О вере в Бога, судьбах России и ее миссии в мире, о боговдохновенной природе творчества и многом другом – в беседе корреспондента «Нижегородских епархиальных ведомостей» Светланы Высоцкой и артиста Игоря Растеряева.
– Игорь, Вы рифмуете в своих песнях «дорога – Бога». А как Вы относитесь к религиозной стороне жизни, в том числе исходя из традиций казаков, к которым Вы себя причисляете? Кто и что для Вас – Бог?
– Сам я, мои мама и папа – люди мирские, а вот младшая сестра с мужем – воцерковленные. Причем на самом серьезном уровне, даже в среду и пятницу постятся.
Однажды к сестре пришли подруги – тоже, соответственно, воцерковленные девушки. Стал с ними разговаривать на религиозные темы, в частности – о других религиях, о реинкарнации, о том, что Бог один на всех…
А потом спросил у юной девушки Ирины, как она относится к разводам. И эта девочка мне говорит вдруг: «А я вообще считаю, что смысл брака, в конечном итоге, не в счастье для человека, а в рождении большого количества детей, в их православном воспитании и смирении». Я просто онемел…
Эта девочка одной фразой, одним своим существованием отменила все попытки НАТОвских провокаторов сделать из ее души потребительскую корзину. И такая сила была за ней, так она была спокойна, и достойна, и некичливо естественна в своей вере, что я просто от души восхитился ею, и мне стало спокойно за Православную веру. Потому что я воочию увидел, что вера эта продолжает жить в сердцах людей, которые, кстати, намного младше меня.
Родители после этого тоже меня спросили, как я отношусь к неожиданному воцерковлению сестры, не перегиб ли это, не фанатизм ли. А я отлично отношусь – даже со всеми перегибами. Потому что на сегодняшний день на нашу Родину навалился такой гнет пошлости и бездуховности, что, возможно, единственным противовесом может служить только Церковь. Единственное, что может противостоять центральному телевидению, – это девочка Ира, которая считает, что человек на земле не обязательно живет для счастья.
И чем больше у нас таких девочек будет, тем больше шансов жить. А то мы просто исчезнем.
А коль разговор зашел о казаках, то скажу так. Казаки присягу принимать не хотели не только потому, что не хотели волю терять. Хотя, конечно, если честно, то, по-моему, только поэтому. Но считали примерно так: мы людей убиваем, наша жизнь – война и набеги, мы грешные люди – нам негоже святой крест целовать, значит. То есть люди, за спинами которых окрепла Православная вера, считали себя недостойными целовать крест. Это ж какого благородства люди были, я сейчас думаю.
А в церкви стояли – и шашки из ножен чуть вынимали, чтоб клинок слушал праведное слово. Вот и я как-то так всю жизнь – чуть в стороне от воцерковления, все больше так, напрямую с Богом общался, хотя меня, конечно, мои верующие родственники за это порицают. Но у каждого своя дорога – у одних в церкви, у других на мирском поприще.
Что до рифмы «дорога – Бога», то были и другие варианты, могло бы быть «главная защита и подмога – русская дорога», например. Просто «дорога – Бога» больше понравилось.
– Отталкиваясь от давних споров западников и славянофилов и опираясь на свой опыт человека, живущего в двух культурах – города и деревни, – как Вы ощущаете Россию?
– Да как я ощущаю… Вышибают деревню нашу. Недавно ехал по степи из Раковки на хутор Растеряев, точнее – на место, где он был (мы там с родней два креста поставили в память о нем: это наш родовой хутор, где несколько веков жили наши предки). Верите – нет, слезами обмывался, никого не стесняясь, ибо некого там уже стесняться.
На хуторе Кашулин три двора, на Зеленовском – семь. Поговорил с фермером, который из Фролова приехал работать туда – фермерить. «Я, – говорит, – иностранных тракторов купил, они все сами делают, а наша задача в идеале – втроем все площади обрабатывать на этих машинах». То есть уже сейчас человек-землепашец в России строит свою работу в расчете на отсутствие помощников, как будто он не в центре огромной державы, а на луне или в Антарктиде.
– Есть мнение, что с утратой памяти о Великой Отечественной войне исчезнет и единство духа русской нации. Как вы к этому относитесь?
– Не разделяю таких мнений. Неужели единство духа должно все время крепиться жуткими трагедиями? Я бы, например, хотел, чтобы единство нации крепила какая-нибудь очень мирная идея. Нормальная человеческая жизнь.
– В последние годы в России участились межэтнические конфликты, по сути своей криминальные (иногда – социальные). Напряжение в обществе растет, ксенофобия тоже. Вы как человек, который знает изнутри жизнь российского юга, где исторически перемешаны представители разных этносов, в чем видите причины этих конфликтов?
– Не так давно я был на гастролях в Георгиевске, это Ставропольский край. Перед концертом устроителей вызвали в соответствующие органы и спросили: «Что это еще за «Русская дорога»? Что вы там собрались делать? Почему русская? Это что, нацистское сборище какое-то? Кто такой, этот Растеряев? Он что, фашист?» Организаторам пришлось оправдываться, что-то органам объяснять… И это, заметьте, даже не в кавказской республике, это на Ставрополье такой разговор был! В России-матушке, фигурально выражаясь. Едем по Георгиевску, идет День молодежи на площади. Русская, кстати, все молодежь. Спонсор – пивная компания, все с какими-то банками, бутылками.
Организаторы говорят: «Если бы у национальных диаспор только намек на это был, да с этими пивными товарищами знаешь что было бы!» Много чего порассказали…
На русского выделяют 4 тысячи рублей из бюджета, на кавказца около 50 тысяч. Плюс коммуналку они не платят. Все при этом законно, все одобрено сверху. Чего после этого удивляться-то? Кто себя должен чувствовать хозяином? Кто в итоге выиграл? Кто проиграл? Кто кому платит контрибуцию? Так что удивляться не надо. Какие настроения еще могут быть?
– Загадочный тактический прием из «Русской дороги» – это поэтическое озарение или старинная казачья мудрость?
– Это так придумалось. Сначала была мысль, а потом пошли всякие фонетические варианты. В итоге фраза звучит так.
– Раньше писали музыку и стихи в кабинетах или на природе. Вы говорите, что Ваши мелодии часто рождаются в дороге, во время езды на машине. Ваша муза любит шум дороги и города?
– Да нет. Просто едешь и поешь всякую чушь, всякую тарабарщину – голова отключается, контроля никакого, ты ж один в кабине. Видимо, музыка любит в чуши жить. А бывает, просто сел и сыграл новую музыку. Просто так – без подготовки взял гармонь и сыграл. От начала и до конца. А откуда берется – не знаю. Со стихами гораздо сложнее. Это действительно тяжело.
– Всегда ли Вы чувствуете, что рождается настоящая песня, или приходится «отбраковывать» материал?
– Если мелодия нравится – это первый показатель. Если на нее чувствуешь тему – второй. Если на эмоции выскочили две-три концовки куплета или слово какое-нибудь правильное – третий. Потом примерно прикидываешь план песни – чтобы не утонуть в переживаниях и красивостях, а так, попроще, о чем мысль-то будет, о чем сказать хочешь конкретно. А потом начинается работа над текстом. И вот это действительно сложно.
– В конце ХХ века в России было много самобытных рок-групп и исполнителей, масштаб дарования которых до сих пор не превзойден. В чем Вы видите причину дефицита таких талантов сегодня?
– Дети мало гуляют во дворах, мало опыта необычного у них. С пеленок все общее – компьютер, интернет, шоколадные батончики. Что неожиданного, нестандартного может рассказать один цыпленок из инкубатора другому цыпленку из инкубатора? Событий мало. Осведомленность большая, а знаний нет. Телевизор и социум диктуют одинаковые и агрессивные критерии успеха и нормы. Формат – с младенчества.
Жизни-то многие не видели настоящей – все в компьютере выросли. И темперамент на уровне севшего мобильника. Наверное, поэтому. Хотя я вместе с тем уверен, что сейчас дети умнее, чем я, например, и толковее. И очень много они еще наворотят – уж не сомневайтесь. Поэтому дефицита никакого не будет. И сегодняшний день нужно не сейчас оценивать.
– Что Вас вдохновило на создание такой очень церковной по тематике песни, как «Звонарь»?
– Вначале, как всегда, была мелодия. Притом придумалась она внезапно – в антракте эстрадной программы в театре «Буфф», где я служу. Кругом полуобнаженные балерины, парни в блестящих жилетках – в общем, ничего церковного. А мелодия раз – и появилась в голове. Видимо, мелодиям все равно, когда появляться.
И я быстренько взял у коллеги мобильник и напел эту мелодию на диктофон, а потом забыл про нее вообще на полгода. А позже вспомнил, что записывал, и попросил товарища включить. Вначале я думал, что это музыка для симфонического оркестра. А потом подобрал ее на гармошке и понял, что песня – про мечту.
Когда меня спрашивают, кем бы я стал, если б в артисты не пошел, я всегда говорю, что две профессии мне еще нравятся: звонарь и ловец карманников. Так что про себя писал, получается. Не могу сказать, что песня очень церковная. Она скорее лирично-обобщающая, что ли. И еще понял сразу, что там должна петь девочка. А текст писался года полтора – вообще самая тяжелая песня этот «Звонарь». И самая нехарактерная, что ли, для меня пока.
– Какие чувства вызывает у Вас праздник Рождества Христова?
– Если честно, праздник Рождества у меня особых чувств не вызывает, потому что я, как и все советские дети, никогда его не отмечал. К тому же Рождество идет за новогодними праздниками, и на этом фоне как бы теряется. В детстве мы ходили в Раковке христославить по домам: пели колядки, а конфеты и денежки кидали в большой красный мешок. Но это просто ассоциации детства – скорее прогулочные, но уж точно не религиозные.
А вот Пасху у нас в семье (да и во всей стране) отмечали всегда. Поэтому для меня это большой праздник. Помню, как-то на Пасху мы ехали к прабабушке в метро, и у меня пошла кровь из носа. Мне лет шесть было. На станции «Гражданский проспект» меня вынесли из вагона и вызвали «скорую». Помню, врач пытался остановить кровь и приговаривал: «Держись, казак, атаманом будешь».А я все думал: «А откуда он знает, что я казак?»
Поздравляю всех с Рождеством Христовым! Желаю, чтобы с каждым последующим поколением этот праздник становился все более значимым. Всем – добра и Божия присутствия!