высокопреосвященнейший Владыка предлагает Вам отпустить послушника Чернова в канцелярию архиерейского дома.
— Помилуйте, Иван Михайлович, я только позавчера назначил Ваню помощником эконома (а я в затворе сижу), иначе некого было, кроме Вани, я его назначил. Отпустил от себя и назначил. Доложите его Высокопреосвященству, что он очень нужен для монастыря.
Уехал Преображенский.
Правящий архиерей по телефону: «Ну, Бог благословит. Пусть Ваня будет у Вас там помощником».
Ко мне стучат: «Если сам не выйдешь, выломаем дверь». Тогда надо выходить. Тут мне дают расходную книгу (я должен был ездить в магазины и к купцам за товарами с книгой), ключи от кладовка вручает казначей, уже натопили квартиру помощника эконома — и пошла благодатная жизнь.
Но вот-вот убьют губернатора. Вот-вот будет октябрь 17-го года. И вот-вот Владыка в правящие будет назначен и я с ним поеду в Таганрог.
Вот вам отрывок моей биографии».
7 сентября 1917 года владыка Арсений назначен был Епископом Приазовским и Таганрогским, викарием Екатеринославской епархии.
- 34 -
ТАГАНРОГ
Митрополит Иосиф — о себе:
«В 1917 году мы выехали в Таганрог, и владыка Арсений изменил немножко тон проповедей. Будучи юрист, будучи умным человеком, он не мог говорить того, что говорил для интеллигенции в Твери.
В архиерейском доме в Таганроге было 25 комнат. Владыка говорит мне: «Ты будешь, Ваня, здесь эко-
- 35 -
номом архиерейского дома. Сейчас идет Собор. Петра Великого регламент, по-видимому, пал. Я, вероятно, смогу что-нибудь для тебя сделать, чтобы ты мог каждый день служить».
В Таганроге в то время существовало Таганрогское подворье старца Павла, называемое так по имени его основателя преподобного старца Павла Стожкова1. После его блаженной кончины в 1879 году старшинство в общине приняла ученица и послушница старца Павла Мария Андреевна Величкова (Величко, †16 июня 1943 г.), которая, проводя жизнь истинной подвижницы в посте и непрестанной молитве, ко времени приезда в Таганрог епископа Арсения со своим юным иподиаконом сама уже стала старицей, не по возрасту только, но и по данным ей от Бога благодатным дарованиям. Старица Мария Таганрогская мудро руководила ко спасению как сестер своего подворья, так и приходящих в ее келью за советом и наставлением. Первая встреча Вани Чернова с этой Старицей произошла при следующих обстоятельствах.
«Монахиня Анастасия, — вспоминал владыка Иосиф, — продавала свечи и покупала. Она была стара, я очень молод. Однажды свечей не хватило, я узнал адрес, где находится частный свечной завод Медведева (впоследствии сын его был у меня иподиаконом), и пошел туда взять в долг два пуда свечей. Медведев сразу мне отпустил, мы познакомились. Эти два пуда мне пришлось квартала три-четыре пронести в мешке на спине. И когда я переходил Митрофановскую улицу, проезжала линейка довольно красивая, полная монашек, как ласточек на про-
1 В 1998 году преподобный старец Павел Таганрогский причислен к лику местночтимых святых. Память старца Павла совершается 10/23 марта.
- 36 -
волоке. Я остановился, чтобы пропустить ее, и слышу голос:
— Се архиерей идет Таганрогский.
— Матушка, да это монашонок, который с архиереем приехал.
— Да вы дуры, это архиерей, — и дальше поехали.
Я не обратил внимания на «это архиерей» и на «дуры», а перешел через улицу и понес свечи.
То была старица Мария».
Еще о блаженной Марии Таганрогской владыка Иосиф рассказывал следующее. Однажды старица Мария, увидев его, стала пытаться протиснуться между водосточной трубой и стеной дома, где пролезть было невозможно. Она как бы показала этим, какую трудную жизнь предстоит прожить владыке Иосифу.
- 36 -
НАЧАЛО ИСКУШЕНИЙ
Годы, последовавшие за октябрьскими событиями 1917 года, стали для России эпохой великих испытаний. Стоя перед лицом опасности и смерти, испытывался русский народ на верность Православной Церкви и Ее Основоположнику и Зиждителю Господу нашему Иисусу Христу. И пожалуй, не было ни одного христианина, который бы не прошел через это всепопаляющее и всеочищающее горнило. Можно сказать, что вся дальнейшая жизнь будущего митрополита Иосифа стала непрерывной чередой испытаний, скорбей, лишений, гонений, притеснений. Вся жизнь его — это непрекращающееся искушение, выдержать которое смог бы только человек, имеющий твердую веру, величайшее терпение, смирение пред непостижимым Божественным промыслом и непреложное упование на помощь Всеблагаго Созда-
- 37 -
теля, который не попускает никому оыть искушенным сверх его меры.
В этот период епископ Арсений, взяв с собой своего юного келейника, отправился для духовной беседы к одному из Российских старцев (К сожалению, память не сохранила для нас, к какому именно старцу ездил владыка Арсений. Известно лишь, что старец жил в небольшой пустыньке где-то на Волге.). Погостив в пустыньке и поговорив со старцем обо всех наболевших проблемах, владыка Арсений, отъезжая назад, пришел вместе с Ваней проститься со старцем и взять благословение на отъезд. И старец, благословляя их, произнес о Ване пророческие слова. Во-первых, он сказал, что Ваня будет выше владыки Арсения, а во-вторых, что умрет Ваня не своей смертью.
«Я был слишком молод и не придал особого значения этим словам», — говорил впоследствии владыка Иосиф. Но по прошествии времени Ваня стал не только епископом, но и архиепископом и митрополитом.
А тогда, в то смутное время, когда началась ломка всех устоев Российского государства и гонение на Православную церковь, для Ивана Чернова было положено начало искушений.
Митрополит Иосиф — о себе:
«В 18-м году в Таганроге произошло большое побоище: юнкерское училище вступило в борьбу с рабочими. 105 юнкеров и 95 рабочих убито. Владыка идет в исполком и просит: «Разрешите хоронить тех и других. Я архиерей для всех». Исполком разрешает. На кладбище привезли гробы. Рабочих на кладбище разобрали родные, а юнкеров свезли на кладбище и побросали в сарай, как дрова. Нам с иероди-
- 38 -
аконом Николаем, могила которого в Петропавловске, поручено было надеть на трупы юнкеров белье, крестики, в гроб положить и заколотить. И так мы работали с шести утра и до вечера при некоторой помощи кладбищенских сторожей. 105 гробов поставили вдоль траншеи. Владыка приехал отпевать, когда уже смеркалось. Владыка приехал, и красногвардейцы приехали, потому что жены рабочих кричали: «Обольем бензином и сожжем архиерея, за то что он белых хоронит!» Но никто не облил Владыку, ничего этого не допустили. Владыка пятое через десятое отпел. Принципиально всех. И потом их всех в нашем присутствии стали предавать земле, и, когда закопали, мы поехали с кладбища с большой опаской. Владыка боялся — жены рабочих были озлоблены, что Архиерей юнкеров хоронит. А он на проповеди сказал, что он архиерей для всех, кто в Бога верует.
— От меня нельзя требовать партийности.
Он так и сказал: «От меня нельзя требовать партийности, я архиерей для всех».
Приехали домой, все по-хорошему. Владыка, конечно, волновался и все время пил черный кофе и валерьянку. Я тогда еще не понимал, что это — валерьянка? Вот так мы и жили...
Через несколько дней приезжают в час ночи: «Комитет матросов постановил расстрелять Архиерея. Он, — говорят, — белых на кладбище хоронил, а пятерых матросов в портовой церкви не захотел хоронить, назвал их черными комиссарами!» Какая-то провокация. Я говорю: «Нет, я ничего не знаю, без меня ничего не делается, я секретарь, у
- 39 -
меня все книги, я эконом архиерейского дома, этого быть не могло!»
На другой день приезжают во время всенощной, думают, что Архиерей служит. А Владыка на подворье Иерусалимского монастыря (Таганрогский Иерусалимский мужской монастырь во имя св. благоверного князя Александра Невского.) сидит в сарае, весь засыпан зерном и заставлен досками. Потом опять приехали в 10 часов вечера. Тогда я пошел прямо на подворье и Владыке говорю: «Владыка, я иду в порт на объяснение к матросам». — «Да что ты! Да тебя в море бросят! Тебя бросят в море. Мне все равно гибнуть, Ваня!»
Так с Владыкой я не договорился, но в порт отправился. Я знал там все ходы-выходы и шел не дорогой, конечно, я увидел — там часовой стоит. Я юркнул в порт и на корабль прыгнул. Когда я в кают-компанию зашел, там было накурено, надыша-но, наплевано и уже заканчивался ужин — везде лежали куры, ноги, лапы, колбаса и бутылки с вином и водкой. Я был в полуряске, и все одним голосом сказали: «Че-ерт!» Я говорю: «Не черт, а Ваня, эконом архиерейского дома». Вот этим они были куплены с первой минуты: «Совсем не черт, а Ваня-эконом».
Матросы: Что вам угодно?
Я: Угодно договориться с вами навсегда: быть Архиерею или не быть!
Матросы: Да-а, мать его такую, этот Архиерей и поляк еще вдобавок, что ему русское!
Я: Я только одно знаю, что когда его посвящали в архиереи в 10-м году, 24 октября, то он такую речь говорил: «Я очень долго собирался и наконец-то собрался убежать с темного запада к светлому, хотя и в лаптях, востоку русскому!»
- 40 -
Все они: А-а-а! — папироски в сторону, — но все-таки, все-таки конкретно!
Я: Конкретно — надо разобраться. Мы знать ничего не знаем, а вы все приезжаете и приезжаете. Архиерей в Ростове, но, если надо, я его найду в три счета.
Матросы: Но чем вы докажете, что вы ничего не знали?
Я: Когда моряков хоронили, в портовой церкви был священник Суринов. Давайте спросим у него.
Матросы: Товарищи, возьмем Сурикова. Давайте Сурикова сюда.
Пришла машина, привезли Сурикова.
Суринов (кляц-кляц, стучит зубами): Ваня, и вы здесь?
Я: И я здесь, отец Иван. Садитесь, поговорим.
Суринов: И все-таки (кляц-кляц), на какой предмет будет разговор?
Я: Увидите, на какой предмет. Вон, предметов полный стол стоит (показываю на бутылки), давайте опрокинем по рюмочке.
Вот этим я их снова всех купил. Моряки сейчас же поналивали нам полные стаканы. Суринов, конечно, выпил весь стакан, я немножко прихлебнул.
Я: Закусывайте!
Но как он мог есть, когда у него зуб на зуб не попадает. Есть пришлось мне, и лапы, и колбасу.
Я: Отец Иван! Почему вы Владыку не пригласили хоронить моряков?
Суринов: Какое же я имел право, Ваня, приглашать, когда там родные, родители их? Если бы родители сказали мне, то я пошел бы и пригласил Владыку.
Моряки: Ах, вот как! Так их растак! Как же они нас информировали? Вопрос исчерпан. Еще по рюмочке!
- 41 -
Я (морякам): Можно с вами завтра встретиться в городе, чтобы получить в исполкоме разрешение на панихиду? Владыка в двадцатый день отслужил бы панихиду в городском парке на клумбе и речь сказал. Владыка — юрист.
Моряки: О-о-о! Это хорошо, это хорошо!
В час ночи повезли нас по домам. Сурикова сбросили у калитки, а меня у архиерейского дома. Я сейчас же, не успела машина поворотить, пешком, пешком на подворье. В два часа ночи добежал, сразу к Владыке:
— Все устроено! Вы служите на Сретение панихиду.
— Пся крев, — говорит, — Ваня, пся крев. (Это польское ругательное слово — собачья кровь.)
— Вот, я Вам сообщаю, завтра или уже сегодня в 11 часов утра я иду в исполком, там я встречаюсь с Воробьевым, и мы получим у Стернина разрешение на служение панихиды и на парад. И Вы, Владыка, благоволите панихиду отслужить и речьсказать.
— Пся крев тебе, — говорит.
— Там видно будет, какая «пся крев», теперь я хозяин.
В одиннадцатом часу утра я встретился с Воробьевым в коридоре на мраморной лестнице в доме бывшего богача, и мы пошли к Стернину — председателю исполкома. Стернин еврей, но очень хороший еврей, он и к Русской Церкви неплохо относился. Он сразу спросил: «Вам, батюшка, вина или угля, вероятно, нужно?» — «Да нет, панихиду будем служить. А вон, — говорю, — идет товарищ» — я показал на Воробьева. («Товарищ» я произнес первый раз в жизни. Как в Антиохии первый раз назвали христиан христианами, так и я первый раз сказал «товарищ».)
- 42 -
Воробьев: Ваня хочет с Архиереем панихиду отслужить в двадцатый день смерти героев, наших товарищей. А мы хотели бы парад небольшой устроить. Надо оформить, товарищ Стернин.
Стернин: Сейчас, сейчас, сейчас.
И написал на бланке областного исполкома:
«ВАНЕ И АРХИЕРЕЮ.
Разрешается 2 февраля (тогда еще старый стиль был) отслужить панихиду над героями-матросами в городском парке на клумбе».
Такую бумажку я получил.
Я раскланялся, чуть руку не поцеловал этому Воробьеву. Воробьев мне тогда говорит: «Может, пойдем выпьем?» — «Да не-ет, я спешу».
И я опять бегу на подворье и Владыке в щелочку сую бумагу и фонарь — читайте, мол. Владыка прочитал, не верит: «И это может быть обман». Во всяком случае монахи вечером выперли Владыку к благочинному, который жил недалеко от архиерейского дома. Уже опасно было держать Владыку на подворье, потому что в 6 часов утра Архиерей вызвал протоиерея Шумова, исповедовался у него. Шумов пришел домой, сказал матушке. Матушка сказала дочке. В 12 часов весь базар уже знал, что архиерей на подворье исповедовался у Шумова. Когда мне это сказали, я как сумасшедший побежал, чуть не падая, на подворье — нужно было скорее архиерея перевести куда-нибудь. И его быстро перевели к благочинному Овчаренко. Сколько переживаний было и Архиерею, и мне. Но я молодой был, у меня все это на сердце не отражалось.
Я дал двум благочинным (тогда два благочинных было в Таганроге) от имени Владыки такое распоряжение: «Прошу сообщить духовенству: 2 февраля я служу панихиду на могиле героев, то-то, то-то, то-то... Охотники за мной!» И расписался: «Епископ
- 43 -
Арсений». Не предписание, а приглашение. «Охотники» все пришли. И больные, и безногие, и на костылях, все пришли. Пришел хор, и протодиакон пришел. Ровно в 5 часов приехал Владыка, надели ему мантию, омофор, епитрахиль. Быстро отслужили панихиду, Владыка слово сказал (он охрипший был немного на нервной почве).
По окончании нас немедля отвезли домой. Владыка сразу попросил кофе. Я сварил кофе и подал ему. У Владыки дрожали пальцы. Потом он посмотрел на шкаф, где у него митры стояли: «Дай-ка мне вон ту, восьмигранную царскую митру» (Царскую митру епископ Арсений получил в награду от Государя Императора Николая II в 1911 году.). И прослезился. Я подал. Он открыл футляр и сказал: «Та голова, которая спасла архиерейскую голову, имеет право венчаться этим венцом в свое время».
ВОСХОЖДЕНИЕ ПО СТУПЕНЯМ
Через четыре дня после этих тревожных событий, 6/19 февраля 1918 года, иподиакон Иван Чернов был пострижен епископом Арсением в мантию с именем Иосиф в честь святого праотца Иосифа Прекрасного. «Владыка Арсений, — вспоминал митрополит Иосиф, — дал мне это имя для того, чтобы я всех кормил».
11/24 февраля 1918 года он был рукоположен во иеродиакона.
О своей диаконской хиротонии владыка Иосиф позднее, будучи уже в Алма-Ате, писал: «Я прекрасно помню день своей хиротонии, это было в воскресенье о Блудном сыне... Масса выпала снегу в ту ночь. Первую свою ектенью «Прости приимше...», конечно, я перепутал, но всем подсказчикам Влады-
- 44 -
ка сказал: «Не мешайте ему, он будет прекрасно служить!» Первую вечерню служил я, как будто бы давно иеродиаконствую, т. к. я уже и архиерейскую службу знал, и даже тайные молитвы Литургии — ибо Святителю много лет книгу держал... А он читал вслух молитвы — чтобы, наверное, я слышал бы их. А на другой день Божественную первую Литургию, в день Иверской и именно перед своей келейной, с Афона. Она была и в Коми, и здесь ныне в моей Иверской архиерейской церкви1. Вероятно, я Ее из этого града уже не увезу! Ведь это Ее храм! А? А может быть, и сам не уеду и здесь покойному митрополиту Николаю2 шепну на кладбище: «Подвинься, брате!»
16/29 августа 1920 года в Таганроге так же епископом Арсением иеродиакон Иосиф рукоположен во
1 Крестовая церковь в Алма-Ате на ул. Минина, где жил владыка Иосиф последние 15 лет, — Иверско-Сераф