- И когда ты утешишься (в конце концов всегда утешаешься),
ты будешь рад, что знал меня когда-то... Ты всегда будешь мне другом.
(А. де-сент Экзюпери "Маленький Принц")

"Я говорил, что так будет, именно так, я говорил, ты помнишь? - молча, лишь дыханьем прикасаясь; но я все верил, поддаваясь чувствам, а не разуму; разум молчал, усталый - помнишь? - весной постепенно исцеляясь, я позабыл совсем о ловушках, о сетях и мышеловках, я ведь верил, а что опасности тому, кто смело поручает себя небу?.. какая глупость, да, все так наивно и напрасно, все кончилось именно так, как я и предсказал... но я же верил!"

Кричать хочется часто и непрерывно, но стоит заглушать в себе вечные "не-хочу-мне-больно" - ради приличия, и крик превращается в сплошные троеточия... Противно, правда? Противно и правда. А ты послушай теперь, забыв о приличиях, и попытайся, пожалуйста, понять.

Я не могу больше сражаться за тебя, и я не в силах даже перебинтовать и смазать нежностью и лаской твои раны; понимаешь, кто-то спутал и запутал меня в сетях, и перепутал все внутри, и переплел все вены, перемешал всю мою кровь, добавив в нее кислотных химикатов, и шершавым чем-то и больным растер мои глаза до слез; ты понимаешь, кто-то поломал мне руки, старательно-умело, не пропустив ни одной фаланги пальцев и усердно исцарапав локти и запястья, перекрутив их n-надцать раз вокруг своей оси; ты понимаешь, кто-то вырезал на моей тонкой бледной коже острым перочинным ножиком наскальные рисунки, непонятные и жуткие, и немного иероглифов и даже чьи-то подозрительные инициалы: M.V.L. Я загнана в угол и разбита, нет сил рыдать и ненавидеть; кто-то снова пустил из вены голубую кровь; наверное, боятся, как бы я не умерла. Понимаешь, каких усилий стоит мне теперь дышать, каких усилий стоит говорить и понимать, и слушать, и молчать?.. меня пришили к шелковому лоскутку и каждый день - минута теперь днем считается, ты знаешь? - приходят и берут еще, кто сколько хочет - света и улыбок, а я устало прячу взгляд и пробую уснуть. Так, здравствуй, лето, наконец-то, наконец-то, ты чуть растаяло и разрешило мне "ослабить" пытку - что ж, благодарю. Ты понимаешь, сколько во мне боли? - она внутри, как свалявшаяся шерсть, блуждает по органам комками, и так резко задевает нервы, что хочется кричать; она скопилась в кровяных тельцах, как грязь в углах, и к ней прилипла нежность (ну конечно), и на несколько узлов их перепутала усталость, рождая из всего какую-то нелепую болезнь. Ты понимаешь, что во мне мутирует какая-то новая форма смерти; ты можешь ей помочь родиться своими слезами - понимаешь?

Я разрываюсь от отчаяния, когда вижу надпись "больно.помогите" на твоих ресницах, а сердце догорает и скоро от всего-всего-всего останется лишь пепел; я последними не-силами отрываю вены, вросшие в бетонную стену (и уже где-то зацвевшие в чужой квартире - все, что могли, забрали!), с мучением смотрю на кровотечение, и еще при этом думаю, для скольких я сегодня стану донором - ведь хлещет из открытых ран; приходите, конечно, и берите, а я лишь буду сожалеть о том, что потеряла много акварели. Я медленно ползу к тебе, уже не на коленях, а... черт-знает-как, я могу еще передвигаться? - и искалеченными пальцами, изведенными в тоске по струнам и смычку, возьму тебя за руки, прикоснусь к лицу, источая бледно-розовую нежность; я обниму тебя за плечи слабыми руками и даже, может быть, что-то спою, но только шепотом, не громче... я отдам тебе все мое последнее, испачкав при этом кровью твой костюм, - прости, но ты же плакал... хотя ты и утверждаешь, что, мол, мелочи все, ерунда; но ничего, звездной пыльцой и ледяным дождем отмоешь, может быть.

Ты понимаешь, что со мною происходит?
Я перестаю вообще существовать.
Я дня не вижу, еле различаю ночь;
убийца-солнце бьет пунктирно всхлипыаниями внутрь;
а слезы, где вы? - нету слез, ты представляешь; все забрали!
И последней глубиной, которая осталась,
я на грани срыва в небо (поскорей бы)
ощущаю состояние "не-быть".

Последний рывок - он медленный; это как тонуть. Я таю на твоих руках и растекаюсь по артетиям и капилярам внутри тебя, отчаянно пытаясь все согреть; когда из пепла снова выгорит то сердце, прежнее - я исчезну навсегда, но - частицей оставаясь у тебя внутри; ты понимаешь? - я сделала для тебя все, что могла; ты столько раз терял любовь и веру, и всякий раз надеялся лишь на меня; но, понимаешь, моя вечность далеко отсюда, здесь - я не вечна, но здесь вечен ты; как видишь, мы на разных. Ты должен научиться петь без моих слов и нот; ты должен воспитать в себе не-ложную любовь (да к чему угодно, только не ко мне) и видеть больше неба, чем над головой.
Вспоминай, кто - такой - мир.
Господин черно-бело-клавишный и семинотный, с бархатной душой и пульсирующим сердцем;
вспоминай, как ты садился за фортепиано и рождал моря, луну и чей-то смех, счастливый и волнистый, - золотистый;
вспоминай, что ты всех выше и что в твоих силах поднимать их и дарить им красоту, а не - падать и не знать, как подниматься;
и не кричать о том, что потерялась вера - такого никто не должен слышать, никто, никто, никто.
Понимаешь?..

Прости, я задыхаюсь, - забрали даже воздух; но знаешь? - когда пересохшими губами повторяешь "все будет хорошо", то это в корне отличается от этих слов из влажных уст, и придает отчаянную веру, и как страшно, до безумия хочется жить; как бы, "мне-бы-в-этом-мире-еще-воды-напиться... да-да, той чистой, из источников... из горных..."