Когда уходят мэтры…

Ранним субботним утром на 61 году жизни скончался создатель «СЭ», главный редактор этой газеты Владимир Михайлович Кучмий.

Ум в дужках золотых очков, воля в сутуло-пиджачной спине, шарм в сверкающей зажигалке, сила в изломе носа, страсть в пронзительно серых, отнюдь не стариковских глазах. Недруги называли его мэтром - о чем-то это все-таки говорит. А недругами считались те, кого он не приблизил к "Спорт-Экспрессу": другой почве для неприязни взяться было неоткуда.

Главное его достоинство - безупречное чувство меры и абсолютно аристократический журналистский вкус. Во мне, еще не снявшем толком портупею, он разглядел 10 лет назад что-то цивильное: большей награды после 17 лет армейской службы сложно себе представить. Кучмий вообще охотно нянчился с молодняком, делавшим "в слове из трех букв четыре ошибки", если видел хоть малую творческую каплю, искру души. Он был антиконвейером в смысле производства банальных заметок. Во всем, что выходило на страницах "СЭ", на первое место он всегда ставил нерв.

 В нем гнездилось невообразимое сочетание властности и нежности. В последние годы это чувствовала вся редакция, а чуть раньше, уверен, от такого коктейля пачками сгорали женщины.

Мало кто так любил жизнь. Мы, молодые, взахлеб слушали рассказы ровесников и соратников Кучмия о его поездках на какие-то там союзные Спартакиады, о двухмесячных командировках на казахстанский каток Медео, о велосипедных спицах и рогатом руле, который Главный, будучи крупнейшим спортивным журналистом страны, боготворил, хоть и не писал о любимых коньках и велоспорте уже давным-давно.

Рабинер: Уверен в том,  что Кучмий меня как журналиста во многом и слепил. В "СЭ" я пришел 21-летним парнем - где-то до того уже поработавшим, подававшим какие-то надежды. И, разумеется, самоуверенно считавшим, что многие секреты этой профессии мне уже известны. Теперь, проглядывая свои материалы того времени, понимаю, что тогда не умел почти ничего. И Главный, что-то во мне разглядев, возился со мной и моими заметками часы, дни, недели, годы.

Любой в "СЭ" скажет, что он находил для него именно те слова, которые ему были больше всего нужны. На самые разные темы - в том числе и житейские. Он был великий наставник. И когда я задаюсь вопросом, кто в наибольшей степени сформировал меня как личность, то прихожу к выводу: мой отец и Владимир Михайлович.

Дзичковский: Десять лет моего персонального знакомства с Кучмием - годы открытий. Главное из них - сам Кучмий. Масштабный, притягивающий, лукавый, вальяжный, влюбляющий в себя и влюбленный в газету. Ценитель литературных образов, которые иногда рождались в головах его подчиненных, и фотографий, производимых на свет лучшим спортивным фотоотделом России. Его нельзя было разозлить ошибкой. А вот нежеланием рисковать, боязнью эту ошибку совершить – запросто.

Рабинер:  Он был великим режиссером, Станиславским, Спилбергом, Бесковым. Он обладал удивительной способностью видеть, что в газете затормозилось в развитии, что надо изменить, чтобы вызвать новый всплеск читательского интереса. Это ведь великое искусство: скажем, когда ты много лет видишь человека каждый день, то не замечаешь изменений в его внешности. Так и с газетой. Кучмий каким-то непостижимым образом все это видел. И не переносил сползания в рутину.

Он был Акелой. Любил каждого, верил, заглядывал в души и, самое главное, видел там что-то. А теперь он ушел.

Рабинер: Кучмий мотивировал нас к поиску того, что не лежит на поверхности. И, скажем, мой недавний материал о слепом болельщике из Питера вышел в свет только после того, как о нем узнал Главный. Историю этого человека он пропустил через свое сердце - и, не задумываясь, закрыл глаза на то, что для "СЭ" подобная публикация не совсем традиционна.

Вечером в воскресенье мы собрались, чтобы помянуть Главного. И не расходились до глубокой ночи. Чувство семьи - осиротевшей, но единой - было непередаваемым. Дай бог, чтобы оно сохранилось.