да,о них.



[показать]







[показать]

Купчиха и домовой...



Кто хозяин в доме?

Как мы уже сказали слово «домовой» появилось у нас не раньше XVII-XVIII веков. До этого его называли дедом и хозяином, а его жену – хозяйкой дома. Дедов и считали настоящими хозяевами в избе. Владимир Даль приводит об этом русскую пословицу: ««Хозяин добр — и дом хорош; хозяин худ — и в доме тож». В деревне неподалеку от Мурманска крестьянин как-то жаловался: «Меня хозяин — хошь верь, хошь нет — из избы выживает». На Терском Берегу Белого моря при переходе в новый дом приглашали: «Хозяин с хозяюшкой, спасибо большое, а в новый дом пожалуйте вместе, на веселое житье».

Если на Вологодчине покупали скотину, то обращались сначала к ее бывшему хозяину – дворовому и говорили: «Хозяин с хозяюшкой, пусти милого живота (то есть, животное) на корысть, на радость, добрым людям на зависть». Потом, когда приводили купленное животное домой, то уже просили своих дворовых: «Хозяин дворовой батюшка, хозяйка дворовая матушка с малыми детушками, со внучатами, правнучатами, прости меня, грешную».

Свои хозяева были и в бане. Вологодские крестьяне, перед тем помыться, просили: «Хозяин с хозяюшкой и хозяйские малые детушки, пустите помыться. Мне водицы немного надо». Так же обращались к лешему архангельские крестьяне, принося ему угощение и прося его вернуть потерявшуюся корову: «Лесной хозяюшко, лесная хозяйнушка, ешьте кашу, пшеничну шанюшку (лепешку или ватрушку), отдайте мне мою пестронюшку (корову пестрой масти». Идя за водой, говорили: «Хозяин, хозяюшка, разрешите мне водички взять».

Они даже сопровождали своих подопечных на чужбине. Например, в северорусской быличке рассказывается о том, как хозяин-домовой разбудил солдата, заснувшего на посту. Правда, разбудил его довольно бесцеремонно, даже нос ему поранил штыком. А тут как раз подошел «офицер — осматривал посты, и с ним наш главный генерал. Застали бы на спанье и дали бы мне! Отдал честь; переменили пароль и ушли. Век спасибо хозяину, что побудил вовремя. Носа же, что попало штыком, не могли год заживить. Напоследок лекарь лазаретный плюнул:„Фу ты, — говорит, — поганый какой у тебя нос!" Так с больным носом и ушел домой (из Польши в олонецкую деревню), да на родине попалась баба, посмотрела на воду: помыл этой водой, и зажило в три дня».

Словом, истинные хозяева, хранители природы и дома с хозяйством, были повсюду и к ним крестьяне относились с большим уважением.

Правда, деды-хозяева были не везде. По поверьям, они выбирали только тот дом, в котором есть домашний скот, а за ними, как известно, нужен уход. И не только людской. Хозяева были переборчивыми: не любое животное домовой дед соглашался принять в дом. Отчего-то не понравившихся ему гонял, мучил, спать им не давал. Тут уж хозяину следовало догадаться о причине неурядиц и, хочешь – не хочешь, а вести скот на продажу. На Урале говорили: «Лошадь не ко двору пришлась» — Это, значит: лошадка домовушке не полюбилась». Чтобы домовой «скотинушку любил», пинежские крестьяне кланялись на все четыре угла хлева и просили: «Дедушка Романушка и бабушка Доманушка, пустите во двор коровушку (такую-то), пойте, кормите сыто, сами не обижайте и вашим деточкам обижать не давайте».

Хозяин-домовой заплетал любимым животным хвосты и гривы, но вот косички эти ни в коем случае нельзя расплетать, а то может случиться, как во Владимирской области: «Домовой начал плести лошади гриву в косу, коса вышла долгая, мужик взял да ее и подровнял, остриг несколько; приходят на другой день, а коса-то выдрана с мясом — в хлеву и валяется»).

Не обращать внимания на деда никак нельзя – жизни не будет, из дома выживет. Дом – это целый мир, организованный по раз и навсегда определенным правилам. На Орловщине об этом сложили поговорку: «Без кошки да без бабы нет в доме хозяйства; без них и домовой со двора уйдет».

Тут надо заметить, что домовой с легкостью мог принимать вид самых разных животных, часто он обращался в кошку. Иногда кот или кошка были его спутниками и товарищами. Архангельские крестьяне говорили, что «кот - «родственник домового», а костромичи были. В Ярославской губернии старались держать кошек определенной масти, «чтобы угодить домовому», так как «кошка — любимица домового».

Казалось бы, тут все ясно: раз домовой – нечистая сила, то и спутником у него должна быть кошка, которая сопровождала ведьм и жила, согласно сказкам, в избушке у самой бабы Яги. Вообще, многие люди опасаются кошек (одна из самых известных примет: если кошка перешла дорогу – быть беде), считают их нечистыми животными или нечистой силой. И, конечно же, самые «зловещие» кошки – черные! Да вот только домовому были по нраву «солнечные» - рыжие кошечки, а еще лучше – трехцветные.

Многие и по сей день верят, что бело-серо-рыжие кошки приносят в дом счастье. Не понятно только, кошку ли за домашнее счастье благодарить, или все-таки ее хозяина, домового? Он-то ведь мог и петухом стать – тем самым, которые ночную тьму прогоняет, а вместе с ней и всякую нечисть, настоящую нечисть (о ней мы тоже расскажем, но чуть позже), а не выдуманную. У ярославских крестьян бытовало поверье: если петух поет очень рано, то есть, до полуночи, то это знак, что он видит Дьявола и хочет его прогнать своим пением.

А как узнать, какая масть нравится домовому, а какая нет?

На Новгородчине решали этот вопрос просто: какой цвет волос у хозяина, тот и домовому по нраву: если хозяин рыжий, то и скот должен быть такой же, если хозяин чернявый, то кони непременно должны быть вороные, а коровы - черные. Куряне были не столь легковерными и предпочитали знать все наверняка, то есть, смотрели: какого цвета будет волокно в именинном пироге - такие же лошади «будут идти в руку имениннику». Но все же лучшей проверкой было наблюдение за животными. Например, один житель Воронежской губернии утверждал, что «щенок у него не по двору» (то есть, шерсть у него не того цвета) и что будто он сам видел, как домовой «выбросил щенка из подпечки, отчего тот исхудал и перестал есть». Такая вот грустная история.

Но то ли еще было, когда дед принимался за самих домочадцев! Часто он просто шалил (топал, кричал, кидал кирпичи, разбрасывал посуду). Иногда – выгонял людей из дома. И делал это по-разному. Мог, например, напустить целые полчища крыс и мышей. Как их не травите, толку не будет. В таких случаях лучше послушаться домового и уйти. Чтобы потом, само собой, вернуться. Дедушка-хозяин только будет рад вашему возвращению, одному ему ой, как не сладко.

Иногда он приворовывал – забирал понравившиеся ему вещи. Калужские крестьяне, ложась спать, ограждали, на всякий случай, крестным знамением свои вещи, верили, что стоит их перекрестить и домовой не тронет.

Хуже было, когда человек по неведению занимал место домового.

А какие у него места в избе?

Во-первых, это «дорога», по которой он ходит – пересечешь ее невзначай и беда с тобой приключится. Орловские крестьяне вот как об этом рассказывали: «...Неизбежно случится кашель у того, кто пройдет босиком по полу, по следам домового, имеющего привычку всю ночь бегать по хате и играть со своими детьми. Домовой может «надышать больному прямо в рот», и у того будет сильный кашель, а то и чахотка начнется.

Во-вторых, излюбленным местом домового была печь, он даже сбрасывал старух с печи, если они постоянно занимали его место. В Московской губернии одна старушка решила не пустить домового в теплое место, так и сказала ему: «Не пущу родимый, самой некуда».

Так он ее взял да и сбросил на пол, сам на печку залез! Ну, как тут быть? Решили крестьяне строить вдоль печки специально для «хозяина» как бы вторую печь, казенку. Так и поделили тепло: человек сверху, а домовой - чуть пониже, всем места хватает, никто не толкается. Да только все равно домовой любил наваливаться на человека всей тяжестью так, что и не продохнуть.

Самое верное в таких случаях средство – перекреститься, он сейчас же и оступится. Были и другие способы усмирения разбушевавшегося «деда». От проказ домового в разных районах России оберегались по-разному: помещали в конюшне медвежью голову, убитых на охоте птиц - ястреба или сороку; зарывали под жильем череп козла; окуривали дом и двор медвежьей шерстью или обводили вокруг двора медведя. Можно было провести вокруг дома и живого медведя. А ,если медвежатника найти не удавалось, то втыкали нож над дверью, чертили мелом кресты на притолоке, служили молебны, окуривали скотину ладаном или кропили ее святой водой.

Для всех этих действий чаще всего приглашали знающих людей, колдунов. Когда в XVII веке у родовитого хозяина Семена Стрешнева в его подмосковной вотчинной деревне Черная Грязь на конюшне начал чудить домовой (тогда говорили – Дьявол), то тому ничего не оставалось иного, как обратиться к ведуну Симонке Данилову. Колдун медвежью голову в конюшне не повесил (да и где ее взять?), а прибегнул к воде и травам. Вот как были описаны его действия: «В воду положа коренья и травы, приговаривал многие свои ведовские слова, и воду крестил своими руками трижды, и кореньем и травами людей окуривал, и водою окачивал». Судя по тому, что эту историю сочли достойной памяти, Симонка Данилов домового все же усмирил.

Бывало и так, что домовой был «наслан» колдуном или зловредной бабой. И этот «насланный» домовой за хозяйством не следил, а, наоборот, куролесил в хлеве, как хотел. Помочь избавиться от этого «вредителя» мог только другой ведун. Случалось, что за своих хозяев вступался их родной домовой. Тут уж такой тарарам поднимался – все трещало и взрывалось! А людям в «разборку» невидимых духов вмешиваться не следовало: могло достаться и от своего, и от чужого домового.

В прекрасной русской сказке «Теньтик» рассказывается о том, что домашних духов не следует бояться: «Жили-были дед да баба.

Вот дед и говорит:
- Баба, а баба, испеки-ко мне колобок.
- Что ты, дедка, что ты, родной! В доме муки ни горсточки.
- А ты, бабка, по сусекам поскреби, по полочкам помети—вот и наберёшь горсточку, на колобок и хватит.

- Ладно,- говорит бабка. Дед взял клюку и пошёл за реку. А бабка по сусекам поскребла, по полочкам помела, собрала муки горсточку, яичко положила, маслица подлила и такой хорошенький колобочек изготовила! Подошла это бабка к печке, открыла заслонку, а оттуда дым да гарь да голос такой страшенный:
— Тута сидит Теньтик, Репейная головка, Жестяная шейка, Соломенные ножки!
Бабка испугалась, задрожала, колобок из рук выронила, из избы выбежала, дверь колом припёрла, села на завалинку, дрожмя-дрожит. Идёт мимо молодец-удалец:
— Не дашь ли мне, бабушка, водицы испить, краюху хлеба поглодать?
— Дала бы, дала бы, миленький, не то что хлебца—колобка сладкого... Замесила я колобок, хотела в печь посадить, заслонку открыла, а из печи дым да гарь да голос такой страшенный: «Тута сидит Теньтик, Репейная головка, Жестяная шейка, Соломенные ножки!» Так я из избы и выбежала, сижу— дроржу.
- Ну, - молодец-удалец говорит,— много я по земле бродил, много на веку Теньтиков видел. Веди-ко ты меня в избу.
Привела бабка молодца-удальца в избу. Он заслонку открыл, а оттуда дым да гарь да голос такой страшенный:
- Тута сидит Теньтик, Репейная головка, Жестяная шейка, Соломенные ножки!
Испугалась бабка - в угол повалилась, глаза закатила, лежит не дышит.
А молодец - скок на шесток. И слышит:
- Тута сидит Теньтик, Репейная головка, Жестяная шейка, Соломенные ножки!
А молодец - в устье.
- Тута сидит Теньтик, Репейная головка, Жестяная шейка, Соломенные ножки!
А молодец — в трубу.
- Тута сидит Теньтик, Репейная головка. Жестяная шейка. Соломенные ножки!
А молодец выше лезет.
- Ой, тута сидит Теньтик, Репейная головка, Жестяная шейка, Соломенные ножки!
Вылез молодец на крышу, а на трубе Теньтик сидит, маленький-маленький, репейная у него головка, жестяная шейка, соломенные ножки.

Замахнулся на него молодец—упала репейная головка, сгорели соломенные ножки, а жестяная шейка — бряк!

Так и вы, милые: нагрянет на вас беда, не пугайтесь, в угол не забивайтесь, поближе подойдите, получше поглядите — может, она Теньтиком окажется».

Все же лучше с домовыми было жить мирно. Юрий Миролюбов писал о том, к чему могли привести ссоры с домовыми: «Среди разных Божеств древности, о которых еще говорил народ перед первой мировой войной, важнейшее место занимали Домовики. Это то же, что и «Божества Очага» в других странах. Им отводилось почетное место в жизни и о них заботились. «Только бы Домовой не рассердился», как говорила Прабка Варвара. Рассерженные Домовики могли так отравить хозяину или хозяйке жизнь, что хоть со двора съезжай: молоко скисает раньше времени, у коров тощает вымя, куры перестают нестись, «курица кричит петухом», на огороде растет «сила бурьяна», а овощи не растут, по утрам кони в мыле: «Домовой всю ночь на них скакал по пустынным дорожкам» и т.д. Чтоб избавиться от всего этого Домовому «надо ставить страву» в предбаннике, в погребе, на леднике. Если и это не помогает, надо «бабку-шептуху» позвать, пускай она пошепчет, походит, зерна по углам посыплет, может, и умилостивит Домового».

А с чего бы «домовому деду» буянить, если к нему относились уважительно? Например, крестьяне знали о том, «чтобы овечки были спокойны», нужно «подвесить мешочек под потолок с серебряной денежкой. Будет тогда домовой этой денежкой играть и овец не станет трогать».

Денежка для этого годится не любая, а только такая, на которой изображен Георгий Победоносец: важно, чтобы там было любимое животное домового – конь (из нынешних монеток домовому подошли бы только мелкие – от одной до пятидесяти копеек, рубли с двуглавыми орлами ему ни к чему). Нравилась ему и всякая мишура: цветные лоскутки, клочки овечьей шерсти, блестки и - горбушка хлеба. Так, в смоленских деревнях домовому предназначали кусок хлеба, обернутый в прошитую красной ниткой тряпочку. Дар относили в сени или на перекресток, где кланялись на четыре стороны и читали молитвы. В Тамбовской губернии для домового клали хлеб и блины под застрехи (застреха или стреха - нижний край кровли, свисающий выступ крыши), в Вологодской - оставляли на печном столбе крашеные яйца. В некоторых районах Русского Севера домовому отдавали корочку каши, которую клали в подпечек, а по праздникам ему предназначали горшок круто посоленной каши.

Кормление домового деда (как и всех умерших предков) – обязательный и очень важный ритуал, который соблюдался русскими крестьянами на протяжении многих тысячелетий. Это традиция сохранения живой связи с давними родичами. Поэтому-то и кормили домового по большим праздникам: на Рождество, под Новый год, в Чистый четверг Пасхальной недели. В Тобольской губернии хозяин дома в Великий четверг бросал под печь мелкую медную монету (копейку или даже грош) с таким наговором: «Вот тебе, суседушко-батанушко (это слово, баратуншко, и означает - суседко, дедушка, домовой), гостинцы от меня. Аминь». В этот же день, рано утром, хозяйка пекла три маленькие булочки из ржаной муки, которые клали где-нибудь в укромном месте двора с приговором: «Вот тебе, суседушка-батанушка, гостинцы от меня. Аминь». Замечали, что подношение мгновенно поедается домовым. Домового "закармливали" перед Великим постом, угощали на каждое заговенье и разговенье, на Рождество: «перед тем как садится за стол ужинать хозяин с хозяйкою идут на двор, становятся у ворот и говорят: "Царь домовой, царица домовица, с малыми детками, милости просим с нами заговлять».

Поужинав, оставляли на столе кушанье и посуду: « для того, чтобы домовому с домовихой было чем заговеть». В Забайкалье, оставляя еду на столе, приглашали вечером: «Господин хозяин, приходи заговлять. Вот тебе хлеб-соль, Божья милость, приходи, кушай!»

Чествовали домового и дворового хозяина и в день первого выгона скота в поле.

Были и особые праздники домового. Один из них - 7 февраля, день Ефрема Сирина называли в народе «именинами домового». В этот день домового «закармливали», оставляли ему кашу в печи и просили беречь скот. 12 апреля, в день Иоанна Лествичника, домовой праздновал наступление весны. По словам крестьян, в этот день он бесился, сбрасывал с себя шкуру, подкатывался хозяевам под ноги и вообще баловался. В Тобольской губернии говорили, что «в ноябре с домовым как с родным: или задабривай или выгоняй». А 1 ноября (в день Кузьмы и Демьяна) домового «помелом гнали и помелом метили, чтоб не разорял двор и не губил животных». Впрочем, этот день уже трудно назвать праздником домового.

Существовал обряд «не пускания» домового из избы. Например, если хозяин уходил из дома, то для того, чтобы вместе с ним не ушел домовой, печь загораживали ухватом или заслоняют заслонкой.

И уж совсем плохо было домовым, если у людей случалась беда. Крестьяне Белозерского уезда Новгородской губернии считали, что домовой «так привыкает к своему дому, что при пожаре с большим горем расстается с ним; ...однажды был сильный пожар, хозяин был дома, он услышал жалобный крик и с ужасом вбежал в ту горницу, где кто-то жалобно кричал; он увидел мужчину среднего роста в синем балахоне, красном кушаке, который бегал по полу и кричал: «Ой, погиб я теперь! Не найти мне лучше этого дома!» Хозяин выбежал из дома, рассказал народу и, конечно, все подтвердили, что это был домовой».

В Орловской губернии дворовые, оказавшиеся после пожара без крова, так стонали и плакали, что для каждого из них построили временный шалашик, попросив: «Хозяин-дворовый, иди пока на покой, не отбивайся от двора своего».

Все же, шалаш – временное жилье, временное, пока погорельцы не построят новый дом. Потом люди должны были домовых духов пригласить или с почетом проводить в новое строение. Для этого существовали разные обряды. Например, в Дмитровском крае призыв домового в новый двор мог быть очень шумным. Его описывали так: «Брали хлеб-соль со стола и две осиновые палки, стучали на старом дворе и кричали: «Домовой, домовой, пойдем со мной на новый двор!» Хлеб с солью клали на верею нового двора».

На Новгородчине, приготовив в подполье нового дома хлеб и водку для домового, хозяин ночью, без шапки, в одной сорочке приглашал его на новое место жительства такими словами: «Кланяюсь тебе, хозяин батюшко, и прошу тебя пожаловать к нам в новые хоромы, там для тебя и местечко тепленькое и угощеньице маленькое сделаны».

Повторив это трижды с поклонами, хозяин уходил. Если не пригласить домового, то он, как говорили, остававшись на старом месте, будет плакать каждую ночь. Жители Вологодчины первый ломоть хлеба зарывали в землю, приговаривая: «Кормильчик, кормильчик, приходи в новый дом хлеба здесь кушать и молодых хозяев слушать». Забайкальцы при переселении в новопостроенную избу наливали рюмку водки и говорили: «Дедушка, соседушка, пойди с нами жить».

При этом рюмку прежде всего уносили в новый дом и ставили ее в печурку, куда также клали и испеченную для домового лепешку. В Курской губернии водку и хлеб помещали в трубу и, взяв ковригу испеченного в новой избе хлеба, в полночь, обратившись к востоку, звали: «Хозяин, пожалуйте ко мне на новоселье!» Ковригу оставляли на припечке или на столе. Если она оказывалась надкушенной, это означало, что домовой пришел. Жители Енисейской губернии предназначали домовому булочку, ее нужно печь, не касаясь теста руками, потом, войдя в новый дом, разделить ее на четыре части и положить в каждый угол по куску, сказав при этом:

- Это тебе, соседа,
Это тебе, беседа,
Это тебе, домовой.
Запусти меня домой
Не ночь ночевать,
А век вековать"
Перебираясь в новый дом, хозяйка брала горшок недоваренной каши и доваривала ее уже в новой избе, а домового при этом нередко "перевозили" в лапте: в старину его в виде пепла и уголька торжественно перевозили в лапте из старого жилища в новое. «Перевозили» его и на помеле, хлебной лопате; совали под печь старую обувь, приговаривая: «Домовой-родовой, вот тебе сани, поедем с нами».

У домового, как мы уже сказали, были и жена – домовая хозяйка и дети – домовята.

На новое место «деда» звали с женой: ««Дом-домовой, пойдем со мной, веди и домовиху-госпожу, — как умею награжу!»
Вообще, о ней известно не так много, как о ее муже. Говорили, что перед бедой она плачет под полом. По рассказам крестьян Томской губернии, «суседка-доможир» живет в подполье, прядет, гоняет кур. Она может обернуться кошкой, собакой. В северорусских поверьях упоминается доманушка. В повествовании «О двух доманушках», записанном на Пинеге, одна из них добрая, другая напоминает Бабу-Ягу: живет в избе, украшенной человеческими руками и ногами, поедает людей.
Когда в доме слышен детский плач, то это хнычут домовята. Если накрыть это место платком, то они перестанут плакать и начнут отвечать на вопросы о будущем. О шустром домовенке Жихарке сложена сказка: «Жили-были в избушке кот, петух да маленький человечек—Жихарка. Кот с петухом на охоту ходили, а Жихарка домовничал: обед варил, стол накрывал, ложки раскладывал. Раскладывает да приговаривает:
- Эта простая ложка—котова, эта простая ложка—Петина,а эта непростая — точёная, ручка золочёная,—эта Жихаркина. Никому её не отдам.
Вот прослышала лиса, что в избушке Жихарка один хозяйничает, и захотелось ей Жихаркиного мясца попробовать.
Кот да петух, как уходили на охоту, всегда велели Жихарке двери запирать. Запирал Жихарка двери. Всё запирал, а один раз и забыл. Справил Жихарка все дела, обед сварил, стол накрыл, стал ложки раскладывать, да и говорит:
— Эта простая ложка—котова, эта простая ложка—Петина, а эта не простая—точёная, ручка золочёная, — Жихаркина. Никому её не отдам.
Только хотел её на стол положить, а по лестнице—топ-топ-топ.
Лиса идёт!
Испугался Жихарка, с лавки соскочил, ложку на пол уронил—и поднимать некогда,—да под печку и залез. А лиса в избушку вошла, глядь туда, глядь сюда—нет Жихарки.
„Постой же, —думает лиса, —ты мне сам скажешь, где сидишь".
Пошла лиса к столу, стала ложки перебирать:
— Эта ложка простая—Петина, эта ложка простая—котова. А эта ложка не простая—точёная, ручка золочёная,—эту я себе возьму.
А Жихарка-то под печкой во весь голос:
— Ай, ай, ай, не бери, тётенька, я не дам!
— Вот ты где, Жихарка!
Подбежала лиса к печке, лапку в подпечье запустила, Жихарку вытащила, на спину перекинула, да в лес.
Домой прибежала, печку жарко ис-. топила: хочет Жихарку изжарить да съесть.
Взяла лиса лопату.
— Садись,- говорит,—Жихарка. А Жихарка маленький, да удаленький. На лопату сел, ручки-ножки растопырил—в печку-то и нейдёт.
— Не так сидишь,- говорит лиса. Повернулся Жихарка к печи затылком, ручки-ножки растопырил—в печку-то и нейдёт.
— Да не так,—лиса говорит.
— А ты мне, тётенька, покажи, я ведь не умею.
— Экой ты недогадливый! Лиса Жихарку с лопаты сбросила, сама на лопату прыг, в кольцо свернулась, лапки спрятала, хвостом накрылась. А Жихарка её толк в печку да заслонкой прикрыл, а сам скорей вон из избы да домой.
А дома-то кот да петух плачут, рыдают:
— Вот ложка простая — котова, вот ложка простая—Петина, а нет ложки точёной, ручки золочёной, да и нет нашего Жихарки, да и нет нашего маленького!'
Ко кой слезы утирает, Петя крылышком подбирает
Вдруг ло лесенке—тук-тук-тук. Жихарка бежит, громким голосом кричит:
— А вот и я! А лиса в печке сжарилась!
Обрадовались кот да петух. Ну Жихарку целовать! Ну Жихарку обнимать! И сейчас кот, петух и Жихарка в этой избушке живут, нас в гости ждут».

Если домашнюю хозяйку забыть в пустой избе, то она могла превратиться в пустодомку. Она становится злой и опасной, а это тем более плохо, что пустодомка прядет нити людских судеб: как захочет, так и поступит с ними. Поэтому ее старались не обижать. На Русском Севере о пустодомке рассказывали такую историю: «Девки пойдут на вечеринку — эту пустодомку и кличут: «Пойдем на вечеринку!»



Она кричит в ответ:
- Скоро буду — не забуду,
Квашню мешу — не домешу,
Солю — не досолю,
Печку топлю — не дотоплю,
Житники пахтою — не допахтаю,
В печку сажу — не досажу,
Пеку — не допеку,
Вынимаю — не довынимаю.
Стол обираю — не дообираю.
Обедаю — не дообедаю.
Скоро буду, не забуду!
...А девки на те слова смеются. Девки пришли, хозяйке и говорят: « Мы пустодомку звали на вечеринку, пустодомка придет сегодня — посулилась». А хозяйка: « Зачем раздразнили пустодомку, придет — всех переколотит»


Она, видно, хитра была — хозяйка: стол поставила — на стол положила скатерку портяну, на скатерку положила мякушку хлеба — коврижку, на краюшку хлеба — солонку с солью. Потом девкам всем по горшку дала и по клубку пряденого дала: « В горшки положите клубки и на головы горшки положите. Эта пустодомка придет — вас по головы хлестнет, горшок рассыплется, а вы падайте — будто убились».

Девки за прялки-то и сели; прядут девки, а горшки на головах. Пустодомка потом идет с большинской прялкой; зашла в избу — едва прялку затянула — только мала прялка!

И стол заговорил:

-Меня топором рубили,
Меня и стружкой стругали,
Да меня и долотом долбили —
Я все терпел, а ты вот чего невзлюбила девок
Потом и скатерть заговорила:
- Да меня-то трепали,
Да меня-то чесали,
Да меня-то ткали,
Да меня-то иглой сшивали,
Да меня-то и на стол постлали —
Я все стерпела, а ты вот чего не стерпела, невзлюбила девок?
А потом мякушка заговорила:
- Меня-то, колотили-молотили,
На мельницы мололи,
В квашню склали да растворили,
Да меня и в печке пекли.
Меня на стол положат,
Меня-то есть станут —
Я все стерплю, а ты девок не стерпела.
Потом и соль заговорила:
- Меня-то и на огне варили,
Мною рыбу солят,
Мной и волнухи солят,
Меня везде едят, —
Я все терплю, а ты чего невзлюбила девок?<
Пустодомка с прялкой у дверей стояла, а тут пошла по девкам, девок колотить: какую девку хлясть прялкой по голове, то есть по горшку - горшок с девкой на пол падут; горшок изломается, а клубок укатится, она думает — у девки голова катится. Так всех переколотила и сама ушла; а девки все встали живехоньки... Хохотали, смешно ведь; только убыток сделала — горшков набила, а более ничего».

Мы начали эту главу с рассказа о неразрывной связи жизни людей и духов природы. И в завершение хотелось бы рассказать о том, что существовал обычай прощания юноши с родным домом, когда он уходил в дальние края – на заработки или на военную службу. При этом молодец должен открыть заслонку печи и сказать: «Прости Христа ради». И повторить то же самое, открыв «западню» в голбец (чтобы не тосковать о доме).

Так он прощался с дедами-прадедами, с домашними духами и, может быть, прощался с ними навсегда.

Юрий Миролюбов опубликовал образцовое письмо, которое посылал солдат в родную деревню. Оно начиналось с низкого поклона – «от бела лица до сырой земли», каждому домочадцу. Затем нужно было передать привет «селу родному, всяким людям верующим, каждой хате» и, таким образом, каждому деду – хозяину дома: «Еще кланяется сын ваш в добром здравии миру села нашего, отцам и дедушкам».

В начале XX века этот солдат вспоминал древних богов Руси: «Дай Бог даждя в поле (так и писалось через «а», так как речь шла о Дажьбоге)». Низко он кланялся Матери Сырой Земле – «земле кормящей», а односельчанам желал «многа лета жить, в яру (время Ярилы - весна) землю орать (пахать), в руду-лету (Рудра, Рудый – общеиндоевропейский бог жары,в данном случае - лето) хлеб собирать, в осеню (Овсень – бог урожая,давший название осени) праздновать. Просил солдат мать,чтобы она молила Бога и «землю, солнце, моли зорьку утреннюю и вечернюю, чтобы нас хранили». Ну а сам он клялся русскую землю и всех живущих на ней людей, знакомых и незнакомых, всех богов и духов-хозяев,защищать от врагов,не жалея своей жизни.

-----------------
[показать]

«Деды» в географических названиях

Если учитывать, что в старину домовых называли дедами, то нет ничего удивительного в том, что их название сохранилось в именах городов и сел. Во-первых, это подмосковный Дедовск (название известно по летописям с 1573 года, но оно, без сомнения, значительно старше), так же поселок Дедовичи в Псковской области (название дано по землям, которые перешли во владение от дедов; таких хозяев называли дедовичами, если имущество перешло от отца, то владельцев величали отчичами, отсюда и название – вотчина, земля отцов) и Дединово, село в Московской области, на Оке. Это село с давних пор поставляло свежую рыбу к царскому столу.

Жителей Дединова прозывали «макарами» потому, что якобы с приездом сюда Петра I, первый встреченный им мужик на вопрос, как его зовут, назвался Макаром. Петр ответил «хорошо». И тогда все мужики, желая угодить царю, на его вопрос «кок зовут» отвечали: «Макар».

Во-вторых, это Домодедево, известный столичный аэропорт, возникший рядом с поселком – здесь запечатлены сразу и «деды», и «домовые».

В-третьих, это село Доможирово в Ленинградской области. Доможирами, как вы помните, называли домовых. Кроме того, слово «жир» означало богатство. Когда про кого-то говорили, что он с жиру бесится, то это означало: «зазнается от хорошей, сытой жизни». «Жир» – это еще и раздолье, приволье, довольство, когда жизнь - полная чаша. То есть, Доможирово – это село, где, благодаря заботам домовых дедов, у людей всего в достатке, где живут весело и богато.

В-четвертых,это поселок Жихарь в Харьковской области Украины. У домовых дедов было множество иных прозваний и жихарь – «жилец», среди них самое распространенное.

----------------
[показать]

Самый популярный домашний дух - домовенок Кузька.

«Домовые деды» в русских фамилиях

Казалось бы, прозвание «нечистой силы» не должно было бы оставить свой след, но все же оно сохранилось, иногда косвенно, в фамилиях многих известных людей. Это известный российский литературный критик Игорь Александрович Дедков (1934 – 1995 годы), исследователь творчества Астафьева, Трифонова, Василя Быкова и Залыгина; скульптор Домогацкий Владимир Николаевич (1876-1939 годы), автор скульптурных портретов Пушкина, Льва Толстого и других деятелей русского искусства и литературы (надгробный монумент на Новодевичьем кладбище в Москве великому русскому актеру Александру Ивановичу Сумбатову-Южину (1857-1927); белорусский актер, народный артист СССР Владимир Иосифович Дедюшко (1905-1973 годы); известный живописец Борис Федорович Домашников (родился в 1924 году) и языковед Домашнев Анатолий Иванович (родился в 1927 году). Голубцов Вячеслав Алексеевич (голбец или голубец – припечье, место жительства домового), (1894-1972) – выдающийся российский теплотехник. И конечно же, это относится и к российскому литератору Степану Петровичу Жихареву («жихарь» - жилец, одно из прозваний домового деда), (1788-1860 годы) написавшего «Записки современника» и «Воспоминания старого театрала», которые являются бесценным источником знаний о жизни наших предков в конце XVIII — начале XIX веков.

«Домовые деды» оставили память о себе не только в фамилиях прославленных,но и самых обычных, людей. Например,фамилия Батаниных образована от «батани» - соседа по дому,веселого домового.

---------------------
[показать]

Растения

Дедовником, или просто дедом, в деревне называли чертополох. В народных травниках о нем писали: «Трава дедовник или царь-муром растет при пашнях, имеет около аршина вышины и головку, усеянную иглами, отчего та трава колюча». Сейчас эту колючку считают сорняком, а в прежние времена, особенно в ночь на Ивана Купалу, дедовник обязательно ставили на воротах для отпугивания нечистой силы. По распространенным поверьям дедовник оберегал от самой разнообразной нечистой силы: водяной, земноводной и летающей. Предохраняясь от нечисти, траву раскладывали по окнам жилых домов, ставили у ворот, размещали в овинах, хлевах, сараях, поветях и окропляли все настоем чертополоха.

---------------------------------

[показать]

Домовой в русской литературе:
«Нет, я его не видал, да его и видеть нельзя, - отвечал Ильюша сиплым и слабым голосом, звук которого как нельзя более соответствовал выражению его лица, - а слышал... Да и не я один.
- А он у вас где водится? - спросил Павлуша.
- В старой рольне...
- Ну, так как же ты его слышал? - спросил Федя.
- А вот как…Пришлось нам в рольне заночевать... Вот мы остались и лежим все вместе, и зачал Авдюшка говорить, что, мол, ребята; ну, как домовой придет?.. И не успел он, Авдей-от,проговорить, как вдруг кто-то над головами у нас и заходил; но а лежали-то мы внизу, а заходил он наверху, у колеса. Слышим мы: ходит, доски под ним так и гнутся, так и трещат; вот прошел он через наши головы; вода вдруг по колесу как зашумит, зашумит; застучит, застучит колесо, завертится; но а заставки у дворца-то8 спущены. Дивимся мы: кто ж это их поднял, что вода пошла; однако колесо повертелось, повертелось, да и стало. Пошел тот опять к двери наверху, да по лестнице спущаться стал, и этак спущается, словно не торопится; ступеньки под ним так даже и стонут... Ну, подошел тот к нашей двери, подождал, подождал - дверь вдруг вся так и распахнулась. Всполохнулись мы, смотрим - ничего... Вдруг, глядь, у одного чана форма зашевелилась, поднялась, окунулась, походила, походила этак по воздуху, словно кто ею полоскал, да и опять на место. Потом у другого чана крюк снялся с гвоздя да опять на гвоздь; потом будто кто-то к двери пошел, да вдруг как закашляет, как заперхает, словно овца какая, да зычно так... Мы все так ворохом и свалились, друг под дружку полезли... Уж как же мы напужались о ту пору!»

Иван Сергееевич Тургенев, «Бежин луг»

-----------------------------------------<
«Волец шептал о том, как у них в клети чудил однажды домовой.
- Каков же он собою? - со страхом спрашивал Янко.
- Весь волосами оброс, мукой осыпан.
- Ты видел?
- Нет, не видел. Мать видела.
- Говорил что-нибудь?
- Домовой?
- Он.
- Шипел добродушно.
- А еще что?
- Ничего больше не случилось в тот час.
В свою очередь Янко стал рассказывать, как на реке в лунную ночь смеются и плачут русалки.
- Луна светила, как днем. Дерево склонилось к воде. На его суку сидела нагая дева, качалась, расчесывала волосы зеленого цвета.
- Нагая?
- Звала меня, лаская свои нежные перси.
- А ты?
- Мне страшно стало. Русалка звала, обещая лобзанья, но я знал, что она в омут манила. Это было на реке Сетомле.

Антонин Петрович Ладинский, «Анна Ярославна – королева Франции»

И вот ссылка на самый популярный роман (в текстовом формате) о жизни останкинского домового,Шеврикуки.

Владимир Орлов Шеврикука