Любовь всегда была и есть главная тема искусства. И это вполне понятно. Здесь схо­дятся все нити человеческой жизни, все эмоции; через лю­бовь человек соприкасается с будущим, с вечностью, с ра­сой, к которой он принадлежит, со всем прошлым челове­чества и со всей его грядущей судьбой. В соприкосновении полов, в их влечении друг к другу лежит великая тайна жи­зни, тайна творчества. Отношение скрытой стороны жи­зни к явной, то есть проявление реальной жизни в нашей, кажущейся, особенно ярко вырисовывается в этой вечно трактуемой, вечно разбираемой и обсуждаемой — и вечно непонимаемой области, именно в отношениях полов. Обыкновенно отношения мужчин и женщин рассматри­вают как необходимость, вытекающую из необходимости продолжения человеческого рода на земле. Рождение — вот raison d’etre любви с религиозной, моральной и науч­ной точки зрения. Но в действительности творчество за­ключается не в одном только продолжении жизни, а пре­жде всего и больше всего в творчестве идей. Любовь является огромной силой, производящей идеи, будящей творческую способность человека.
Когда сольются две силы, заключающиеся в любви — сила жизни и сила идеи,— человечество сознательно пой­дет «к своим высшим судьбам».
Пока только искусство чувствует это.
Все, что говорится о любви «реалистически», всегда грубо и плоско.
Ни в чем так резко не проявляется различие глубокого «оккультного» понимания жизни и поверхностного «пози­тивного», как в вопросе о любви.
В ряду других вопросов современности у нас есть ужасный «половой вопрос». Это вопрос целиком из быта двухмерных существ, живущих на плоскости и движу­щихся по двум направлениям — производства и потребле­ния.
Для людей существует вопрос о любви.
Любовь — это индивидуализированное чувство, на­правленное на определенный объект, на одну женщину или на одного мужчину. Другая или другой не могут заме­нить любимого.
«Половое чувство» — это не индивидуализированное чувство, тут годится всякий более или менее подходящий мужчина, всякая более или менее молодая женщина.
Любовь — орудие познания, она сближает людей, от­крывает перед одним человеком душу другого, дает воз­можность заглянуть в душу природы, почувствовать дей­ствие космических сил.
Любовь — это признак породы.
Она проявляется уже у животных в тех породах, где действует отбор, у диких хищных животных, у кровных лошадей, у породистых собак.
У людей любовь — это орудие совершенствования ра­сы. Когда из поколения в поколение люди любят, то есть ищут красоты, чувства, взаимности, то они вырабаты­вают тип, ищущий любви и способный на любовь, тип эво­люционирующий, восходящий.
Когда из поколения в поколение люди сходятся, как попало, без любви, без красоты, без чувства, без взаимно­сти— или по соображениям, посторонним любви, из расче­та, из экономических выгод, в интересах «дела» или «хо­зяйства», то они теряют инстинкт любви, инстинкт отбо­ра. Вместо «любви» у них вырабатывается «половое чувство», безразличное и не служащее отбору, не только не сохраняющее и не улучшающее породу, но, наоборот, те­ряющее ее. Тип мельчает, физически и нравственно выро­ждается.
Любовь — орудие отбора.
«Половое чувство» — орудие вырождения.
Различие «вопроса о любви», как его берет искусство, и «полового вопроса», как его берет современная реали­стическая литература, показывает различие двух понима­ний жизни. Одно идет по поверхности, по видимому миру и видит только человеческую жизнь, другое проникает вглубь, в тайники чувства, и ощущает биение пульса ка­кой-то другой, большой жизни.
Ни в чем так ярко не проявляется различие разных ми­ропонимании и их отношения к миру скрытого, как имен­но в отношении к «любви».
Для позитивизма, для материализма любовь— это «половое чувство», «факт» и его прямые последствия. Лю­бовь— это физическое явление, которое описывается в учебниках физиологии.
Для дуалистического спиритуализма любовь — это власть тела над духом. Поэтому религии и моральные си­стемы, основанные на дуалистическом противопоставле­нии материи и духа как двух враждебных элементов, счи­тают любовь как созидательницу материи врагом духа и ее гонят и стараются, насколько можно, низвести и уни­зить.
Для монистического идеализма любовь — именно то, чем она рисуется искусству, т. е. психологическое явление, в котором приходят в действие и звучат все самые тонкие струны души, в котором, как в фокусе, собираются и про­являются все высшие силы человеческой души. Это их испытание, их экзамен и орудие их эволюции. В то же время именно этой стороной жизни человек соприкаса­ется с чем-то большим, часть чего он составляет.
Мы ясно видим тут три противоположные тенден­ции.— Возвеличение любви, возведение ее на пьедестал, обожествление, превращение в культ; эту тенденцию мы видим в светлых, «языческих» религиях древности и в искусстве всех эпох.— И затем другую, которая видит в любви предмет для статического изучения, «род про­изводства и потребления», «физическую потребность», которая должна «удовлетворяться».— И третью, которая видит в любви грех, «похоть», нечто такое, на что нужно стараться не смотреть, о чем нужно стараться не ду­мать— и если допускать по человеческой слабости, то в силу необходимости и из снисхождения к человеческо­му несовершенству.
Странным образом самый материалистический взгляд на любовь, видящий в любви только «факт», «сношение» и его прямые последствия, в сущности, сходится со взглядами нравственных реформаторов и моралистов, видящих в любви один только грех и соблазн, которого чем меньше, тем лучше.
Это вполне понятно. Истинно монистические религии, как, например, греческие мифы, не были враждебны любви.
Вся разница вытекает из дуалистического или мони­стического миропонимания. Искусство всегда было мони­стическим, и поэтому оно всегда было язычеством в гла­зах дуалистических религий, видящих в жизни борьбу ду­ха с материей, и фантастикой в глазах материализма, ви­дящего в жизни только физическое явление и не видяще­го — психического.
Если мы возьмем вопрос даже строго научно, в обыч­ном смысле этого слова, только без предвзятых ограниче­ний, мы увидим в нем много нового, того, чего обыкно­венно мы не замечаем.
Для науки, изучающей жизнь со стороны, цель любви заключается вся в продолжении человеческого рода на зе­мле. В интересах этого продолжения рода в человечество вложена сила, влекущая два пола друг к другу. Но, говоря это, наука хорошо знает, что этой силы больше, чем ну­жно.
Здесь именно лежит ключ к пониманию истинной сущ­ности любви даже для позитивного взгляда.
Этой силы больше, чем нужно. Бесконечно больше. В действительности для целей продолжения рода утили­зируется только малая дробь процента силы любви, вло­женной в человечество. Куда же идет главное количество силы? — Мы знаем, что ничто не может исчезнуть. Если энергия есть, она должна во что-нибудь перейти. И если только ничтожная дробь энергии идет на созидание буду­щего путем рождения, то остальная часть должна тоже идти на созидание будущего, но другим путем. Мы знаем в физическом мире много примеров, когда прямая функ­ция вещи выполняется ничтожной частью затрачиваемой энергии, а большая часть энергии тратится как будто на­прасно.— Возьмем обыкновенную свечу. Она должна да­вать свет. Но, в сущности, она дает гораздо больше тепла, чем света. Это печка, приспособленная для освещения. Но для того чтобы давать свет, она должна гореть. Горение- -необходимое условие получения света от свечки. Нельзя горение откинуть. На первый взгляд кажется, что тепло от свечки тратится непроизводительно, но, когда мы подумаем о том, что именно благодаря развитию теп­ла получается свет, мы начинаем видеть необходимость горения, необходимость траты большей части энергии. То же самое в любви. Мы говорим, что только ничтожная часть энергии любви идет в потомство; большая часть как будто тратится в настоящем самими отцами и мате­рями на их личное наслаждение. Но это иллюзия. Во-первых, без этой личной траты не могло бы быть главно­го. Только благодаря этим, на первый взгляд, побочным ре­зультатам любви, благодаря всему этому вихрю эмоций, чувств, волнений, желаний, идей — благодаря красоте, ко­торую она создает, любовь может выполнять свою прямую функцию. А во-вторых, эта энергия совсем не тратится, а переходит в другие виды энергии, служащие тому же потомству, переходит в «инстинкты» и в «идеи».
Мы видим во всей живой природе, что любовь явля­ется огромной силой, возбуждающей творческую деятель­ность по всем направлениям.
Весной, с первым пробуждением любовных эмоций, птицы начинают вить гнезда. Птенцов еще нет. И намека на них еще нет. А для них уже готовятся «дома». Любовь возбудила жажду действия. «Инстинкт» управляет этой жаждой — поэтому она целесообразна. При первом про­буждении любви началась работа. И одно и то же жела­ние создает новое поколение и те условия, в которых ро­дится новое поколение. Одно и то же желание будит твор­чество по всем направлениям, сводит пары для рождения нового поколения и пробуждает личное творчество в тех единицах, через которых оно действует для первой цели.
То же самое мы видим в людях. Любовь — это творче­ская сила. Все творчество человечества вытекает из люб­ви. Всякое творчество непременно является делом двух полов, сознательным или бессознательным. Одна сторона этого факта нам хорошо известна. Мы знаем, что женщи­на одна не может иметь детей. Нужна творческая сила мужчины. Нужно оплодотворение. Это мы знаем. Но мы не знаем, что вся творческая деятельность мужчины идет от женщины. Как с внешней, физической стороны —- для целей рождения детей— мужчина оплодотворяет женщи­ну, прививает к ней зачаток новой жизни, так с внутрен­ней, духовной стороны женщина оплодотворяет мужчину, прививает к нему зачаток новых идей.
В одной книжке по «половому вопросу», которая обра­тила на себя внимание в Германии и скоро должна выйти в русском переводе, одна немецкая писательница при­знает область деятельности женщины совсем другой, чем область деятельности мужчины, признает, что «женщина не осушила ни одного болота, не написала ни одной кар­тины, о которой стоило бы говорить»,—и требует для женщины «права иметь детей», отнятого цивилизацией.
Это довольно обычный взгляд.
Но что, если женщина осушила все болота, которые когда-либо были осушены, написала все картины, о кото­рых стоит говорить?
Конечно, никто не будет отнимать у женщины права иметь детей. Но зачем отнимать у нее роль в творчестве мужчины? Ведь мужчина работает для женщины, ради женщины и под влиянием женщины. И женщина проявляет себя в его творчестве.
Все идейное, все интуитивное творчество человечества является результатом энергии, возникающей из эмоций любви. Идейное творчество мужчины идет от женщи­ны. Идейное творчество женщины идет от мужчины. Без этого обмена эмоций творчество невозможно. Возможно только «воспитание чужих детей». Под «идейным творче­ством» я подразумеваю всякое творчество, в котором со­здается или осуществляется идея. Творчество палеолити­ческого человека, делающего себе каменный топор, было идейным творчеством, и за этим творчеством непременно стояла женщина. Chercher la femme! Этот принцип нужно применять не только к раскрытию преступлений, а ко всей нашей культуре, созданной мужчиной — следовательно, женщиной. В творчестве каждой эпохи можно найти след влияния женщины данной эпохи. История культуры — это «история любви».
Мужчина и женщина должны дополнять друг друга и взаимно возбуждать друг друга идейно, образуя вместе «гармонического» человека, могущего творить жизнь.
Поэтому с психологической точки зрения гармонический брак будет только такой, где обе стороны будут дей­ствовать одна на другую оплодотворяющим образом, повторяя в масштабе личной жизни действие одной на другую двух половин человеческого рода.
И очень может быть, что этот гармонический брак и существует только между полами, взятыми в целом, прикрывая и оправдывая своей гармонией дисгармонию, вероятно неизбежную между людьми или возможную только в отдельные моменты.
Мужчина стремится к женщине, не думая о детях, он ищет наслаждения или бежит от одиночества. Во всяком случае, он ищет чего-то для себя. И женщина тоже ищет «счастья» для себя. Дети являются как бы сами по себе. Точно так же идеи, которые возбуждает женщина. Она ро­ждает в мужчине идеи, но это совсем не значит, что она что-нибудь сознательно дает или хочет дать. Она тоже может искать только личного наслаждения, брать мужчи­ну для себя, для своего желания, для своего ощущения и этим самым давать жизнь новым идеям. И может со­всем ничего не искать, даже не знать, не видеть мужчины, пройти мимо него, и не заметить его, и одним своим суще­ствованием оплодотворить его фантазию на всю жизнь. Бесконечно разнообразны здесь способы оплодотворения духа. Иногда для этого нужно наслаждение, вся красота любви. Иногда нужно страдание, острое и глубокое, про­никающее до самых глубин души. Иногда нужно престу­пление, иногда — отречение, жертва.
Иногда достаточно силуэта в окне. Одной линии фигу­ры или одного случайного взгляда, которым обмени­ваются незнакомые встречные. Поэзия знает это. Она знает ценность и того, что было, и того, чего не было в любви.
Если рождение детей есть свет, идущий от любви, то этот свет идет от большого огня. И в этом непрестанном огне, в котором горит все человечество и весь мир, выра­батываются, утончаются все силы человеческого духа и гения.
Аскетические тенденции наложили очень тяжелый от­печаток на наше отношение к любви и к морали. Мы не можем представить себе неаскетической морали.— Или полное отсутствие всякой морали, или мораль, враждебно относящаяся к жизни. В действительности, конечно, эта самая скверная ложь, какой обманывали человечество. Мораль, враждебная жизни, видит в любви один дым. Но мы даже из физики знаем, что дым есть результат непол­ного сгорания.
Огонь, в котором горит человечество,— это огонь жи­зни, огонь вечного обновления. Моралисты же с удоволь­ствием загасили бы этот огонь, с которым они не знают, что делать, который нарушает порядок в их вселенной и которого они боятся, чувствуя его силу и власть.
И они дуют на него, не понимая, что это начало всего. Божество, которому поклонялись древние народы в лице Солнца и его лучей и в лице Огня,
Поэтому только искусство может говорить о любви
Нет ничего циничнее и грубее холодного морализиро­вания, которое видит в любви грех и похоть.
Например,— какая темная ложь кроется во всех мо­ральных рассуждениях «Крейцеровой сонаты» и «После­словия».
«Спросите чистую, невинную девушку или ребенка, и они скажут вам, что это гадко и стыдно»; «сама приро­да устроила так, что это мерзко и стыдно».
Но что это!
Как вы объясните ребенку, о чем идет речь? Он не мо­жет ответить на вопрос «Послесловия», не может, пото­му что его нельзя спросить. Слова не выражаю! эмоций, а речь идет об эмоциях. Нельзя же отрезать внутреннюю сторону от внешней и спрашивать о внешней, не касаясь внутренней.
Как же объяснить ребенку, о чем его спрашивают?
Все, что можно сделать, — это описать грубыми ана­томическими и физиологическими терминами внешнюю, физическую сторону любви. Но внутренняя, психологиче­ская, эмоциональная останется закрытой, а ведь именно в ней заключается главная сущность. Если «глухой» будет описывать рояль и скажет, что это «черный ящик» на трех ножках, который открывают с одной стороны и стучат по нему «пальцами», то это не будет правильное описание. Анатомические и физиологические термины, как и все на свете, необходимы на своем месте в учебниках и курсах анатомии и физиологии; но они не годятся для определе­ния эстетического и морального характера любви, и здесь они являются грубыми и ненужными, и главное, неверными. Разве этими терминами можно описать то, о чем в действительности идет речь? Разве они передадут мысли и чувства, появляющиеся у людей, когда их касается лю­бовь? Разве передадут они перемену темпа, ощущения и вкуса жизни? И разве из-за этих внешних фактов люди горят в неугасимом огне? Внешняя сторона любви — это только поворот ключа в замке... от ящика Пандоры. Как объяснить это ребенку?
Искусство может это объяснить. Но не анатомия, не физиология и не двухмерная мораль...
А такое изображение любви, какое даст искусство, ни­кому не покажется гадким и стыдным. В волшебный мир эмоций может вводить только искусство, и оно никого оскорбить не может.
Я не случайно назвал циничным морализм, видящий в любви только одну цель, которой нужно как-нибудь по­скорее достигнуть и не смотреть на остальное. Цинизм может выражаться не в одной распущенности. Может быть «цинический аскетизм», так же как есть циническая распущенность. Цинизм — это психология двухмерного существа. Собака (kinos, откуда произошло слово «ци­низм») и есть двухмерное существо. Двухмерная мо­раль — это циническая мораль. Она видит только внешнюю сторону явлений. Внутренняя сторона, та сторона, где возникают чувства и родятся идеи, для двухмерной морали — это только какой-то случайный придаток к фи­зиологической жизни.
Интересные вещи говорит В. В. Розанов в книге «Лю­ди лунного света». Идея греховности любви, идея «сквер­ны», идея аскетизма, по его мнению, возникла из полового извращения, из гермафродитизма, из «женомужества» и из «мужеженства». Причем гермафродитизм может ничем не выражаться физически, а только психически, душевно. Со­дом рождает идею, что любовь есть грех, говорит он. В самом деле, что такое гермафродитизм психологически? «Муки Тантала,— говорит В. В. Розанов,— все в себе и недостижимо. Следующий этап — ненависть к этому не­достижимому, страх перед ним, мистический ужас — является «скверна».
Нужно только заметить, что, конечно, может суще­ствовать аскетизм, не идущий из извращения. Но это не будет воинствующий аскетизм. Это не будет аскетизм, ви­дящий скверну в жизни.
Но что в идее скверны, в идее стыдного и гадкого, очень много извращения, в этом г. Розанов совершенно прав.
Книга В. В. Розанова интересна во многих отноше­ниях, хотя обилие «физиологических» и «анатомических» подробностей мешает понять основную мысль. По на­строению в ней много общего с «Leaves of the Grass» Уол­та Уитмена.
И ни научный материализм, ни аскетический мора­лизм не понимают огромной трагедии любви.
Это область, в которой человеку больше всего кажет­ся, что он живет для себя, для своего чувства, для своего ощущения. И именно здесь, в этой области, он меньше всего живет для себя. Он служит здесь только проводни­ком, средством для проявления проходящих через него сил, средством для проявления будущего в том или в дру­гом виде.
Желание любви — это чье-то желание жить. В своей удивительной слепоте люди думают, что это их собствен­ные желания.
Нет ничего, чем бы человек не пожертвовал любви. И нет ни одного человека, который бы что-нибудь полу­чил от любви для себя. И именно тогда, когда человеку кажется, что он получает что-то для себя, он получает меньше всего для себя. И тогда, когда человеку кажет­ся, что он наиболее служит себе и своему наслаждению, на самом деле он наиболее служит неизвестному дру­гому.
Влияние женщины на душу мужчины и мужчины на ду­шу женщины похоже на влияние природы на человека. Тут действует соприкосновение с той же самой тайной. Точно так же эта тайна влечет к себе и точно так же силь­нее всего чувствуется в неизвестном, в новом. Охватить ее или выразить в словах невозможно.
Мираж все время остается вдали, на горизонте, раз­дражая воображение. Но подойти к нему нельзя, он отсту­пает по мере приближения, как край неба.
Если человека соблазняет закрытая дверь и он откры­вает ее, то за ней сейчас же оказывается другая закрытая дверь.
Тень проходит между рук и идет впереди.
Но в погоне за этим миражом, за этой тенью, что-то творится. И в этом тайна великой жертвы, которую приносит человек в любви. Он идет на костер и сгорает, служа чему-то, чего он не знает, и думая, что он служит своему наслажденью.
Мы окружены какой-то огромной жизнью, которой мы не видим и часть которой мы составляем. Иногда про­блесками мы ощущаем ее. Иногда забываем опять и начи­наем считать реальной и настоящей свою жизнь.


Из книги «Русский Эрос, или Философия любви в России». М.«Прогресс». 1991