Беты (редакторы): Аlissia
Фэндом: Bleach
Персонажи: Карин, Юдзу, узник храма, остальные - массовка.
Рейтинг: PG-13
Жанры: Ангст, AU
Статус: закончен

Описание:
Синигами и Квинси избегают друг друга.Обоюдная неприязнь еще сильна — как у детей Короля Квинси, так у последователей Короля Душ. При встрече — пара слов, не более. Так происходит обычно.

Обычно. Но не в этот день.



Посвящение:
Alissia - спасибо, что поддержала и первой прочла эту жуть ^.^

Примечания автора:
Родилось спонтанно, сама не ожидала, под влиянием песни Machine Head - Elegy. Тапками не бросаться. Большая просьба комментировать, поскольку обычно нечто подобное я не пишу.


Напоминание о грехах.



Синигами и Квинси избегают друг друга. Несмотря на заключенный Мир, невзирая на начинающий наконец-то налаживаться контакт, лучники и Проводники Душ стараются видеться как можно меньше. Обоюдная неприязнь еще сильна — как у детей Короля Квинси, так у последователей Короля Душ. При встрече — пара слов, не более. Так происходит обычно.

Обычно. Но не в этот день.

Их много. И Синигами, и квинси — все вперемешку. Заполнены все улицы, многие устроились на крышах. Не потому, что им так уж хочется. Потому, что у них нет другого выхода.

Они должны быть здесь.

Ровно в полдень от Храма Раскаяния начинает шествие длинная процессия. Первыми идут, почти бок о бок, Король Душ и Король Квинси. Несмотря на обоюдную нелюбовь друг к другу, они выглядят практически друзьями: тихо переговариваются, лица спокойны. И не скажешь, что десять лет назад рубились над Готеем-13, угрожая уничтожить все в Сейретее. Следом идут капитаны Нулевого отряда и Штерн Риттеры. Эти шагают молча — им не о чем, по всему видимому, говорить. Дальше следуют капитаны Готея-13 и квинси, лично участвовавшие в той далекой битве. Многие и рады бы не идти, но — они должны. И они понимают это. Да и если бы воспротивились, их бы все равно заставили. Все те, кто идут впереди, и те, которые молча наблюдают со стороны.

Шествие длится долго, очень долго. Только через три часа Короли и их свита прибывают на место. Это громадная площадь, установленная именно там, где все и произошло, прямо перед храмом, опечатанным связующими и блокирующими Кидо. На площади виднеются только две фигурки, прямо перед входом в храм — остальные опасаются даже ступать на белоснежные, с жуткими красноватыми разводами плиты. И опасаются вполне обоснованно.

Когда откроются врата храма, решившим подразнить саму Смерть за усы будет уже не до шуток. То, что сокрыто сейчас от глаз посторонних, принимает только тех двоих — остальные рискуют лишиться жизни.

Когда процессия останавливается на площади, воцаряется мертвая тишина. Никто не решается даже шептать, да что там — даже двигаться. Все ждут. Все смотрят на две фигурки, одновременно обернувшиеся к храму.

— Чья очередь сегодня? — негромко спрашивает Яхве, но его голос проносится, кажется, над всем Сейретеем.

— Моя, — помолчав, отвечает черноволосая молодая женщина с пасмурным взглядом серых глаз. За эти десять лет Куросаки Карин выросла. И стала неимоверно сильной. Почти такой же сильной, как и Куросаки Ичиго.

Чье имя никто не произносит уже десять лет.

Её спутница, Куросаки Юдзу, молча отходит в сторону. Ей тяжело здесь находиться, тяжело видеть то, что сейчас произойдет. И она — одна их тех немногих, кому можно покинуть площадь. Но — Юдзу останется. И будет смотреть, как и все.

Карин медленно приближается к храму. Внешне она совершенно спокойна, но — только внешне. Пятый раз за эти десять лет она совершает нечто подобное, открывая врата. И пятый раз с замиранием сердца мнется на самом пороге, готовя себя к тому, что ей предстоит увидеть и сделать.

Кидо рассыпаются серебристым пеплом, стоит ей прикоснуться к печатям. Врата, не дожидаясь касания подрагивающих пальцев, открываются сами. И Карин, помедлив, входит в непроглядную черноту храма.

Здесь тяжело дышать. В спертом воздухе — смесь ароматов, преобладает среди которых терпкий запах крови. Темно, хоть глаз выколи. Но Карин знает, куда ей нужно идти. И знает, что нужно делать.

Это в первый раз она путалась и боялась. Сейчас это уже стало привычным.

— Пора, — голос женщины будто поглощается темнотой. Но в следующий миг мрак храма оживает.

Звон цепей, тяжелое дыхание, урчащие звуки... У неподготовленного от такого волосы шевелятся. Но Карин знала, на что идет — как сегодня утром, так и десять лет назад, когда впервые вошла в храм. Из глубины мрака медленно выдвигается, покачиваясь, фигура. У Карин сжимается все внутри, когда более-менее привыкшие к темноте глаза позволяют рассмотреть узника.

Ладное тело, забинтованное в черные эластичные бинты, пронзают несколько десятков цепей, насквозь: по черным звеньям медленно стекает кровь от движения, но за столь долгий срок цепи уже практически вросли в плоть. Руки лишь отдаленно напоминают человеческие, они теперь больше похожи на демонические лапы. Бледная кожа узника покрыта черными разводами. Длинные иссиня-черные волосы спутаны, закрывают лицо, и Карин невольно испытывает облегчение — она не хочет видеть лик узника храма. Не таким.

Но её вовсе не спрашивают, чего она хочет.

Узник, помедлив, берется за протянутую женщиной ладонь, и Карин вздрагивает — когти её оппонента почти ледяные. Сквозь силу улыбнувшись, она начинает медленно вести его к выходу. На границы тьмы и света узник замирает, недовольно ведет головой. Карин видит острый подбородок и брезгливо искривленный рот, сглатывает.

— Я знаю, что ты этого не хочешь, — негромко произносит она. — Но так надо. Ты сам когда-то это сказал.

Словно понимая её слова, узник храма делает шаг вперед. Только недовольно рычит, когда солнечный свет освещает его с головы до ног.

Снаружи — тишина. Гробовая, неестественная. Никто не решается пошевелиться и, как думает Карин, по окончанию дня почти все будут пить, стремясь забыться. Взгляды зрителей направлены на её спутника, у кого-то дрожат губы. Короли же спокойны — как всегда, впрочем, только слегка побледнели, а вот их свита опасается встречаться взглядом с узником храма.

Карин, сглотнув, идет вперед. Узник шагает следом, покачиваясь, на нетвердых ногах. Его прерывистое дыхание заглушается звоном цепей — те тянутся следом, исходя из темноты все еще открытого храма. С них капают черные капли: попадая на плиты, они будто впитываются ими. Даже если цепи обрезать, звенья соединятся вновь. Это неминуемо. Такое уже было, и не раз.

Узник храма не смотрит на тех, кто собрался сегодня в Готее. Ему уже давно все безразлично. Возможно, он даже не имеет больше рассудка, как такового: кто сможет выдержать десять лет такого Ада? Просто молча шагает вслед за Карин, утягиваемый ею за руку. Только иногда бескровные губы кривятся.

Узник храма не любит свет. Свет жжет кожу, режет глаза. Ему предпочтительнее непроглядная тьма.

Им предстоит пройти через весь Готей. Затем — через Руконгай. Людям заранее сказали спрятаться в домах и не показываться. Так делать опасно — и все это понимают, поэтому за десять лет еще ни разу не было ослушавшихся. Узник дойдет до самых границ Руконгая. А потом его поведут обратно. Вновь через районы Плюсов, Готей-13, к площади, к храму. И выпустят наружу только через год. А до этого узник будет спать. Или терпеливо ждать новой прогулки — никто не знает, что происходит в самом храме в течение всего года. Все, кто решался зайти туда, назад не возвращались. А в первые годы таких смельчаков было очень много.

Карин сжимает когти в своей ладони еще сильнее. Глаза щиплет.

— Почему именно ты? — она шепчет это каждый год, неважно, ведет она узника или нет; каждый год — одно и то же. — Почему именно так?

Раньше он отвечал. Теперь не отвечает. Только молчит. Лишь в какой-то момент поднимает голову. Порыв ветра отбрасывает черные волосы, открывая красивое, аристократичное лицо молодого человека лет семнадцати. Такие родные черты... Только глаза уже не те. Не янтарно-карие, теплые — уже нет. Черный белок, кроваво-красная радужка. И выражение, как у голодного дикого зверя, в их кровавой глубине. Мгновение узник храма смотрит на неё, а потом вновь опускает голову.

«Так надо», — звучит в голове Карин то, что сказал он ей десять лет назад. — «Просто так надо. Ничто не прекратит постоянную войну. Только наличие врага, наиболее сильного и опасного, нежели они оба, может заставить Королей остановиться. И, если так, то я стану этим врагом...»

Это были последние его слова. А потом он использовал Финальную Гетсугу. Новую Финальную Гетсугу. Но плата за её применение на сей раз была ужаснее, чем в предыдущий.

Карин сглатывает. Да, это горько, это больно. Да, ей кажется это несправедливым. Как тогда казалось, так и сейчас кажется. Нечестно, что именно он вынужден платить за ошибки двух своенравных Королей, решивших померяться силами. Пусть даже и другого выхода больше никто не видел.

Процессия двигается медленно. Быстрее идти нельзя — цепи, тянущиеся из храма, не позволяют. И, пока они идут, все, кто собрался тут, смотрят и запоминают. Хотят они или нет — смотрят и запоминают.

Потому, что это — их плата. Потому, что это — их наказание за попытку некогда выяснить, кто сильнее. Это — их напоминание обо всех грехах, которые они когда-либо совершили.

А Куросаки Ичиго уже все равно.
[700x390]