Как-то осенью Альма отправилась на охоту. От своих многочисленных предков она унаследовала охотничьи инстинкты, за долгую жизнь приобрела опыт и теперь была самой искусной и осторожной собакой-охотником в поселке.
С тех пор как из окрестностей исчезли волки, она предпочитала охотиться в одиночку. Выбежав за пределы поселка, она пошла медленным шагом, осторожно ступая по мягкой земле, часто останавливаясь, нюхая воздух и прислушиваясь. Несколько раз она натыкалась на следы зайцев и куропаток, но следы были не свежие, и она шла дальше.

Только через полчаса Альма нашла свежий след. Ветер принес к ней запах рябчика. Осенью отяжелевшие птицы были самой легкой добычей. И Альма осторожно, высоко поднимая лапы, двинулась по следу. Слух, зрение и обоняние ее были напряжены. Чем ближе была добыча, тем медленнее двигалась охотница. Она почти припала к земле и в осеннем густом сумраке даже острому глазу могла показаться едва заметной тенью.
Еще несколько мгновений – и зубы собаки вопьются в жирное тело беспечной, низко заночевавшей птицы.
Но вместо броска вперед собака, словно наколовшись, вздрогнула, испуганно взвизгнула, прыгнула в сторону и, поджав хвост, бросилась удирать, что было силы.
В самый последний момент перед прыжком она услышала позади себя осторожный, крадущийся волчий шаг. Альма не раз слышала такие шаги прежде, но так близко, как сегодня, – только однажды. Тогда, восемь лет назад, она была совсем молодой и неосторожной собакой. Быстрые ноги и вмешательство человека спасли ей тогда жизнь. С тех пор она навсегда запомнила эту поступь и, даже став взрослой и очень сильной собакой, никогда не забывала о ней и до этого дня ни разу не попадала впросак.
Не разбирая дороги, Альма описала крутую дугу и помчалась к дому. На скаку она оглянулась и увидела совсем близко от себя неясный в темноте силуэт зверя и зеленоватые волчьи глаза. Мгновенно забыв, что она самая сильная и большая собака в поселке, Альма завизжала истерически, тонко, как восемь лет назад, когда она тоже спасалась от смерти. Но тогда враг не мчался за ней следом, а старался перерезать ей дорогу. Этот же волк скакал за ней по пятам и ни разу не попытался обойти ее.
Альма прожила уже немалый собачий век, сильно отяжелела и теперь чувствовала, что ей трудно уйти от погони. Волк мчался уже у самого ее хвоста, но все еще не решался напасть на нее.
На визг Альмы в поселке откликнулись собаки. И, ободренная их лаем или просто задохнувшись, Альма умолкла и, круто повернув, встретила врага грудью и клыками.
Волк с разбегу почти сбил ее с ног, но сразу отлетел в сторону, взвизгнул от боли и остановился, недоумевающе глядя на нее и тряся большой головой со свежей царапиной на морде. Не веря глазам, Альма потянула носом и почуяла знакомый запах – от этого волка пахло собакой.
Волк стоял в двух шагах, тряс головой и неумело вилял хвостом. Альма узнала сына, но, все еще не в силах преодолеть страх, несколько раз обошла его кругом, вздрагивая, пока не очутилась рядом, и, уже обнюхав, ласково лизнула его в нос
С этого дня Пират начал сопровождать Альму на охоту. Первое время, слыша за собой его крадущиеся шаги, Альма нервничала, останавливалась и, оскалив зубы, злобно ворчала на приемного сына. Пират отходил в сторону, смотрел на нее жалобно и недоумевающе и медленно вилял низко опущенным, неповоротливым хвостом.
Постепенно Альма привыкла к нему и к волчьей, мягкой поступи позади. Пират оказался не только самым преданным детенышем из всех выкормленных ею, но и самым искусным охотником. Он лучше Альмы подкрадывался к дичи и, вспугнув ее, предоставлял погоню Альме, а сам бежал наперерез, притаивался и, подпустив зверя близко, как из-под земли вырастал на его пути и одним ударом челюстей приканчивал.
Эта пара опустошала лес больше, чем вся остальная свора, но Альме приходилось спешить к месту расправы: Пират был ненасытен. Он в несколько минут мог сожрать матерого зайца. И часто отставшая во время погони собака находила только мятую траву и клочки шерсти на том месте, где две-три минуты назад Пират набросился на добычу.
Однажды во время охоты Альма и Пират столкнулись со стаей собак из поселка. Поселковые собаки хорошо знали Альму, но Пират только недавно стал появляться за пределами склада, и к нему отнеслись враждебно.
Взъерошив на спинах и загривках шерсть, собаки кольцом окружили незнакомца, но этот худой с темной спиной молодой пес еще больше поджал хвост и показал огромные клыки.
Молодые задиристые собаки, первые лезшие в драку, попятились, но скоро оправились, и собачье кольцо сомкнулось еще больше вокруг одиноко стоявшего пришельца. Он не рычал, стоял молча и только тяжело дышал, да глаза его стали раскосыми, сузились, и в них замелькали желто-зеленые кошачьи огоньки.
Пришелец, казалось, понимал, что ему не справиться с целой стаей, но всем своим видом показывал, что защищаться он будет до последнего вздоха. Однако собаки с каждой минутой становились настойчивее – их было много. Оправившись от первого смущения, они снова двинулись в наступление, подбадривая себя рычанием и медленно сжимая кольцо.
Пират слегка попятился и, прижавшись задом к толстому пню, ждал. Он молча переводил глаза с одной собаки на другую, как будто желая заранее узнать, какая из них первая бросится на него и подаст сигнал к расправе. И в этом большеголовом, худом, еще не окончательно сформировавшемся псе было нечто такое, что заставляло врагов медлить.
Альма, вначале стоявшая в стороне, была притиснута наступающими к будущей жертве. Собаки, сжимая кольцо, подвигали ее все ближе и ближе, пока она не очутилась рядом с приемным сыном. Тогда Альма так же, как и Пират, оскалила желтоватые, но еще крепкие клыки и заворчала на стаю.
Альма была сильной и свирепой, в поселке жило немало собак, на шкурах которых навсегда остались глубокие рубцы – следы ее клыков. Поэтому сжимавшееся кольцо собак остановилось. Но не разжалось. Каждая из собак ждала, что кто-то подаст сигнал к нападению, но сигнала не было. Не оказалось среди них вожака. Черно-пегий Полкан молча стоял в стороне и равнодушно наблюдал за ссорой.
Так прошло несколько мгновений. Ни та, ни другая сторона не двигались. Потом кольцо дало трещину, из него выскочил молодой черный, белогрудый, белолапый пес, который подбежал сначала к Альме, потом к Пирату и по очереди лизнул их в нос. Альма и Пират в ответ молча завиляли хвостами.
Это послужило сигналом, но совсем не тем, какого только что ждала стая. Собаки одна за другой подходили сначала к Альме, потом к Пирату, обнюхивали их со всех сторон, царапали лапами землю и отходили в сторону.
Когда этот ритуал проделал последний пес, собаки перестали обращать на Пирата внимание, и он присоединился к стае и побежал вместе с другими.
От своих предков Пират наследовал не только способности охотника, но и могучий, волчий аппетит. Сколько бы пищи в день ни перепадало ему, он всегда был голоден. И после этого случая, если Альма не хотела идти в лес на охоту, Пират присоединялся к собачьей стае.
Собаки привыкли к нему и относились дружелюбно, только Полкан продолжал не замечть его, и Пират старался держаться дальше от черно-пегого пса. Так продолжалось до тех пор, пока они однажды не столкнулись на охоте.
Стая подняла крупного зайца и погнала его. Заяц попался матерый, бывший уже в переделках. Он умело петлял по лесу, описывая замысловатые фигуры. Собаки неслись за ним следом и многоголосо и пронзительно взлаивали.
Они уже несколько раз пробежали по одним и тем же местам, сильно запыхались, но заяц как будто и не собирался уставать. Расстояние между ним и стаей не сокращалось. Вылинявший, белый, он то появлялся, то исчезал, мелькая между кустов, и ярко выделялся на уже почерневшей земле.
Каждый раз, когда он бывал виден, собаки заливались особенно тонко и пронзительно. И тогда заяц, казалось, нарочно потешался над ними. Он бросался в сторону и исчезал в кустах.
Но вот одна собака из стаи, самая худая, до этого молча бежавшая впереди, начала отставать и оказалась в хвосте, юркнула в кусты и легла на том самом месте, где только что, петляя, свернул заяц. Желтовато-серая, с темной, почти черной спиной, она сливалась с осенней землей покрытой кое-где желтой травой. Можно было подойти на два шага и не заметить ее.
Стая с визгом и лаем помчалась дальше. Пират остался один. Он лежал, прижавшись к земле и положив тяжелую голову на толстые, еще неуклюжие лапы. Если бы не напряженные мускулы, можно было бы подумать, что он спит.
Но Пират не спал, он слушал. Среди всех голосов собак выделялся низкий, хрипловатый голос Полкана, и громкий голос Щеголя. С каждой минутой они делались тише, уходили все дальше и дальше. Потом стая дружно взлаяла и голоса стали приближаться. Значит, заяц опять мелькнул на виду и круто повернул назад.
Пират сделал едва заметное движение и еще ниже припал к земле. Он лежал, словно окоченев, и только толстокожие, короткие уши слегка вздрагивали, да глаза, оказавшиеся почти на уровне земли, горели зеленоватым пламенем.
Лай приближался; далеко впереди собак, в редком перелеске между молодыми обгорелыми сосенками, мелькнул заяц. Сначала казалось, что кто-то низко над землей машет белым платком, потом стало видно, что это все-таки мчится заяц, положив на плечи большие белые уши.
Он уверенно бежал по знакомой дороге и... с каждым скачком приближался к засаде. Расстояние между Пиратом и зайцем сокращалось каждую секунду. Уже было видно, что зайцу не спастись, но Пират не двигался. Еще мгновение – и заяц промчится мимо. Вот он сделал скачок над самым Пиратом, и тот, распрямившись, как стальная пружина, подбросил вверх голову. Большой заяц, не успев издать ни звука, затрепыхался, сжатый стальными челюстями.
Пират не сделал ни одного лишнего движения. Только опыт, накопленный тысячелетиями и ставший инстинктом, мог создать такого охотника. Каждое движение его было точно, целесообразно и красиво. Двух секунд не понадобилось волку, чтобы прикончить зайца. Уже в следующее мгновение Пират повел ухом и быстро, давясь и чавкая, начал расправляться с еще трепещущей добычей.
Если для того, чтобы так быстро прикончить зайца, требовался тысячелетний опыт предков, то такие же тысячелетия тяжелой жизни в волчьей стае, когда не хватает для всех пищи и выживают только самые сильные и ловкие, нужны были, чтобы так быстро разделаться с добычей.
Пират только тряхнул головой и словно топором разрубил зайца пополам. Затем он проглотил обе половины, одну за другой. К тому времени, когда собачья стая, с лаем и визгом, пронеслась мимо, на земле около Пирата осталось лишь несколько клочков шерсти. Сам Пират стоял сгорбившись: он не успел разжевать куски, и они с трудом двигались по пищеводу.
Полкан опередил свору и первый пролетел мимо Пирата, даже не взглянув на него, но потом, заподозрив обман, резко затормозил и, покрутившись на месте, пружинящим медленным шагом вернулся к Пирату.
Разгоряченная погоней свора умчалась по старому следу. А два зверя – один молодой, худой, косматый и спокойный, другой мускулистый, плотный, с налившимися кровью глазами – очутились друг перед другом.
Пират ощетинился, шире расставив еще щенячьи, не по росту толстые ноги и замер, как каменный. Полкан, разгоряченный погоней, не мог спокойно стоять на месте. Он приближался, дрожа, рыча и роя лапами землю. Когда расстояние между ними сократилось до двух шагов, они, возможно впервые за всю совместную жизнь, встретились на одну секунду глазами.
И в тот же миг Полкан, как мячик, отделился от земли и вцепился Пирату в загривок. Пират сделал усилие, проглотил, наконец, пищу, разогнул спину и, повернув голову кверху, лязгнул зубами. Полкан, испытанный боец, на этот раз во-время отпрыгнул в сторону. Зубы Пирата только скользнули по его шерсти и почти надвое, как бритвой, разрезали толстый ременный ошейник.
Еще раз бросился Полкан в битву, но зубы Пирата встретили его, и он, взвизгнув, отлетел в сторону с окровавленной мордой. Третий раз он не прыгнул, а только стал вертеться вокруг и рычать. Пират угрюмо наблюдал за ним, потом, услышав шум приближающейся стаи, повернул и сначала шагом, а затем неторопливой рысцой скрылся из виду.
После этого случая Пират редко участвовал в охотах стаи. Но иногда, заслышав издали гон, он прятался на пути бегущего зверя и, перехватив добычу, исчезал в кустах, не оставив ни малейшего следа.
Дома, на складе, Полкан и Пират по-прежнему, казалось, не замечали друг друга, только при встречах шерсть на их спинах вставала дыбом.
Радыгин был слишком опытным охотником, чтобы не заметить начала этой войны. На следующий день после драки в лесу Радыгин долго разглядывал рану на морде Полкана и его ошейник. Рана была глубока и еще кровоточила, а ошейник держался на тоненькой дольке. Радыгин придержал за ошейник Полкана и свистом подозвал Пирата, который слонялся невдалеке, искоса поглядывая на хозяина. Обычно тот стремительно кидался на зов хозяина. Но на этот раз он приближался медленно и неохотно. Радыгин потянул его за загривок и почувствовал на шерсти запекшуюся кровь.
Псы мирно стояли рядом бок о бок, ни разу не взглянув друг на друга, только шерсть дыбом поднялась у обоих, и дышали они часто и шумно, высунув языки.
В тот же день Радыгин надел на Полкана, Пирата и Щеголя новые, из толстого ремня, ошейники. Полкан даже не заметил обновки. Щеголь несколько минут вертел головой, пробовал сорвать ошейник и, убедившись в своем бессилии, быстро успокоился.
Пират же принял ошейник как величайшую обиду. Он яростно скреб по нему лапами, пытался достать зубами, долго вертелся на одном месте, а выбившись из сил, подошел к Альме и начал скулить. Но Альма лежала спокойно и равнодушно. Она готовилась снова стать матерью и уже охладела к приемному сыну.
Радыгин поманил Пирата и дал ему есть. Однако тот, впервые за свою жизнь, не притронулся к еде и ушел со двора.
Он долго бродил по лесу, сгорбившись, поджав хвост и опустив голову, словно ошейник был невыносимо тяжел и давил, как ярмо.
Он не раз натыкался на свежие заячьи следы, но равнодушно проходил мимо. Так он бесцельно бродил до тех пор, пока в том самом перелеске, где недавно у него был бой с Полканом, он не встретил незнакомую собаку.
Они нос к носу столкнулись на повороте. Эта собака была ржаво-рыжей окраски, только на спине и морде концы волос были несколько темнее, а вокруг губ шла узкая белая полоска, отчего на морде зверя, казалось, застыла улыбка.
Пират знал всех поселковых собак, но этой не встречал. Она была выше его ростом, но худа и костлява, с низко опущенным хвостом, заметно хромала на левую переднюю ногу и, несмотря на позднее время, не успела еще вылинять. Желтовато-ржавая шерсть клочьями висела у нее на боках.
Столкнувшись неожиданно, Пират и незнакомая собака сделали одно и то же движение. Они, как по команде, прилегли на землю и, лежа на расстоянии десятка шагов, пристально рассматривали друг друга. Потом волчица приподнялась и низкой, крадущейся походкой двинулась к Пирату.
Пират подскочил, но не бросился удирать, а, поджав хвост и оскалив зубы, такой же, как у волчицы, походкой, начал описывать круги вокруг незнакомки. Со стороны это было похоже на игру, и, если бы Пират был обыкновенной собакой, эта игра неминуемо кончилась бы для него смертью. Но ему эта худая собака не казалась страшной, и постепенно расстояние между ними начало сокращаться.
Чем ближе они подходили друг к другу, тем спокойнее становилась походка незнакомки. Но вплотную к себе Пират ее не подпустил, он оскалил зубы и заворчал. И новая знакомая, казалось, согласилась с ним. Ближе подходить она не пыталась. Они на расстоянии обнюхали друг друга. От Пирата пахло собаками, – на спине у волчицы снова дыбом встала шерсть, но ненадолго. Она еще раз медленно обошла его кругом и, как видно, убедившись, что перед нею свой, повернулась и заковыляла прочь, ни разу не оглянувшись.
Пирата эта встреча не испугала. Инстинкт, унаследованный им от предков и предупреждавший его о малейшей опасности, на этот раз молчал. Эта встреча даже успокоила его. Проводив волчицу глазами, он потрусил к дому.
Тем не менее и на следующий день он еще не мог привыкнуть к ошейнику. От пищи, предложенной Радыгиным, он уже не отказался, но на охоту вместе с Альмой не пошел.