Это цитата сообщения gold-a Оригинальное сообщение
"Он рисовал любимую..." Софья Петровна Кувшинникова
[показать]В 1886 году в гостеприимном доме московского врача Кувшинникова, где любили искусство и поклонялись ему, появился красивый молодой человек. Но, конечно, не только романтическая внешность обратила на него пристальное и дружелюбное внимание постоянных посетителей уютной гостиной: художников, писателей, артистов.
Хозяйка дома, милая, общительная Софья Петровна Кувшинникова представила гостям новую знаменитость: художника Левитана. О его пейзажах, привезенных только что из Крыма, говорила вся Москва.
Тогда Софья Петровна была такой, какой видим мы ее на первом портрете, написанном Левитаном как будто в честь их знакомства: девическая прическа, кудрявые прядки темных волос, падающие на сосредоточенное лицо, букет нарциссов возле ворота бального платья, а выражение глаз почти скорбное...
Предчувствие? Ведь тогда началась ее любовь: нерасчетливая, рискованная, отчаянная. Любовь, в которой умная, умевшая сильно и глубоко чувствовать женщина, могла предвидеть заведомое несчастье.
Любовь без будущего. Но ведь и художник любит! Так сияюще не пишут нелюбимых, так вдохновенно не превращают не блиставшую красотой женщину в «воздушную фею», как иронично говорят про портрет даже искренне привязанные к Левитану люди.
Но Софья Петровна уже перешагнула сорокалетие, а Левитану в то время исполнилось двадцать восемь лет. Конечно, есть женщины, которые существуют, как бы, вне своего возраста. Вечные Джульетты, они готовы любить, страдать, надеяться и верить до самого смертного часа.
Что это? Наивность сердца, отказывающегося стареть, достойная снисходительной улыбки? Редкий дар, которому стоит позавидовать? Или другое? Благословенная, не подвластная никакому здравому смыслу природа женского сердца, потребность растратить себя во благо другой жизни...
Тогда Левитан был очень одинок, отягощен грузом совсем недавней нищей, голодной юности. Вчерашнее не отпускало его: сиротство, тайные ночевки в пыльных чуланах Училища ваяния и зодчества, где его учили бесплатно, за талант.
Его постоянно мучил стыд за рваные ботинки и руки, на вершок торчащие из заплатанной куртки. Пережитое давало себя знать приступами безотчетной тоски, страха перед судьбой. Порой он начинал сомневаться в своем призвании.
Но теперь она рядом. Вчерашняя ветреница, светская дама, снисходительно принимавшая знаки внимания московских знаменитостей, балованная добрым и великодушным мужем, беззаботным и прочным устройством жизни, где все подчинялось ей, она укрощает самою себя: терпеливо сносит хандру, раздражение, резкости любимого человека, лишь бы вселить в его беспокойную, тревожную душу ощущение лада и надежности. Радуется, когда видит, что мир снова наполняется для Левитана всеми красками, и манит холст, и он улыбчив, мягок, нежен с ней. А людские пересуды ее мало трогают...
Многим Кувшинникова казалась странной, эдакою «вывихнутою костью». Те, кто знали ее молоденькой девушкой, не раз видели дочь помещика Сафонова в мужском костюме и с ружьем, бродящую по лесу. Она, замужняя женщина, хозяйка благопристойного дома, могла позволить себе уехать с друзьями-художниками на этюды, а это почти вызов обществу.
И вместе с тем, даже недоброжелатели отмечали, что смелость и резкость суждений уживались в этой женщине со старомодной изысканностью манер, простотой и естественностью в обращении с людьми, ежечасной готовностью быть чем-нибудь полезной, позаботиться, обласкать. За это прощались ей и излишняя бравада, и тщеславное желание ощущать себя предметом общего восхищения.
Летом 1888 года Левитан, Кувшинникова и их друг, художник Степанов, отправились на Волгу. Маленький городок на волжском косогоре с тропинками, сбегающими сквозь заросли шиповника и сирени к песчаным отмелям, тихие поэтичные улочки с домами-теремами, березовые и тополиные рощи... Никогда Левитану так не работалось. И, наверное, не только чарующая природа действовала на него столь благотворно.
«В Кувшинниковой имелось много такого, что могло нравиться и увлекать, – считала О. Л. Книппер-Чехова. – Можно вполне понять, почему увлекся ею Левитан».
«Знаешь, в твоих пейзажах появилась улыбка!» – говорил Чехов Левитану, привезшему много картин и этюдов, написанных на Волге.
И не удивительно – это было самое счастливое время в жизни Левитана. Он любит и любим, окружен заботой. Чувствует поддержку в творческих начинаниях…» – пишет искусствовед Н. М. Яновский-Максимов в своей книге о великих русских живописцах «Сквозь магический кристалл…».
Весьма любопытно следующее свидетельство М. П. Чехова:
«Обыкновенно летом московские художники отправлялись на этюды то на Волгу, то в Саввинскую слободу, около Звенигорода, и жили там коммуной целыми месяцами. Так случилось и на этот раз. Левитан уехал на Волгу, и… с ним вместе отправилась туда же и Софья Петровна. Она прожила на Волге целое лето; на другой год, все с тем же Левитаном, как его ученица, уехала в Саввинскую слободу, и среди наших друзей и знакомых стали уже определенно поговаривать о том, о чем следовало бы молчать. Между тем, возвращаясь каждый раз из поездки домой, Софья Петровна бросалась к своему мужу, ласково и бесхитростно хватала его обеими руками за голову и с восторгом восклицала:
– Димитрий! Кувшинников! Дай я пожму твою честную руку! Господа, посмотрите, какое у него благородное лицо!
Быть может, здесь, в Плесе, Левитан, привыкший к жалкому гостиничному быту, впервые понял, что такое благодать домашнего очага, смог оценить истинной мерой значение обыкновеннейших вещей: вовремя приготовленный обед, уютно обустроенное жилище, в каждой примете которого чувствовались женские руки.
За три плесских лета художник создал около сорока картин, среди которых такие шедевры, как «Вечер на Волге», «Вечер. Золотой Плес», «После дождя. Плес», «Свежий ветер»... Здесь он закончил свою знаменитую «Березовую рощу» и начал работать над «Тихой обителью».
Вечерами в их маленьком домике звучала музыка. Мягкий свет зеленой лампы освещал клавиатуру. Левитан мог слушать музыку часами. Кувшинникова была не только прекрасной пианисткой. Современники были единодушны в оценке ее необыкновенной художественной одаренности.
Пейзажи и натюрморты Кувшинниковой, нигде специально не учившейся, экспонировались почти на всех периодических выставках Московского общества любителей художеств, на 32-й Передвижной, на петербургских выставках Академии художеств. Ее работы отмечены не только искренностью, тонким пониманием природы, но и художественным мастерством. Видимо, не случайно такой строгий ценитель живописи, как Третьяков, купил у Кувшинниковой картину «В Петропавловской церкви города Плес на Волге».
В те плесские годы они частенько уходили рисовать вдвоем. Забирались в самую глушь. Левитан раскидывал зонтик, ставил мольберт, а Софья Петровна обычно устраивалась где-нибудь рядом, среди трав и цветов, которые особенно любила рисовать.
Порой они убегали из дома без кистей и красок, просто так, куда глаза глядят, радовались, что даже рисование не отрывает от той красоты, которой напоено все вокруг. С этих прогулок Софья Петровна возвращалась со своим обычным «трофеем» - букетом полевых цветов. Левитан снова рисовал ее... Она уже не та «фея» в бальном платье, но главное оставалось прежним: Левитан рисовал любимую...
Доктор Кувшинников и художник Степанов стали уединяться и, изливая друг перед другом душу, потягивали винцо. Стало казаться, что муж догадывался и молча переносил свои страдания. По-видимому, и Антон Павлович осуждал в душе Софью Петровну. В конце концов он не удержался и написал рассказ «Попрыгунья», в котором вывел всех перечисленных лиц. Смерть Дымова в этом произведении, конечно, придумана.
Появление этого рассказа в печати (в «Севере») подняло большие толки среди знакомых. Одни стали осуждать Чехова за слишком прозрачные намеки, другие злорадно прихихикивали. Левитан напустил на себя мрачность. Антон Павлович только отшучивался и отвечал такими фразами:
– Моя попрыгунья хорошенькая, а ведь Софья Петровна не так уж красива и молода».
Следует подчеркнуть, что писатель использовал в речи своей героини любимые выражения Софьи Петровны, почти дословно привел выдержки из ее писем, адресованных ему.
Появление рассказа в печати вызвало настоящий скандал в обществе. Причем многие обвинили Чехова в клевете и недобросовестности. Обиженный Левитан потребовал от писателя объяснений и хотел было вызвать его на дуэль. Слава богу, его отговорили. Правда, он рассорился со своим бывшим другом на несколько лет. А жаль…
Софья Петровна Кувшинникова была музой Левитана восемь лет его недолгой жизни. Быть может, кому-то она покажется слишком земной для такой возвышенной роли. Но в поисках идеала никто из великих не отправлялся на Олимп. Его находили на нашей грешной земле.
И девочка из калужского захолустья становилась пушкинской «мадонной», а очень обыкновенная барышня «Н. Ф. И» - лермонтовским «ангелом». Художник Врубель возвел свою светлоглазую Надежду на трон «Царицы-лебедя». В честь земных богинь писались бессмертные романсы Глинки, Чайковского, Рахманинова...
Но никакие печали и невзгоды не обходили стороною тех, кого, причисляли к лику бессмертных стихотворная строка, звуки музыки или вдохно¬венная кисть художника.
Среди множества картин Левитана портретов лишь единицы. Он писал только тех людей, к которым по-особому было расположено его сердце. Софья Петровна Кувшинникова появляется на левитановских холстах не однажды...
Голубые холодные тени уже вползли в комнату, гасят блеск атласного платья, сгущаются возле фигуры женщины, сидящей в кресле. Левитан всегда любил межвластие дня и вечера, находил особое очарование в этой поре, но сейчас торопится, пока зимние сумерки не унесли теплоту и ясность женского лика.
Потом, когда промчатся плесские дни, он увидит его словно сведенным судорогой, состарившимся, заплаканным, несчастным. И будет несчастным сам: до отчаяния, до отвращения к жизни. Мучительно долгим - в два года - было расставание навсегда, словно каждый нерв, каждая клеточка чего-то живого, соединявшего их, больно, натужно сопротивлялась этому разъединению.
Отношения Софьи Петровны с Левитаном наверняка были сложными, да просто и не могли стать иными. Влюбчивый и нервный, художник вносил в ее жизнь определенную сумятицу.
«Женщины находили его прекрасным, он знал это и сильно перед ними кокетничал, – подтверждает М. П. Чехов. – Левитан был неотразим для женщин, и сам он был влюбчив необыкновенно. Его увлечения протекали бурно, у всех на виду, с разными глупостями, до выстрелов включительно. С первого же взгляда на заинтересовавшую его женщину он бросал все и мчался за ней в погоню, хотя бы она вовсе уезжала из Москвы. Ему ничего не стоило встать перед дамой на колени, где бы он ее ни встретил, будь то в аллее парка или в доме на людях. Благодаря одному из его ухаживаний он был вызван на дуэль на симфоническом собрании, прямо на концерте, и тут же в антракте с волнением просил меня быть его секундантом. Один из таких же его романов чуть не поссорил его с моим братом Антоном навсегда».
«Один из таких же его романов…» То есть роман с Софьей Петровной, поскольку речь идет об истории с «Попрыгуньей». Она не сделалась для женолюбивого художника его главной Музой, как не осталась единственной в его жизни помощницей.
«…через знакомых оказала поддержку талантливому юноше богатая старуха Морозова, которая его даже в лицо не видела, – повествовал В. А. Гиляровский. – Отвела ему уютный, прекрасно меблированный дом, где он и написал свои лучшие вещи».
Когда Левитан умер, она, верная своей смелой и щедрой натуре, рассказала об их совместной жизни. О том, как писал он картину, ставшую гимном мудрости, трагедии и бессмертию всякому сущему на этой земле,- «Над вечным покоем». О том, как его кисть вдохновляли звуки бетховенских сонат. Писала она о Левитане так светло и спокойно, будто ничто их не разлучало, кроме того, над чем человек не властен.
Кувшинникова ненамного пережила художника. Умерла, заразившись от больной одинокой женщины, которую выхаживала.
О чем были ее последние мысли? Висела у нее небольшая картина «Зимние сумерки» - подарок Левитана. Те же последние мгновения ускользающего света, те же прозрачные тени на снегу, что ложились когда-то в далекий декабрьский день на атласное платье «воздушной феи»... На обороте рукою Левитана написано:- «Другу моему С. Кувшинниковой»...
Творения Левитана известны миллионам людей хотя бы по репродукциям с его картин, открыткам, книгам, каталогам. Творческое наследие Софьи Петровны Кувшинниковой распылено по частным собраниям, и если бы не многолетние усилия по розыску картин директора дома-музея Левитана Аллы Павловны Вавиловой, мы едва имели бы возможность всерьез говорить о Кувшинниковой как о художнице. Но те, кто придет сегодня в музей Левитана на Плесе, смогут увидеть то, что создала эта талантливая женщина.
А ее имя ставилось рядом с именем Левитана и в дальнейшем. Брат художника Адольф Ильич и его племянники – дети сестры, Терезы Берчанской, после смерти своего гениального родственника открыли настоящее семейное предприятие по торговле его полотнами. И не только его: за «левитановские» картины выдавались как пейзажи и натюрморты его ученицы Софьи Кувшинниковой, так и откровенные подделки. Эти дельцы от живописи натворили такой путаницы с наследием Левитана, что искусствоведам и реставраторам до сих пор хватает работы…
Людмила Быченкова
| отсюда и отсюда |