Продолжаю публикацию. Напомню, что стараюсь предельно точно изложить оригинал. Но в этой части хочу поместить сохранённые фотографии. Не все они соответствуют времени излагаемых событий. Оно и понятно: не могли же партизаны зайти в фото-мастерскую и заказать групповую фотографию личного состав партизанского отряда в оккупированной Одессе?!
И та к продолжим:

1.      Одесса непокорённая

Пробираясь из Харькова, он видел разрушенные и полуразрушенные города и сёла. Он не знал их раньше, поэтому они не производили на него такого страшного впечатления, как теперь родной город. Казалось, что в нём не осталось ничего живого. Груды развалин на привокзальной площади не были убраны. В связи с разрухой отдельные кварталы улиц были непроходимыми. На местах бывших домов чернели котлованы, ямы. Особенно тяжело было видеть, как на улице им. Чкалова срывали трамвайную линию, а рельсы погружали в вагонные площадки для отправки в страну оккупантов. Много раз смотрел он смерти в глаза, но теперь не мог удержаться от слёз, глядя как увозят в Германию театральные кресла, декорации, картины и другие ценности искусства.

Чтобы меньше попадать на глаза полиции, да и знакомым, поклонникам своего музыкального мастерства, Пантелей пробирался на ул. Нежинскую, 36, к тётке Юлии Прокопьевне Губановой, глухими улицами и переулками. Среди многочисленных родственников она была наиболее осторожной и не особенно разговорчивой. Здесь он застал Надежду Самборскую, снимавшую у неё комнату. Это была 16-летняя очаровательная, застенчивая, черноглазая девушка. Её родители жили в 10 км. от Одессы, в селе Усатово. В мирное время усатовчане легко преодолевали это расстояние, добираясь ежедневно на работу в город. А в период оккупации связь была нарушена, и Надя навещала мать один – два раза в неделю.

Однажды она прибыла в село с Пантелеем. С первых минут знакомства с матерью, «Лободихою», как называли её в селе, его раздражал её чрезмерно высокий, хрипловатый голос. Казалось, ничто её не интересовало, никого она не хотела слушать, а только безудержно рассказывала о домашних заботах, о тяготах жизни, наступивших при оккупации. Особенно беспокоила Евдокию Николаевну солдатская кухня, поставленная у неё во дворе румынами. Всех кур переловили, - жаловалась она, - вещи забрали, всё хозяйство разорили. Она приглашала Пантелея приходить почаще и советовала ему называть себя племянником, которых у «Лободихи» было много.

В отличие от своей сестры, Константин Николаевич Сербулов был молчалив. С большим трудом он вытягивал из себя слова, словно тяжёлые кирпичи, которые, как хороший мастер, строго укладывал по порядку. Он расспрашивал Пантелея, внимательно выслушивал, делал паузы, а затем снова и снова задавал вопросы. Новый гость ему всё больше приходился по душе, может быть потому, что видел любовь к нему племянницы Нади.

С каждым днём увеличивался круг знакомых. В основном это были близкие и дальние родственники Сербулова, для которых он был другом и наставником. Какой-то особой силой и обаянием обладал Константин Николаевич. К нему шли за советом и помощью многие односельчане. Это были не простые разговоры за чашкой чая, а встречи подобно магниту, которые притягивали к себе всё новых и новых людей.

П.Терещенко начал понимать, что имеет дело с какой-то тайной организацией. Конец догадке положил Степан Ильич Дроздов, часто навещавший Сербулова. Это был человек средних лет, худощавый, небольшого роста, с сильно искалеченной ладонью на левой руке. С первого же дня знакомства он определил Терещенко и без каких-либо колебаний предложил ему работу. «Работа будет необычной, - сказал он, - надо идти в рестораны и бодеги (сегодня их назвали бы кафе или бар), места сборищ вражеских солдат и офицеров, прислушиваться ко всему, всё замечать и нас, советских патриотов, информировать.[i]

[340x539]

[319x524]

[336x527]

[269x371]

[273x371]

[265x371]

[269x371]

[показать]

Пантелей редко бывал в ресторанах. Он знал, что там играют оркестры, что ему баянисту-одиночке не будет места. После знакомства с Дроздовым он начал бродить по различным бодегам, которые росли как грибы после дождя. Сначала они были открыты на каждой улице, а на другой год оккупации – почти на каждом квартале.

На первых порах без привычки Пантелею было унизительно, стыдно договариваться с хозяевами. Обычно договор сводился к тому, что в день за пятичасовую игру на баяне он получал обед из двух блюд и подачки от подвыпивших посетителей. При второй встрече Дроздов предложил проникать и в рестораны, где обычно собирались офицеры, коммерсанты, местная знать. Он разработал целую инструкцию для конспирации Терещенко: вести себя просто, среди бродяг быть бродягой, среди пьяниц – пьяницей, среди солдат – солдатом; меньше говорить самому, больше слушать других, умело поддерживать нужный разговор, ничего своего не называть, внешний вид – нейтральный, аполитичный, ко всему безразличный, принцип: мы – музыканты, а музыка превыше всего, она не знает ни границ, ни политики. Для удобства общения с посетителями он рекомендовал овладеть основными разговорными фразами не только немецкого языка, но и румынского, чешского, югославского, болгарского и др.

Обычно к концу дня в ресторанах и центральных бодегах появлялись офицеры со своими дамами. Первые тосты они поднимали за фюрера, Антонеску, Михая, за победу на фронтах, а заканчивали проклятием войны и её организаторов. Выпивки сопровождались музыкой и песнями. Пантелей с каждым новым визитом убеждался в правоте Степана Ильича о необходимости детального изучения состава посетителей ресторанов и бодег, применения более тонких и гибких методов работы среди них. Он приобрёл несколько сборников популярных немецких, чешских, румынских и других песен и танцев. По совету Дроздова партитуру, обычно, носил на видном месте в папке, а в баяне замаскированные сводки Совинформбюро, листовки – призывы к солдатам воюющих стран и маленькую гранату.

В ресторанах чаще всего приходилось выполнять заказы офицеров и их дам. Обстановка для Пантелея Павловича была тяжёлой, унизительной. Вот один из эпизодов: немецкий капитан пальцем зовёт его к себе и неумело насвистывает мелодию. Баянист не уловил её, за что и получил пощёчину. Другой случай: в зал ресторана ввалился крепко подвыпивший подполковник румынской армии с дамой. Потребовал какой-то танец. Пантелей и на этот раз не понял, чего от него хотят. Подполковник неистово бьёт сапогом по баяну, который под грохот и визг падает и разбивается.

Но не всегда были унижения и оскорбления, были и радостные минуты. Перед принятием партизанской присяги С.Дроздов вручил П.Терещенко целую пачку листовок для распространения их среди войск оккупантов, особенно среди румынских солдат. Сборищами румынских сержантов и солдат были бодеги, где изредка появлялись городские жители и крестьяне из окрестных сёл. Они шли сюда, чтобы утолить своё горе в бутылке цуйки (водки).

Баянист внимательно следил за настроениями собравшихся и подбирал нужные мелодии. Вот он затягивает на баяне «Випрягайте, хлопці, коні», за тем «Ой під вишнею, під черешнею» и многие подтягивают. Незаметно он разжигает больше и уже все присутствующие поют «Катюшу», кто на украинском, кто на румынском и чешском языках. Могуче и последовательно звучит мелодия «Священной войны», которую подхватывают со слезами на глазах местные жители. А возвращаясь домой, они обнаруживают в карманах листовки, которые зачитывают до дыр с надеждой на скорое освобождение.

Незаметно для себя Пантелей обрастал друзьями – единомышленниками. Из беседы с Сербуловым и Евдокией Самборской он узнал, что её сестра Семёнова, проживающая по Ремесленной улице, находится под большим влиянием своего зятя Анатолия Лощенко. С первого знакомства Пантелей сблизился с этим раздражительным, вспыльчивым человеком. Присутствующим при разговорах казалось, что чем больше горячился один, тем спокойнее становился другой. Уступчивость Пантелея нравилась Анатолию. Всю ночь они проговорили. Из бесед Пантелей узнал, что Анатолий – инженер-химик, по званию майор, что под Севастополем был тяжело ранен. Не скрывал он, что коммунист и глубокий патриот Советской власти. Они начали действовать сообща.

После принятия партизанской присяги П.Терещенко познакомили с руководителями партизанских групп: Д.Овчаренко, И.Кирсановым, С.Кравченко и др. От Дроздова он получил новое задание по усилению работы среди чехов. В Одессе чешских солдат и офицеров было много. Они легко сближались с местным и с ненавистью относились к фашистским оккупантам. Одесситы видели, что это свободолюбивый народ. С самого начала оккупации между чехами и немцами происходили частые стычки.

С большим сочувствием чехи относились к советской молодёжи. Рискуя жизнью, отдельные из них снимали немецкие посты и выручали юношей и девушек, согнанных для отправки на рабский труд в Германию.

Чешский полк был переброшен в Одессу из Николаева в октябре 1943 года. Он был крепко потрёпан под Майкопом, его остатки по существу из боевой единицы были превращены в часть по охране складов. И всё же в его составе ещё насчитывалось 370 солдат, сержантов и офицеров. Значительная часть их была расквартирована на частных квартирах, что способствовало сближению с местным населением.

Установлением связи с военнослужащими чешского полка занимались партизанские группы, действующие под руководством С.Дроздова, А.Овчаренко, Тимофеева и др.[i]

Среди чехов выделялся Михаил Кончиты, который проживал у П.А.Андрюшиной. Из её рассказов известно, что он установил в своей комнате радиоприемник, периодически слушал Москву, записывал сводки Информбюро и объединял вокруг себя солдат и сержантов, настроенных против оккупантов.[ii] Большую работу по разложению войск проводил и солдат 3-й роты Павел Гайдучка.

9 декабря 1943 года в доме №71 по Малороссийской улице (ныне улица Лазарева) П.Гайдучка вместе с другими подпольщиками приняли партизанскую клятву и начали проводить агитацию среди солдат за переход на сторону партизан.[iii] К ним примкнул Иосиф Киш, Владимир Лавчик, Крошлак Ян и многие другие. Они убеждали чешских солдат не выполнять приказов немецкого командования, оставаться в городе до прихода Советской Армии.

Участники партизанского подполья, расположенного в селе Усатово, испытывали большую нужду в оружии. П.Терещенко вместе с юными партизанами – комсомольцами: 16-летними Николаем Бодникевичем и Валентином Шевичем взялись за это ответственное задание по добыче и доставке оружия в катакомбы. Сложность заключалась в опасности быть обнаруженными, за что грозила смертная казнь без суда. В ночное время передвижение по городу без пропусков было категорически запрещено. Пришлось теперь выступать по бодегам всем троим: Пантелей играл на баяне, а его юные друзья – на ударных инструментах. Пользуясь этим, В.Шевич и Н.Бодникевич на рассвете направлялись с  Нежинской улицы в Усатовские катакомбы. Пантелей на пролётке вёз какой-то длинный ящик, стянутый проволокой, а Валентин и Николай с забинтованной ногой, которая не сгибалась, ибо в ботинке находился ствол винтовки, а под рукой – приклад. Ночью партизаны с большим удовлетворением приняли три винтовки, патроны и гранаты, доставленные за 10 километров отважными юношами.[iv]

В начале 1943 года Усатовские партизаны усиленно готовились ко дню Советской Армии. Было распространено более 100 листовок Совинформбюро, написанных от руки. Многие из этих листовок попали к солдатам оккупационных войск, в сумки и карманы крестьян, возвращавшихся из города домой. Более 100 юношей и девушек, которым угрожала фашистская каторга, нашли себе убежище в катакомбах.[v]

Отряд готовился к принятию новых людей в свои ряды. Назрела необходимость в приобретении знамени отряда. Однажды Пантелей с баяном в руках и в сопровождении Валентина Шевича, проходя по Тираспольской площади, увидел на углу, где дислоцировалось подразделение оккупационных войск, красное знамя с белой фашистской свастикой. Пантелей посмотрел на знамя, а Валентин всё понял без слов. Договорились, что при появлении фашистов Пантелей начинает играть на баяне. Через несколько секунд Валентин взобрался на деревянную подставку (был ремонт помещения) и знамя оказалось в его руках.[vi] Свастика была отпорота, а на красном полотнище партизанка Тамара Кравченко вышила: «Первая центральная партизанская группа с. Усатово».[vii] Это знамя в своё время демонстрировалось на партизанской выставке Украины.

С каждым днём усиливались панические настроения среди войск сателлитов фашистской Германии. Ложь и провокации фашистской пропаганды оказывали уже обратное действие. Значительная часть войск славянских народов направлялась против нашей страны через Одессу. По заданию фашистского командования здесь был создан отдел пропаганды армейских войск группы «А», в распоряжении которого находились 666-я и 698-я роты, несколько отрядов и групп пропаганды, пресса, радио.[viii]

Агенты фашистской пропаганды были одеты в гражданскую одежду. Все они хорошо владели русским и украинским языками. Располагая соответствующими документами, полученными от германского командования, они могли в течение суток проникать во все гражданские учреждения.

Излюбленными местами фашистских лазутчиков были пункты массового скопления населения: те же бодеги, рестораны, базары, где легко можно было выйти на явку, встречу более или менее опытному разведчику или связному. Для этого у Пантелея всегда через правое плечо висел его спутник – баян («Партизан»), в котором были всегда спрятаны в левой, басовой клавиатуре, под крышкой замаскированные листовки, воззвания, в которых разоблачалась ложь и провокации фашистской пропаганды об их успехах на полях сражений, а также о силе их воинских частей, которые возвращались в глубокий тыл для переформирования после разгрома нашими войсками.

В первых числах ноября 1943 года Пантелею пришлось пойти на явку; он пошёл с баяном на базар «Привоз». День был ясный, солнечный, было  много народа. Вдруг он заметил движущийся ему навстречу силуэт Степана Дроздова, вслед за ним увидел идущих поодиночке Константина Сербулова, Николая Некрасова, Валентина Шевича, Николая Бодникевича, художника отряда Петра О.Кравченко с дочерью Тамарой, а там ещё дальше – Самборская Надежда, Клейн Полина Павловна, Анна Николаевна Михайленко, Гришакова Нила: чуть-ли не весь отряд партизан. Пантелей сразу же понял обстановку сегодняшнего дня. По возможности переговорили со всеми, ознакомили с организационными вопросами о переходе в катакомбы, о начале проведения открытой работы по разъяснению членам отряда и населению правды о приближении Советских войск к Одессе и по сохранению жителей с. Усатово и членов отряда, об опасности коварного врага, который всё сметал на своём пути: убивал, сжигал, разрушал.

Перед спуском в катакомбы Пантелей вспоминал слова своего комиссара отряда Николая Никифоровича Некрасова командиру Сербулову Константину Николаевичу, где он был ком. отряда. Комиссар командиру говорил так:

Дорогой Костя!

Забудь сегодня слово жалость,

И ненависть зажги бойцам в груди,

Враги сильны и их осталось

Ещё немало впереди.

Так бей врага без сожаленья,

Не пощади и не прости,

К несовершённым преступленьям,

К ещё не тронутым селеньям

Орду убийц не допусти.

Партизанская клятва наша одна:

Скорей уничтожай фашистскую свору,

Не дай гитлеровскому псу живому

Даже доползти до дому.

А ведь гитлеровским оккупантам

Хотелось жить в Одессе, как в раю.

Но здесь они получили

Навечно могилу свою.

Их сюда никто и никогда не приглашал,

Поэтому-то каждый партизан

Их свинцом угощал.

И тогда, в это время суровое,

Мой баян ещё громче звучал.

Он о Родине пел песни новые

И на подвиги всех призывал.