По просьбе ПЧ, выкладываю ещё один рассказ) но поскольку он довольно длинный буду выкладывать частями.
*Отрывок из повести "Пират", Л.Брандт

Свет, яркий режущий свет увидел Пират, когда на двенадцатый день жизни у него впервые открылись глаза. До этого мир существовал для него только в виде вкуса молока, запахов псины и сосны и ощущения тепла, исходившего от тела большой, похожей на немецкую овчарку суки.
Рядом с ним копошилось еще шесть комков из мяса, хрящей и шерсти, но Пират их еще не видел, хотя и смотрел на мир уже открытыми, раскосыми глазами.
Пират жил мало дней на свете, и у него не было еще воспоминаний. Он не знал, что серая сука, дающая свое молоко, тепло и любовь, приходилась ему мачехой.
Его мать, ржаво-желтая поджарая волчица, лежала в это время в дальнем логу, забившись в заросли высокой сухой травы, и прижималась израненным боком к холодной, сырой глине.
От худобы волчица казалась высохшим на солнце трупом. Она лежала не двигаясь, не шевелясь, уткнув нос в кочку и закрыв глаза. Только уши жили самостоятельной жизнью на остромордой голове. Они были всегда начеку и вздрагивали от малейшего шороха.

Временами волчица медленно поднимала голову, с трудом открывала желтые раскосые глаза, мутно глядела по сторонам, потом, фыркая и давясь, лакала воду из ближайшей лужи. На короткое время ее глаза прояснялись, она поворачивала голову на непослушной шее и зализывала рану на левой лопатке. При этом ребра волчицы так выпирали наружу, что, казалось, неминуемо должны были прорвать присохшую к ним кожу.
Одиннадцать дней тому назад окровавленная, с зарядом дроби в лопатке и в боку, приползла волчица в этот лог, и с тех пор никто ее здесь не побеспокоил. Только изредка на краю лога развигались кусты, и из них появлялся большой лобастый волк с мощной шеей и необычно темной для волка окраской.
Появлялся он совершенно бесшумно, но толстокожие уши волчицы недаром казались единственной частью тела, не утратившей жизни. Волчица открывала глаза, потом морщила нос и показывала гостю крепкие зубы.
Волк останавливался и темно-коричневыми глазами подолгу, не мигая, смотрел на волчицу. Во взглядах волка и волчицы не было ничего похожего на ласку.
Постояв несколько минут, волк исчезал так же бесшумно, как и появлялся. Волчица еще некоторое время смотрела ему вслед, потом бессильно роняла голову землю.
В тот день, когда Пират впервые открыл глаза, волк явился к волчице не один. Он держал в зубах крупного зайца. Волчица подняла голову и насторожилась. Волк долго стоял на своем обычном месте, не выпуская добычи, затем шагнул вперед. Волчица молча подняла губу и оскалила зубы. Но взгляд ее уже казался не таким настороженным, и от этого оскал более походил на улыбку, чем на угрозу.
Волк сделал несколько осторожных шагов, уронил зайца и исчез в кустах.
И сразу же над местом, где лежал мертвый заяц, закружились вороны. Волчица зарычала и снова оскалила зубы, отчего стала еще более раскосой. Потом, впервые за много дней, поднялась на ноги и, проковыляв несколько шагов на трех ногах, легла рядом с зайцем. Раздались сопение, чавканье, хруст костей.
Вороны до позднего вечера кружились над логом, но опуститься не смели. Около полуночи, когда взошла луна, кусты раздвинулись и на небольшой прогалине показалась волчица. Кости выпирали у ней из-под кожи, шерсть свалялась, а под худым животом болтались два ряда отвислых сосков. Несколько минут она стояла на месте, прислушиваясь и озираясь вокруг, затем медленно двинулась к логову.
Логово ее было устроено на краю болота, неподалеку от человеческого жилья. Несколько лет назад буря вырвала с корнями большую ель. Дерево, падая, обломало тонкие ветки и уперлось толстыми сучьями в землю; казалось, что оно изо всех сил пытается подняться. С годами сучья все глубже и глубже входили в мягкую, болотистую почву и толстый ствол медленно и неуклонно приближался к земле. Вокруг поваленного дерева поднялась густая кустарниковая поросль, которая закрыла собой ствол, образовав глубокую галерею, защищенную от солнца, дождя и ветра.
Рыжая волчица давно присмотрела это место и нередко там отдыхала. Неподалеку от поваленной ели протекал ручей. Близость поселка, людей и собак не пугала волчицу. По ночам она часто подкрадывалась к поселку и долго прислушивалась к собачьим голосам. Большой черноспинный волк следовал за нею, как тень.
К весне, когда у волчицы сильно раздулся живот и набухли соски, она стала злее, часто беспричинно огрызалась на своего спутника, и белые зубы волчицы не раз лязгали у самого его носа. Но волк терпеливо сносил обиды и никогда не огрызался.
В конце апреля волчица забралась под поваленное дерево и долго не показывалась. Волк улегся неподалеку, положив тяжелую голову на лапы, и терпеливо ждал. Он слышал, как волчица долго возилась в своем укрытии, разгребая лапами торф, и наконец затихла. Волк закрыл глаза и остался лежать.
Через час волчица завозилась снова, волк открыл глаза и прислушался. Казалось, что волчица пытается сдвинуть с места упавшее дерево и кряхтит от усилия. Потом все смолкло, а через минуту волчица принялась что-то жадно лакать и одновременно послышался слабый, едва слышный писк.
Услышав этот новый голос, волк задрожал и осторожно, на животе, словно сам только что родился на свет и еще не умеет ходить, подполз к норе и просунул морду в отверстие.
Волчица перестала облизывать первенца и, зарычав, щелкнула зубами. Волк быстро подался назад и лег на прежнее место. Скоро опять завозилась волчица, послышался новый писк и, облизывая второго детеныша, захлюпала языком мать.
Эти звуки повторялись еще много раз, причем промежутки между ними все удлинялись. Но волк терпеливо лежал рядом, как окаменелый, только его уши каждый раз напряженно вздрагивали на тяжелой голове. Глаза его были открыты и глядели куда-то в одну точку; казалось, они видят там что-то, делающее их задумчивыми.
Когда затихли все звуки под деревом, волк полежал еще немного, затем поднялся и двинулся на промысел. Он ушел совершенно бесшумно, но волчица, лежа в глубине норы, слышала его удаляющиеся шаги.
Она лежала на боку, вытянувшись во всю длину. Восемь живых комков копошились у ее живота. Вначале они беспомощно тыкались холодными, влажными носиками в ее живот, потом поймали соски и, давясь, стали сосали молоко. В глазах волчицы застыли покой и счастье.
Так прошло несколько минут, затем волчица вздрогнула и рывком подняла голову. Кто-то, осторожно ступая, подходил к логову едва слышной, звериной поступью, но это был не волк. Волчица освободилась от детей, подползла к выходу и припала животом к земле.
Шаги приближались; волчица взъерошила шерсть и глухо зарычала. Черная, с белой отметиной вдоль лба, собачья морда на миг сунулась в нору и с визгом отлетела прочь. Два ряда зубов волчицы с металлическим звуком щелкнули у горла собаки. Большая чернопегая лайка метнулась назад, кубарем откатилась от логова и, вскочив на ноги, сразу же залилась пронзительным лаем. Она часто взвизгивала, как будто от боли, и ни секунды не стояла на месте. А из темного отверстия на собаку глядели два светящихся желто-зеленых глаза и виднелась белая ровная полоска оскаленных зубов.
Временами, когда лайка подходила ближе, белая полоска делилась надвое и из глубины логова слышалось глухое рычание и лязг зубов зверя. Этот звук каждый раз отбрасывал собаку на несколько шагов; она взвизгивала пронзительно, как от удара, поджимала хвост, потом остервенело наседала снова, прижав к затылку короткие, стоячие уши. Подбадривая себя, собака рыла задними лапами землю.
Это был крупный, очень крупный пес, с острой сухой мордой, прямой, крепкой спиной, мускулистыми ногами и широкой грудью. В его пасти не было ни одного порченого зуба; ровные, крепкие, они блестели на солнце и по длине клыков едва уступали волчьим.
И все же волчица была сильнее его, и пес хорошо понимал это. При малейшем движении волчицы он стремительно отступал и поджимал хвост, но волчица не вылезала из логовища. Немигающими глазами следила она за врагом и медлила.
Возможно, она еще не собралась с силами после недавних родов или впервые испытанное материнское чувство не позволяло ей оторваться от детей, а скорее всего, она ждала возвращения не успевшего далеко отойти волка.
Но вместо бесшумной звериной поступи послышался хруст валежника, и не надо было обладать волчьим слухом, чтобы различить тяжелый человеческий шаг. Звук этих шагов изменил расстоновку сил. Чем ближе подходил человек, тем яростней напирал и смелее подходил к логову пес, а волчица все дальше и дальше уползала вглубь и ниже припадала к земле.
Минуты через две-три человек лет пятидесяти с большой бородой, в ватнике, высоких охотничьих сапогах и зимней шапке-ушанке очутился около дерева. У пояса человека болтались подстреленные тетерева.
Увидев хозяина, пес залаял еще яростней, захлебываясь от злобы, и снова просунул морду в отверстие.
В логове было темно, только у самой земли в глубине светились два немигающих глаза и блестел ровный оскал зубов.
На собаку пахнуло волчьим духом; от этого запаха пес фыркнул и, словно подавившись собственным лаем, на секунду смущенно замолк, но затем, оправившись, решительно двинулся вперед. И в то же мгновение мигнули и исчезли светящиеся кружки, а из-под другого конца дерева стремительно выскочила волчица и, прошмыгнув у самых ног охотника, бросилась к густому ельнику.
Все это произошло очень быстро. Охотник не успел перезарядить ружье и послал вдогонку зверю заряд тетеревиной дроби. Волчица подпрыгнула, потом словно споткнулась, клюнула мордой землю и юркнула в чащу.
Пес бросился было за ней следом, но быстро вернулся и снова закружился вокруг поваленного дерева. Он глубоко просовывал голову в отверстие, но дальше не лез.
Человек, дойдя до места, где споткнулась волчица, заметил на желтых, прошлогодних листьях кровь и, постояв немного в раздумье, повернул назад.
Подойдя к логову, он отогнал пса и, найдя длинный, загнутый на конце сук, принялся шарить им в глубине; затем, раздвинув кусты, засохшие листья и траву, он сделал отверстие как раз против того места, где лежали волчата.
Пес, увидев в логове серые копошащиеся существа, оскалив зубы, бросился к ним. Он схватил первого подвернувшегося волчонка зубами, сжал челюсти и, не встретив ни малейшего сопротивления, тряхнул головой. Мертвый волчонок упал на бок. Охотник оттолкнул собаку; волчата лежали, сбившись в один плотный комок. Охотник снял с плеча ружье, зарядил его, выстрелил в упор разом из двух стволов и, даже не взглянув на оставленное им кровавое месиво, пошел прочь. Однако яростный и в то же время смущенный лай пса заставил его вернуться.
Пес лежал на животе, просунув морду в то самое отверстие, через которое ускользнула волчица, рычал и лаял захлебываясь. Человек отозвал пса и заглянул под дерево.
Неподалеку от выхода барахтался маленький слепой волчонок, беспомощно перебирая мягкими лапами.
Охотник ружьем подтащил его к себе. Волчонок несколько раз пискнул и стал тыкать слепой мордочкой в холодный ствол. Ружье было разряжено. Охотник оглянулся, ища, чем бы прикончить волчонка, потом заинтересовался окраской.
Шерсть на волчонке была необычной расцветки. Очень темная, почти черная на спине, она переходила на боках в светлый желтый тон. Волчонок выглядел черно-пегим, и его легко было принять за щенка. Только голова была великовата для щенячьей.
человек разглядывал волчонка, держа его на большой заскорузлой ладони. Почувствовав тепло, звереныш затих и только, чуть-чуть попискивая, тыкал мягким влажным носом в держащую его руку.
Охотник выпустил задние лапы волчонка и той самой рукой, которой только что собирался прикончить его, осторожно пощекотал у загривка. Волчонок перестал пищать и заснул на ладони, едва слышно посапыва.
Охотник постоял некоторое время с протянутой рукой, затем оглянулся по сторонам, словно искал советчика. Черно-пегий пес вертелся вокруг, рычал от нетерпения и злости и, казалось, возмущался нерешительностью хозяина. В глазах пса было столько звериной ненависти, что человек невольно подался назад и притянул к себе руку с волчонком.
Глаза собаки даже изменили свой цвет. Обычно светло-коричневые, почти желтые, они потемнели. Вытянутая вперед морда с оскаленными зубами перекосилась, как от боли, и казалась длиннее и уже. Во всем теле собаки ощущалась жестокая борьба между чувствами дикого зверя и вековой покорностью человеку. Пес стоял на напряженных прямых ногах и чуть заметно покачивался назад и вперед, готовый прыгнуть каждое мгновение и вцепиться в руку человека, взявшего под свою защиту самого страшного его, пса, врага.
Охотник с минуту пристально рассматривал собаку, потом пнул ее носком сапога и крикнул сердито: «Тубо!» Собака обмякла и, поджав хвост, торопливо отскочила в сторону; она даже вильнула хвостом, выражая покорность, только ее оттянутые губы сомкнулись не сразу, отчего собачья морда на миг казалась искривленной презрительной усмешкой.
Человек, не обращая внимания на собаку, сунул волчонка за пазуху, под ватник, и, вскинув ружье, зашагал к дому.
Охотник Фадей Петрович Радыгин был один из самых ярых волчьих врагов. Охранял ли он склад, или шел на охоту – на плече у него неизменно висело ружье. Широкая рыжевато-бурая борода и длинные, под кружок стриженные волосы делали охотника старше его лет.
Жил он бобылем в домике на лесном складе с двумя рослыми собаками, его постоянными спутниками. Это были самые сильные и злые собаки в поселке. Черно-пегого Полкана боялись все окрестные псы. Волчьей масти сука Альма не уступала ему ни силой, ни ростом, ни храбростью.
Лесной склад был расположен у слияния двух рек; весной по ним плыли бесчисленные плоты и бревна, часть из которых в этом месте задерживалась и продолжала путь дальше, уже разрезанная на доски и брусья. За высоким забором, окружавшим склад, скапливались сотни штабелей из бревен и досок, а между этими штабелями, как в лесу, бегали Полкан и Альма, охраняя древесину.
Зимой почти каждую ночь волки подходили к складу. Они долго и терпеливо подкарауливали собак, но собаки слышали их издали и отсиживались за высоким забором, как в крепости. Если волки подходили слишком близко, собачий лай переходил в вой, и на крыльце сторожки появлялся Радыгин с ружьем в руках. Тогда волки откладывали расчеты с этой собачьей парой и, перебирались к самому поселку, где охотились на неосторожных, зазевавшихся псов.

За несколько дней до того, как Радыгин принес из леса волчонка, Альма забралась под штабель досок и долго рыла яму в сухих, плотно слежавшихся опилках.
Некоторое время эта нора пустовала, а потом в ней появилось шестеро разномастных щенков.
Утром Альма видела, как собирался на охоту хозяин, слышала его призывный свист, но не тронулась с места. Шестеро щенят, похожих на нее и на Полкана, лежали у ее живота. Хозяин подошел к штабелю, заглянул в нору и сказал:
– С приплодом. Не пойдешь теперь, значит.
Альма не вышла навстречу, она только поглядела на
Радыгина влажными, округлившимися глазами и лениво шевельнула несколько раз хвостом.
Радыгин усмехнулся, достал из сумки кусок хлеба и, отломив половину, бросил Альме. Полкан сунулся следом, но Альма заворчала и оскалила зубы.
– Пойдем, Полкан, ей теперь и без нас не скучно, – улыбаясь сказал хозяин.
Вернувшись с охоты, Радыгин не вошел в дом, а прямо подошел к норе Альмы и поманил ее. Она приподняла голову, шевельнула хвостом и осталась лежать. В ее глазах читалось недоумение. Но человек был настойчив, он стоял у штабеля и звал до тех пор, пока Альма не поднялась и неохотно вылезла из логова.
Привычным движением потянулась она, чтобы лизнуть руку хозяина, но сразу же насторожилась, заворчала. Рука пахла псиной, но запах был слишком крепким, чтобы он мог быть запахом собаки. Альма ощетинилась и еще раз осторожно обнюхала руку. От хозяина пахло волком.
Собака отступила на шаг, прикрыв собою детей. Она стояла с взъерошенной шерстью и в то же время виляла хвостом и пристально смотрела на хозяина, словно спрашивала, что это значит.
Радыгин подошел к ней ближе, несколько раз провел рукой по спине, пригладил шерсть, затем взял за ошейник и потянул следом за собой в сторожку. Через минуту туда же был водворен Полкан. Закрыв собак, Радыгин вернулся к щенкам, достал из-за пазухи волчонка и сунул его в кучу щенят.
Альма и Полкан просидели в сторожке больше часа. Полкан молча лежал в углу. Альма беспокойно сновала по каморке и время от времени отрывисто взвизгивала. Но чем дальше, тем промежутки между взвизгиваниями становились короче, и в конце концов раздался жалобный вой.
Наконец послышались знакомые шаги. Радыгин открыл дверь и выпустил собак. Полкан радостно запрыгал вокруг хозяина, виляя хвостом, а Альма даже не взглянула на Радыгина и со всех ног бросилась к щенкам.
Щенята лежали, сбившись в плотную кучу. Мать торопливо обнюхала их и скорее легла. Ее еще долго преследовал запах волка, она беспокойно принюхивалась и волновалась, но постепенно запах исчез.
Щенки соскучились по теплому молоку и быстро прильнули к соскам, но вели они себя странно, барахтались и толкали друг друга, как будто забыли свои обычные места. Устроившись наконец, они принялись сосать. Лежа на боку, Альма тщательно, одного за другим облизала их. Они, верно, казались ей самыми красивыми на свете. Даже этот, самый беспомощный и самый головастый, который долго не мог найти себе соска и толкал других большой головой, с трудом державшейся на крохотном туловище, даже он, верно, казался ей красавцем, иначе она не стала бы так долго его облизывать. Она лизала его до тех пор, пока совсем не пропал волчий, враждебный ей запах.
И уродливый, головастый щенок, по масти, однако, больше всего похожий на Альму, заснул у нее под животом, в той самой позе, в которой еще несколько часов назад лежал в животе у волчицы.