Келимат всю ночь не сомкнула глаз. Лихорадочный взляд ее черных глаз блуждал по стенам. Горячая кровь волнами приливала к ее одряхлевшему от старости сердцу. «Я АллахI, Ахь динчунна реза ю хьун со», — слетал шепот с ее губ и Келимат переворачивалась на другой бок, шумно вздыхала и снова мерила взглядом покосившиеся стены.

Встала Келимат очень рано. Долго сидела в постели слушая глухой стук уставшего сердца. Охая поднялась, надела старые калоши, завязала платок спрятав под ним седые, непослушные завитушки. Потом Келимат взяла в руки мешок и видавший виды костыль и вышла из дома. Хлопнув покосившейся калиткой оказалась на широкой улице. Наконец дошла до окраины села, где на высокой газовой трубе, на острой пике торчала отрубленная голова ее шестого, самого младшего сына. Ткнув длинным костылем скинула окровавленную голову, прикрыла его вспухшие веки, затолкала в рот прикушенный в темных ранках язык, пригладила слипшиеся от крови волосы. Открыла мешок весь в багровых, темных пятнах, закинула туда голову сына и потащилась по пыльной дороге ведущей на кладбище.

Упав на колени вырыла неглубокую, шестую по счету ямку, бережно уложила туда голову, прежде крепко поцеловав в посиневшие губы. Долго стояла над небольшим холмиком. Затем вытерла сбежавшую по щеке скупую слезу, приподняв голову взглянула в высокий, ясный купол неба, пару раз ударила себя кулаком в иссохшуюся старческую грудь и повернувшись поплелась по пыльной дороге ведущей в село, доживать свой век в одиночестве. «Все, что от АллахаIа, принимаю с благодарностью», — шептала она беззубым ртом и медленно плелась в сторону села, глотая слезы.