САПФИР

Солнце палило нещадно. Несмотря на конец августа, никакого намека на близость осени, а с ней и наступления благостной прохлады. Хотя кто знает, чем чревата здесь, в южных отрогах Большого Кавказского хребта перемена времени года и погоды с ним? Ливневые дожди, сели, потом снегопады, многометровым слоем укрывающие склоны и порождающие лавины… И снова удушающая жара, когда снег не тает, а сразу испаряется, и оттого отдельные рыхлые снежники белыми шапками лежат посреди полян с высохшей травой и редкими мелкими цветами.
Людвиг остановился, стянул с головы форменную кепку, обтер лицо. Глянул на острые горные вершины, подпирающие небо, ослепительно синее небо без единого облачка. Будь она неладна, эта Россия с ее климатическими контрастами – жутким холодом зимой и невыносимой летней жарой! Здесь нет переходов, почти нет – или одно, или сразу же другое. Межсезонье столь коротко и незаметно, что ему, Людвигу фон Айзенбергу, привыкшему к теплой зиме и мягкому, сдобренному теплыми дождями лету самого сердца Европы, дико и непривычно, когда перепад температур может достигать восьмидесяти(!) градусов – от минус сорока в январе до плюс сорока (в тени; ее ещё найти надо, тень!) в июне. Или вот как сейчас, накануне сентября.
- Господин обершарфюрер! – Низенький круглый ротный интендант с фамилией Куртц, удивительно соответствующей его облику, подкатился к Людвигу. – Воды желаете?
При внешности благодушного фермера или пивовара, раздобревшего от собственной продукции, Куртц отличался завидной силой и выносливостью. Разумеется, все члены экспедиции тренировались и проходили специальную альпинистскую подготовку. Людвиг считал себя вполне приличным спортсменом, однако рядом с интендантом не мог не признать некоторое превосходство последнего.
Обершарфюрер сделал пару скупых глотков из протянутой фляги, прополоскал рот, сплюнул. Поддаваться соблазну влить в себя литра три, не меньше, живительной влаги никак нельзя! Накатит слабость и тошнота, а еще идти и идти! И тащить рюкзак, что с каждой пройденной милей тяжелеет, давит жесткими лямками на покрытые синяками плечи и ключицы. Терпеть и подавать пример подчиненным,- вот обязанность офицера! Терпеть, когда все естество, все тело прямо-таки вопит от боли и усталости.
- Как думаете, господин обершарфюрер, - Куртц тщательно завинтил крышку фляги, сам, однако ж, не приложившись к ней и на глоток, - как думаете, мы что-нибудь тут найдем?
- Зависит оттого, что ищем, - Людвиг, надел кепку, надвинул ее пониже на лоб, защищаясь от солнца.
- Как что? Золото, конечно! – хохотнул интендант. – Я обещал Марте вернуться богачом и подарить диадему с алмазами. Тогда красотка точно выйдет за меня! Ах, Марта-Марта!.. Ундина!
Людвиг попробовал представить вожделенную деву – белокурая, румяная, голубоглазая. Пухленькая, под стать Куртцу, фрау в клетчатом платье, белом фартучке. И, конечно же, дивно печет пироги по воскресеньям. Мечта бюргера…
- Вы счастливый человек, герр Куртц, знаете это? У вас есть мечта, у вас есть, кому ее подарить, к кому вернуться.
- А у вас разве нет? Никого нет? Кто-нибудь вас же ждет!
- Никто не ждет, - буркнул Людвиг. Ему не хотелось это обсуждать. Ни с кем. Тем более с интендантом. Воспоминания, отзывающиеся болью в сердце, образы, которые уже пять лет пытается спрятать в самом дальнем уголке памяти. Спрятать поглубже, если уж невозможно навсегда забыть.
- Ах, война! – вздохнул Куртц. – Ну, ничего. Какие ваши годы, герр обершарфюрер?! Жизнь наладится. Вот увидите! Найдем золото, выберете себе девушку. Самую прекрасную.
Хохотнул.
- После Марты, конечно.
- Золото? – Усмехнулся Людвиг. – Ну, удачи вам!
- Нам всем, господин обершарфюрер! Нам всем большой удачи!
Он взвалил на спину рюкзак, раза в полтора больше, чем у Людвига, бодро зашагал вперед, словно не существовало ни жары, ни высоты, ни усталости в его празднике жизни. В празднике добывания золота для далекой Марты. Вот ведь человек – все у него просто, все распланировано. Находим золото, возвращаемся домой, женимся… Впрочем, неплохо. Совсем неплохо. Если бы только за золото можно было купить избавление от боли, от воспоминаний, от взгляда огромных глаз, наполненных тоской.
Людвиг помотал головой. Хватит! Хватит уже! Сколько можно?! Давно пора забыть. Тем более что Хельга ушла от него три года назад, а жизнь покатила совсем по иному руслу. Служба в Вермахте, фронт, перевод в дивизию «Эдельвейс». Никакой лирики, романтики и иже с ними. Работа, работа, работа. Изнуряющая, отупляющая, нескончаемая. Да он и не возражал. Казалось, так будет проще. И легче. И никаких воспоминаний. Только вот от себя не убежать. Даже здесь в неприветливых горах, за тысячи миль от кладбища с маленьким гробиком, спрятавшим оборвавшуюся жизнь, жизнь, едва начавшуюся.

Колонна третьей роты горноегерского полка дивизии «Эдельвейс» растянулась почти на километр на тропе верхнего траверса Гоначхирского ущелья. Шли уже пять дней от последнего населенного пункта, который значился на карте как «поселок Бехчин», а на деле представлял собой маленький горный аул на десять дворов, притулившийся на берегу горной речки. Половина домов уныло торчала обломками стен из камней, некогда сцепленных меж собой глиной, вторая половина пустовала. Лишь ветер гулял в безжизненных двориках, взметывая в небо пучки старого сена и хлопая дверями.
Ниже по течению речки удалось-таки обнаружить пару жилищ, не брошенных хозяевами. В одном из них обитали молчаливая старуха и дед, похожий на древнее дерево, морщинистый, высохший и невозмутимый, во втором доме – неизвестно, кто. Никого не было, хотя в очаге тлели угли, и вообще жилище ощущалось обитаемым – хранило тонкие запахи и ауру человеческого присутствия, несмотря на пыль и беспорядок.
Старцы не испугались явившихся к ним троих посетителей в военной форме или же не подали вида. Командир роты, гауптман Йозеф фон Шульц – в свое время не раз посещал Кабардино-Балкарию, сносно владел русским языком и даже парой местных диалектов, так что вопрос перевода актуальным не стал. Когда Шульц заговорил, аксакал величественно кивнул и пригласил пришельцев за дастархан, на который старушенция успела поставить чайник, пиалы, блюдо с лепешками и немного фруктов.
Ротный сел, приказав охране оставаться снаружи, начал разговор. Коротко и с главного – лошади и проводники к леднику Хакель. Еще до войны, в тридцать шестом году, тогда пока не ротный, а просто лейтенант Вермахта Шульц несколько раз приезжал на Кавказ в составе альпинистских групп и экспедиций под эгидой Международного географического общества. Местность он знал, хотя и не досконально. Знал, что Гоначхирское ущелье имеет несколько ответвлений, изучить каждое из которых не представлялось возможным из-за ограниченного времени. Кроме того горный климат, сели, лавины близ ледников Хакель и Чатча активно меняли ландшафт, и через каждые пару-тройку лет делали его не то чтоб совсем неузнаваемым, но полностью лишенным старых троп и переправ.
Карты? Карты есть, конечно, но они весьма условны по вышеназванным причинам и… И! Время, господа, время! Лишний день, потраченный на блуждание по горам – это минус день исследований. На Северном Кавказе идут бои. Здесь же, на юге пока еще относительно тихо, но лучше быстрее закончить работу и убраться подальше от опасной и негостеприимной красоты.
Нужен проводник, нужен человек, хорошо знающий местность. Нужны лошади, мулы или ослы для перевозки изрядного экспедиционного груза.
Аксакал в ответ просто молча качал головой.
Людей нет; люди ушли. Давно, год назад. Кто на фронт, кто в глубокий тыл. Соседний дом? Там старик живет. Где он? За хворостом ушел, наверное.
Лошади? Одна. Очень старая. Даже на колбасу не годится, совсем старая. Хотите купить?? Нет, денег не надо. Забирайте так.
Дорога через Гоначхирское ущелье? К леднику Хакель? Это туда – дед махнул рукой в сторону снежных вершин.
Провести??..
«Шмайсер» - вещь убедительная. Внушительная вещь. Сама по себе. Даже можно затвор не передергивать; просто ладонь положить на приклад, и аргумент отметет всяческие сомнения.
Безмолвная до того момента старуха запричитала, залопотала что-то на непонятном наречии – гауптман ни слова не разобрал. Дед рыкнул на нее, и та замолчала, исчезла за занавеской, вернулась через несколько минут с узелком, сунула деду. Опять запричитала тоненько, завсхлипывала.
Дед поднялся с подушек медленно, степенно, надел бурку, лохматую шапку из овчины, взял посох и вышел во двор.

* * *

Людвиг посмотрел вслед горцу и покачал головой. Двужильный что ли этот дед? Третий день шагает во главе колонны, не жалуясь на усталость, на возраст, здоровье… Сколько лет ему, интересно? Может, шестьдесят, а может и все сто двадцать? Поди разбери этих дикарей? Как горный козел он, конечно, не скачет, но темп задает вполне приличный и размеренный.
Гауптман то и дело сверяется с картами, проверяя, не заведет ли местный Иван Сусанин колонну куда-нибудь в дебри. Но направление верное, и болот здесь, слава богу, нет.
Лишних вещей проводник не несет. Вообще ничего не несет, если не считать небольшой котомки на плече. Вечерами развязывает ее, достает ржаные сухари, размачивает парочку в холодной воде, медленно жует в одиночестве, сидя в сторонке. Сколько его ни приглашали к костру, предлагали горячую кашу, дед с достоинством отказывается и укладывается спать прямо на камнях, завернувшись в свою бурку.
Гауптман не отпустит проводника просто так, даже если тому в обед сотня лет. Секретность и все прочее. Догадывается ли старик, что для него путь в один конец? Может, и догадывается, но вида не подает. Невозмутим, как индейский вождь. Величественен, как монумент.
Когда еще через три дня достигли удобного места для лагеря – небольшой седловины близ крошечного озерца, примерно в часе ходьбы от ледника, дед ещё был с ними. Все его видели – вон, на камне сидит, в бурку завернулся, сухарь жует – и вдруг, раз! – и исчез. Раствориться же не мог, значит, тихонько ушел, но когда, в каком направлении – никто не заметил. Особо за ним не следили, не охраняли – не удерет божий одуванчик. Расслабились, и вот, пожалуйста! Пошарили по округе – никого не видно. Пусто. Даже ни одна птица не вспорхнула.
Шульц – ну, интеллигент ведь! – наорал только на заместителя и то в сторонке, так что никто не слышал (интересная акустика в горах!), только видели, как размахивает руками и тычет дулом табельного пистолета в лоб белого, как мел обер-лейтенанта.
За горцем отправили троих человек, дабы те, если не найдут проводника, спустились к его дому и дождались там. Налегке и, зная дорогу, управились бы за пару дней. Да дед и не мог уйти далеко!..
Не вернулись. Ни через пару дней, ни через неделю. Гауптман решил, что людей лишних у него нет, и приказал продолжать работы, не гоняясь более за стариком, который может уже и так благополучно преставился.
Работы же было много. И в лагере, и за его пределами. Разбившись на бригады, часть участников экспедиции проводила раскопки и изыскания на леднике и в окрестностях, другая часть доставляла находки в лагерь, где гауптман лично осматривал, оценивал и решал судьбу каждого найденного, хоть чем-то интересного камня. Что-то выбрасывали, а что-то паковали в ящики для последующей отправки в чешский Воздень, где разместился ближайший филиал Института Геологических Изысканий Третьего Рейха, а на самом деле – одно из отделений «Аненербе». Только никому – почти никому! – знать того не полагалось, как и не полагалось даже догадываться об истинной цели экспедиции. Драгоценные камни, металлы и минералы, редкие лекарственные растения, - если кто и скептически относился к официальной версии поисков, то благоразумно помалкивал. Кроме разве что Куртца, который истово и открыто верил в золото.
- Герр обершарфюрер, смотрите! Это же алмаз, да? Правда ведь, алмаз?!
Интендант, возбужденный, с горящими глазами, тащил Людвигу на оценку очередную находку.
- Это кварц, - устало отзывался Людвиг. – Вам не надоело, Куртц? Почему вы не занимаетесь непосредственными обязанностями в лагере? Или гауптман решил, что от вас здесь больше пользы? Так вот, не больше! Я, пожалуй, поговорю с Шульцем.
Раздраженно бурча, интендант отбрасывал булыгу с белыми вкраплениями, но не уходил с раскопок, продолжая неизвестно на что надеяться. Впрочем, известно на что – на богатство.
Людвиг фон Айзенберг числился в составе роты не единственным профессиональным геологом, но именно его почему-то неуемный интендант включил в список собственных друзей или – что вернее – экспертов и советников по вопросам личного обогащения, ибо треть найденных ценностей по закону принадлежала нашедшим их членам экспедиции.

- Вы верите, герр обершарфюрер, в победу Германии? – Куртц тряхнул рюкзаком, устраивая того поудобнее на плечах. Глухо громыхнули в брезентовых недрах камни, половину которых – да что там, три четверти! - придется выбросить, досадно отметил про себя Людвиг. Только лишнее время тратить на осмотр и сортировку! Но все же сделал замечание интенданту, чтоб тот обращался с находками аккуратней.
- То есть, нет! Конечно, в победу нельзя не верить – я не так выразился. Верите ли вы, что именно мы приблизим эту самую победу? Что не зря здесь роемся? А то ведь каждый день, проведенный на леднике, проведенный зря, наполняет меня унынием и разочарованием! – Он снова поправил лямки.
- Нет, я понимаю – секретность, субординация, все прочее… Вы меня простите. Но знаете, в этих чертовых горах чувствуешь себя настолько оторванным от реалий жизни, что… Всё куда-то смещается, отступает на второй план. Мысли другие. Не о войне. О цели жизни, об итогах. И чувствуешь себя таким ничтожеством перед древним величием!
Он приложил ладонь козырьком ко лбу и вгляделся в вершины в шапках вечного снега.
- Есть мы, нет нас, уйдем, останемся, а оно будет стоять, как стояло до того миллионы лет. И хранить свои тайны.
- Что-то вы расфилософствовались сегодня, - заметил Людвиг. – Задумались о бренности бытия.
- Сам не понимаю, - вздохнул интендант.- В воздухе, наверное, что-то. Я вообще-то низинник, а тут почти три тысячи над морем. Голова постоянно болит. Так что радоваться особо нечему. Вот разные мысли и лезут.
- А как же фрейляйн Марта? Она больше не вписывается в вашу схему мироздания? Мне казалось, вы живете лишь воспоминаниями о ней. Сегодня первый день, как не упоминаете о золоте. Я удивлен!
- Ах, Марта! – Опять вздохнул Куртц. – Надеюсь, она меня дождется.
До лагеря оставалось ещё минут десять ходу, но ветер уже донес запах дымка и горячей каши, так что все невольно прибавили шагу.

Последующие недели напряженной работы не принесли ничего нового – ни намека на руду или ценные минералы, вообще никаких намеков! Но гауптман каждое утро упорно гнал хмурых и недовольных людей на раскопки. Что искать, что спрятано в окрестностях ледника знал он один и не собирался сворачивать экспедицию, не получив хоть каких-то результатов и подтверждений. Неизвестно чего.
Минул сентябрь. Зарядили дожди, переходя время от времени в мелкий колючий снег. Похолодало настолько, что недавняя изнуряющая жара казалась утерянным райским благом. Истощились запасы продовольствия. Пришлось урезать пайки. Несколько раз Шульц посылал группу бойцов в долину за продуктами, но те возвращались почти ни с чем. Время от времени Куртц самолично ходил на охоту, приносил зайцев и сусликов. Иногда ящериц, которые тоже попадали в жидкую похлебку и каши из остатков круп.
В один из дней последней декады октября Людвиг, перебирая камни, обнаружил глубокую щель в склоне. Помогая себе ледорубом, разгреб осыпь, посветил фонариком. Щель тянулась внутрь горы на внушительное расстояние. Луч света выхватывал лишь часть длинного туннеля и рассеивался в глубине.
Еще немного расширив вход, геолог протиснулся в разлом и пополз вперед. Уставший, полуголодный от постоянной нехватки еды, а потому слегка отупевший Людвиг плохо соображал и не мог ответить себе на вопрос, зачем? Зачем он полез в проход, рискуя застрять, быть погребенным под неожиданным обвалом, да просто задохнуться в тесноте?! Конечно, следовало доложить Шульцу, который бы решил, стоит ли расширять щель, дал бы людей и… в итоге присвоил себе все находки, буде таковые случатся. Но обершарфюрер Вермахта не подчиняется гауптману роты «Эдельвейса», так что дисциплинарное взыскание Айзенбергу не грозило, и вообще он вправе сам принимать решения, пусть даже глупые и рискованные. И потому он полз и полз вперед, не понимая, что его гонит и стараясь не думать, как будет возвращаться.
Проход постепенно расширился настолько, что из положения «по-пластунски» геолог смог встать на четвереньки. Еще через некоторое время – Людвиг не мог определить, час прошел, или несколько минут? А то и вовсе он незаметно для себя заснул от слабости, – путь закончился монолитной стеной, уходящей вверх, откуда сочился вечерний лучик предзимнего солнца – свет, настолько слабый и рассеянный, что не достигал дна узкой пещеры.
Луч фонаря выхватил из сумрака сухой камень с поблескивающими вкраплениями кристаллов кварца и каменную же дугу, тянущуюся по диагонали вдоль стены и исчезающую в ее монолите. Цвет дуги и фактура отличались от скалы, в которой покоился артефакт, что наводило на мысль о его ином происхождении. Возможно даже внеземном, но для утверждения нужен детальный анализ. Кирка и геологический молоток остались снаружи, да и отбить образец в столь узком пространстве и при почти полном отсутствии сил казалось проблематичным.
Людвиг поводил лучом фонаря под ногами в надежде на отколовшийся кусочек, подобрал несколько мелких осколков и один увесистый булыжник продолговатой формы, - собственно все, что хрустело под ногами. Рассовал образцы по карманам куртки, снял рубашку, завернул в нее булыжник, чтобы тот не осыпался и не растерял часть ценной (возможно!) породы, пока не доставлен на рабочий стол для исследования.
Обратный путь, несмотря на досужее мнение о том, что он всегда короче, занял времени много больше. Когда Людвиг выбрался из разлома, снаружи царила тьма, лишь слегка разбавленная светом поднимающейся из-за гор луны.
На полпути от лагеря встретил поисковую группу во главе с Куртцем. Ну, да! С кем же еще?! Впрочем, интендант - опытнейший альпинист, и неудивительно, что Шульц послал его.
- Майн готт, вы живы! И целы, – театрально воскликнул интендант. – Какое счастье! А то ведь герр гауптман о-очень рассердился, не обнаружив вас со всеми, вернувшимися в лагерь… Вы что-то нашли?
Осветил фонарём сверток из рубашки.
- Помочь?
- Не стоит. Так, мелочь. Просто я где-то потерял мешок.
- Что ж, тогда вперед! К сытному ужину и теплой постели, - он хохотнул, но совсем невесело.
До лагеря добрались далеко за полночь. Людвиг устал так, что даже не стал есть. Вяло пожевал сухарь из пайка и заснул, не сменив грязный рабочий комбинезон на чистый, фланелевый, чего никогда себе не позволял.
На следующий день на раскопки никто не отправился – гауптман решил устроить первый и единственный за все время выходной. Повседневная работа в лагере продолжалась, но большая часть людей отдыхала, приводила себя в порядок, отсыпалась.
Людвиг разложил образцы на импровизированном столе из плоского булыжника, вооружился лупой и принялся тщательно обследовать каждый камушек и кусочки породы. Не обнаружив ничего примечательного в собранной из разлома мелочи, развернул рубашку с овальным камнем. Обычный серый гранит, ничего особенного. Кроме формы. Идеальный овал размером со страусиное яйцо. Раковина окаменевшего моллюска? Или яйцо динозавра? Во всяком случае, ничего инопланетного. На первый взгляд. Проверить, что внутри? На всякий случай.
Людвиг простучал молотком камень, потом ударил сильнее по острому концу, где змеилась небольшая трещина. Кусочек гранита откололся, обнажив темно-синюю поблескивающую сердцевину.
- Господин Айзенберг! – проем палатки заслонила фигура интенданта. – Позволите?
- Входите, - с досадой буркнул Людвиг, меньше всего желая сейчас видеть Куртца и понимая, что просто так от него все равно не отвязаться.
- Я вам поесть принес.
Поставил на камень миску с жидкой кашей.
- Благодарю. Если это все, то я занят.
- Нашли что-то интересное?
Интендант без разрешения взял яйцо, повертел.
- Ух, ты! – поскреб ногтем синюю поверхность. – Это… Это сапфир?!
- Всего лишь медный колчедан, - Людвиг забрал у него камень, завернул в рубашку.
- Медь?! Здесь?- округлил глаза Куртц. - Вы нашли медь? Но это же здорово! Наконец-то хоть что-то нашли!.. Надо доложить Шульцу!
- Так! – оборвал интенданта геолог. – Попрошу пока не распространяться. Ни Шульцу, ни кому еще. Я не закончил анализы, и вполне может оказаться, что вы зря поднимаете шум.
- Но это же…Это же… Открытие! Если тут месторождение….
- Я сказал, нет! – отрезал Людвиг. – Пока рано.
- Ладно, - пожал плечами интендант, вздохнул разочарованно, - в любом случае медь – хорошо, но лучше б, конечно, золото. Хотя бы несколько кусочков.
Остаток дня Людвиг посвятил очистке яйца. Осторожно, как археолог, стараясь не поцарапать стеклянно гладкую поверхность, кусочек за кусочком, чешуйку за чешуйкой скалывал каменную скорлупу.
Поздно вечером, вспомнив, что так и не поел, выпил холодное варево из миски, вышел наружу, подышать ночным воздухом. В лунном свете, пробивающемся в щель палатки, поблескивало наполовину очищенное яйцо, не синее, но густо-черное в сумерках, теплое наощупь.
Теплое! Людвиг хмыкнул. Почудится же такое! Ясно, что от рук нагрелось.
Но Шульца все же стоит уведомить. Об артефакте в горе. Одному не под силу расширить проход, а находка, возможно, значимая. Что до яйца, то - всему свое время. Людвиг не мог объяснить, почему ему не хотелось докладывать о находке. Не хотелось и все. Сначала самому разобраться, исследовать, а то ведь сгинет чудесный кристалл в одном из ящиков в недрах подземных складов! Слишком красивый, чтобы просто исчезнуть или быть распиленным на безделушки – это максимум, что его ждет. Ну, или осядет в коллекции какого-нибудь знатного урода.
Людвиг вернулся в палатку, взял яйцо, погладил. Все же теплое. А синева густая и глубокая, как глаза Хельги. Вообще-то у нее голубые глаза, но в последнее лето перед расставанием, перед войной, когда поехали на море, в летний яркий день, синь волн необъяснимо отразилась в глазах его любимой женщины. Такой и запомнил ее – смеющейся, счастливой. С сапфировыми глазами.
Нет! Он не отдаст каменное яйцо ни Шульцу, ни кому еще! Пока оно хранит образ Хельги фон Айзенберг.
Людвиг накрыл находку рубашкой, в которой принес, и завалился спать.

* * *
- Герр обершарфюрер, - интендант осторожно потряс его за плечо. Людвиг разлепил глаза. На круглой физиономии Куртца светилось обожание. – Доброе утро!
- Что? Что-то случилось? – Людвиг вздохнул, сел, потер лицо ладонями. Тело болело так, словно всю ночь разгружал состав с камнями.
- Я знал! Знал!.. Я в вас верил! Ни секунды не сомневался и не ошибся! – свистящим шепотом бормотал интендант.
- О чем это вы? – Людвиг закрыл глаза на пару минут, не в силах окончательно проснуться.
- Вы нашли его! – всхлипнул Куртц. – Нашли! Я знал!
Сон мигом слетел с Людвига, когда тот разглядел на перепачканной ладони интенданта три осколка, тускло отблескивающих желтизной.
- Но откуда…! – он осекся, переведя взгляд на свой походный стол из булыжника. Прикрывающая его рубашка валялась на земле. Яйцо (не тронутое, слава богам!), сияющее голубизной, так и лежало посреди россыпи породы, которую вчера поленился убрать. Только теперь это был не просто грязный шлак. Людвиг сморгнул, еще раз. Не сон! Не галлюцинация. В блеклом свете наступающего дня еще вчера обычные кусочки камней сегодня радостно переливались золотистыми искрами. Господи, как же?!..
- Позвольте, - продолжал нудеть интендант, - разрешите мне взять. Это же немного! Самая малость! Рейх не обеднеет из-за пары крошечных самородков. Прошу вас!
- А вам известно, - сухо заметил Людвиг, - что хищение находок и ценностей экспедиции карается немедленным расстрелом?
- Известно, - поник Куртц. – У меня ничего нет, господин Айзенберг. Совсем ничего. Отец разорился и оставил нам с братом только долги, на уплату которых ушло все нищенское наследство. Я и в армию пошел только потому, что ни денег, ни работы, ни будущего… Понимаете? Полная безнадежность. Но ведь когда-нибудь все закончится. Война эта.
Он вздохнул.
- Я жениться хочу, - опять всхлипнул. – Военная пенсия - сами знаете – не пожируешь на нее. Позвольте мне взять эти несчастные кусочки. Хоть что-то! Позвольте. Ведь мы же друзья!
Людвиг фыркнул. Друзья!
- Если вы еще не составили опись. Не составили ведь?
- Нет, не составил, - геолог покачал головой. – Ладно. Берите. Но учтите, если Шульц узнает…
- Не узнает! Клянусь вам! - радостно затараторил толстяк (за последний месяц все члены экспедиции изрядно похудели, и интендант тоже, но он все равно выглядел упитанным из-за ширококостного телосложения).
- …то я не стану вас выгораживать, - закончил Людвиг и прибавил не без сарказма, - Даже несмотря на дружбу.
- Спасибо! Спасибо, герр обершарфюрер!
Куртц завернул камешки в тряпицу, сунул во внутренний карман штормовки.
- О! Я ж вам поесть принес. Каша вот, хлеб. Ешьте! И отдыхайте, господин Айзенберг. Вид у вас очень уставший.
Пятясь, он торопливо выполз из палатки, словно опасаясь, что геолог передумает и отнимет камни.
Людвиг забыл про голод, усталость, забыл, что не выспался. Оставленная интендантом каша в миске подсохла, покрылась корочкой, а геолог, не замечая ничего вокруг, не замечая времени, рассматривал в лупу самородки, пытаясь понять, откуда взялись всего за ночь? Да полноте, золото ли это?! Может, дьявольское наваждение, насмешка природы? Может чья-то неумная шутка, готовая вот-вот раскрыться, и тогда столь вожделенное Куртцем сокровище рассыплется кремниевой пылью?
В чудеса Людвиг не верил, в дьявола тоже. Верил в науку, а научные методы, применяемые им при анализе породы, двусмысленного толкования не предполагали. Золото. Аурум. Химический элемент, металл, атомная масса 196,96, номер в периодической таблице 79.
Почувствовав, что мозги вот-вот закипят от напряжения, Людвиг вышел из палатки наружу, вдохнул холодный осенний воздух. С сумрачного неба сыпались редкие снежинки, ветер гнал по склону опавшие листья. Откуда тут листья? Деревьев мало. За дровами приходится спускаться в долину, к роще древних платанов. Толстые стволы, напитанные влагой, горят плохо, дымят, тепла дают мало, а молодой орешник Шульц почему-то жалеет и рубить не разрешает. Скорее, не из эстетических соображений, а совсем наоборот – для возможной маскировки и укрытия при форс-мажорных обстоятельствах.
Вобщем, холод, уныние, пустота. В работе и в душе.
Про находку, однако ж, сообщить гауптману следует. Не про яйцо. Про артефакт в горе. Хоть немного его еще откопать и рассмотреть. Может, конечно, ничего особенного – полет фантазии, воспаленного воображения, но может и впрямь что примечательное? А то и внеземное. Тогда яйцо окажется вдвойне ценным и интересным для исследования. Если, конечно, как-то связано с артефактом… Связано! Почему-то Людвиг не сомневался.

* * *

Шульц выслушал его, ни разу не перебив, не отводя пристального взгляда из-под нахмуренных выгоревших бровей. Потом, все также молча, выложил на стол – не импровизированный, из валуна, а складной, деревянный! – три желтоватых кусочка породы. Людвиг похолодел.
- Золото вы в том разломе нашли? – прервал молчание гауптман.
- Это не золото, - выдавил Людвиг. – Это халькопирит.
- По-вашему, - сощурился Шульц, - я – полный дилетант в геологии и не могу отличить золота от медного колчедана?
- Я не счел нужным докладывать о мелких образцах сторонних минералов без подтверждения их ценности. Исследования еще не закончены, - Людвиг ломал голову, пытаясь догадаться, насколько осведомлен начальник экспедиции, но вид старался сохранять невозмутимый и правый.
Гауптман сгреб со стола образцы, высыпал в мешочек, а мешочек затолкал в полевую сумку.
- Вы успели! – улыбнулся углом рта. Я дал вам фору - решил обождать сутки, прежде чем устроить обыск в вашем хозяйстве, а затем публично расстрелять за измену, если бы не явились с докладом сегодня вечером. Но вы успели.
- Я – офицер СС, откомандированный в дивизию «Эдельвейс» специальным приказом для выполнения особой миссии, - процедил Людвиг. – Я вам не подчиняюсь, и судить о моих поступках и мотивах у вас нет прав. Более того! Вы сами, господин Шульц, рискуете попасть под трибунал за превышение полномочий.
- Мои полномочия! - гауптман скрестил руки на груди и откинулся на спинку раскладного стульчика с видом, словно восседал на троне. – Мои полномочия, герр обершарфюрер, определяются законами военного времени. Желаете жаловаться, пожалуйста! Но не забывайте – пока мы здесь, в горах чужой страны, вы, как член экспедиции, находитесь под моим – слышите? – моим непосредственным началом! Можете выйти на ледник и орать там во весь голос, какая вы важная птица, и сколько значите для Рейха! А я могу скомандовать своим людям и просто уйти отсюда, оставив вас наедине с амбициями, горами и льдом. Так что предлагаю сотрудничать. Это и в ваших, и в моих интересах.
Людвиг угрюмо молчал. Доля истины в словах гауптмана все же присутствовала. Он ведь и впрямь может оставить его здесь. Хорошо, если живым. Что до прочего, с большой долей вероятности Шульца как и интенданта интересует золото, а вовсе не интересы Рейха. В противном случае он бы давно перетряс все вещи геолога, а самого бросил в трещину на леднике. По законам военного времени.

После беседы с Шульцем Людвиг отправился в общий лагерь. Свою палатку он разбил чуть в стороне от всех и немного выше, где ее обдувал ветер, унося прочь насекомых, сторонние запахи и звуки. Сейчас комаров и слепней уже не было, но переезжать, пусть даже и ближе к теплу, геолог не захотел.
В лагере продолжалась обычная работа и суета. Кто-то отдыхал, кто-то работал на леднике. В центре горел костер, в подвешенном над ним большом котле что-то булькало, не слишком аппетитное и сытное. Но хоть горячее.
Интендант сидел на камне, завернувшись в бушлат, и выводил на губной гармошке незамысловатую мелодию. Людвиг взял его за грудки, рывком поднял, тряхнул.
- Скотина! – прошипел он. – Ты же обещал! Ты клялся!
Куртц выронил гармошку, захлопал короткими ресницами.
- Я не виноват, герр обершарфюрер, - заскулил он, - герр гауптман сам…Он приказал… Он… Я не виноват!
- Меня из-за тебя чуть не убили! – Людвиг оттолкнул интенданта. – Чтоб духу твоего рядом с моей палаткой не было, понял? И не нужна мне твоя вонючая каша! Чтоб я больше тебя не видел!
И, не оборачиваясь, зашагал к своему холму.
Через некоторое время он успокоился, пожалел о том, что погорячился. Возможно, Куртц действительно не виноват. Или виноват, но далеко не в той мере, как можно предположить. Все устали, все измотаны, все отупели – кто слегка, кто весьма. Гауптман тот еще хищник! Наблюдательный, опытный. Настоящий разведчик, а не только военный альпинист. Он просто вычислил, легко причем, и Куртца, и Айзенберга, и золото, которое, возможно, и не золото, а черт знает, что такое, порожденное внеземным артефактом.
Значит, и яйцо он вычислит! И обыск не понадобится! Заодно и лишние свидетели.
- Что же ты такое? – Людвиг пристально рассматривал сапфир, по-прежнему всего наполовину очищенный от породы. Яйцо источало тепло, внутри него пульсировала синя искра, и что-то словно шевелилось.
Людвиг сморгнул. Искра погасла, шевеление прекратилось. Камень и камень. Не более. Просто необычной формы и цвета.
Геолог сходил в лагерь, принес котелок кипятка. В палатке, плотно прикрыв полог, бросил в котелок небольшой коричневый брусок, размешал. Набухая в горячей воде, брусок разваливался, превращался в бурую кашицу. Запахло мясом. Людвиг усмехнулся. Пусть думают, что он готовит еду. Зачерпнул ложкой густого варева, начал обмазывать им яйцо. Засыпал сверху песком и каменной крошкой. Снова покрыл клеевой массой, посыпал… После нескольких циклов обработки яйцо стало походить на обычный булыжник неправильной формы, к тому же дурно пахнущий. Надолго искусственной скорлупы, конечно, не хватит, но хоть какая-то маскировка от любопытных глаз и любителей рыться в чужих вещах. Тем более что надежно спрятать яйцо некуда.
Оставив артефакт подсыхать, Людвиг пошел к ручью почистить котелок и вымыть руки.

Последующие дни работа на леднике кипела. Скала с трудом поддавалась ударам ледорубов в руках уставших и изможденных людей, но проход все же расширялся. Параллельно велись раскопки в пещере, где в каменном плену чертову прорву лет лежит огромный шар с опоясывающей его плоской спиралью. Ни золота, ни халькопирита, ни второго яйца – ничего похожего на него - более не обнаружилось. Гауптман про золото больше не вспоминал, но поторапливал и подгонял обессиленных подчиненных на раскопках удивительной штуки.
«Неужели он хочет освободить весь шар?!» - думал Людвиг. Задача казалась совершенно нереальной с учетом размеров артефакта, недостатком сил и средств для раскопок. Кроме того окончательно испортилась погода. Снег валил уже не мелкими отдельными снежинками, а густыми хлопьями, перемежаемыми клочьями тумана и пронизывающим ветром.

В сны опять вернулась Хельга. То юная, смеющаяся и прекрасная, как в день их знакомства, то молчаливая, с потухшим взглядом, крепко сжатыми губами из-за чего на лице появлялись складки, сразу прибавляющие ей возраста.
«Если бы ты был рядом, - беззвучно говорила она. – Если бы был рядом!..»
Он не смог. Не мог тогда приехать, несмотря на срочные телеграммы. Пытался, но не получилось. Дороги развезло так, что, не проехав и десятка миль, грузовик намертво завяз в грязи по колеса. Пока вызвали буксир, пока откопали, пока вернулись на базу, пока подвернулась новая возможность, пока… пока… Или нужно было взять рюкзак и идти пешком? Сто двадцать миль по лесам и предгорьям, раскисшим от осенних дождей? По болотам, раскинувшимся на месте бывших дорог? Надо! Надо было! Но он рассудил тогда, что у женщин есть обыкновение преувеличивать размер проблем, а значит, задержка в пару-тройку дней ничем не чревата. Да и что он мог бы сделать, если бы приехал вовремя? Разве он – врач? Или целитель? Или волшебник?
Он мог бы обнять сына, взглянуть в глаза, сказать, как любит его!.. Разве этого мало? Может, тогда чувство вины не грызло бы его все последующие годы? Не напоминало тупой болью в груди?
Но он не успел. И, когда через неделю добрался, наконец, до Вальдсбурга, застал только опустевшую кроватку, маленький гробик и погасший взгляд жены на закаменевшем от горя лице.

В один из дней, не очень холодных, но снежных и сумрачных от густых низких туч, Людвиг вернулся с ледника, отряхнул ботики перед входом в палатку. Заполз внутрь, плотно закрыл полог. Зажег спиртовку, чтобы немного согреться и подсушить вещи.
В палатке было тепло. Относительно, конечно, но значительно теплее, чем снаружи. Отчасти сие объяснялось… Непонятно, чем объяснялось. Отсутствием ветра? Возможно. Слоем снега, превратившим брезентовый домик в подобие эскимосского иглу? Может быть. А может… Людвиг потрогал яйцо. Теплое! Весьма теплое, несмотря на искусственную скорлупу. Вот он, источник живительной энергии, непонятной, необъяснимой, никем доселе не описанной.
На радиацию не похоже. В противном случае население лагеря вместе с обершарфюрером Айзенбергом давно б сгинуло от лучевой болезни, но, коль пока все живы и относительно бодры, дело в ином.
В ворохе вещей – спального мешка, одежды (ночами Людвиг натягивал на себя все, что можно, чтобы не замерзнуть) что-то зашевелилось, закряхтело. Крыса?? Этого только не хватало! Хотя… Её ж можно съесть! И пусть кто-нибудь посмеет упрекнуть, что в условиях почти полного голода офицер СС позаботился о собственной жизни!
Людвиг нашарил камень в углу палатки, приготовился ударить. (Рука дрожит – как же он ослабел за эти дни! Булыганчик-то весит все ничего!) Осторожно раздвинул тряпки и… Выронил булыгу от неожиданности, когда глянули на него не бусинки на острой шерстяной мордочке, как предполагалось, а очень даже человеческие – ясные, младенческие – глаза из-под длиннющих ресниц.
Он зачем-то вытер губы, провел рукой по впалым щекам, отстраненно заметив, что неплохо бы побриться, сморгнул, как не раз делал последнее время, пытаясь отогнать преследующие его странные видения.
На сей раз видение не пропало. Оно вертело головой с пухлыми румяными щечками, гукало и с интересом разглядывало склонившееся над ним исхудавшую, почерневшую от усталости физиономию.
Людвиг выполз наружу, зажмурился от показавшегося ослепительно ярким света тусклого осеннего дня. Зачерпнул снега, протер лицо, сделал несколько глубоких вдохов. Голова сразу закружилась, и он несколько минут сидел с закрытыми глазами, приходя в себя. Затем вернулся в теплое нутро своего «иглу».
Младенец не исчез. Дрожащими руками Людвиг развернул штормовку, клетчатую фланелевую рубашку, свою любимую, теплую и уютную, несмотря на возраст и количество походов, в коих ей довелось побывать. Мальчик! Ребенок оказался мальчиком, здоровеньким и упитанным. Не новорожденным; по виду и весу месяцев так трех.
Кто?! Кто мог так(!) подшутить над ним?! В том, что это – дикая, нелепая шутка, геолог не сомневался. Гауптман с очередной проверкой на лояльность? С него станет! Но откуда бы он здесь ребенка взял?! И какого ребенка!..
Для проверки мелькнувшей безумной мысли Людвиг опять развернул рубашки.
Говорят, младенцы все похожи друг на друга. Может быть. Для человека случайного и не имеющего собственных детей. Родители ведь даже близнецов различают! А уж если почти все три месяца носить на руках!.. С некоторыми перерывами, конечно, и по очереди с Хельгой…
- Господи! – прошептал Людвиг. – Господи, нет! Это невозможно!
Опять вышел из палатки, сел в снег, обхватил голову руками.
Невозможно. Слишком жестоко, чтобы быть шуткой, невозможно, чтобы оказаться правдой. И все же вот оно – живое и настоящее. Чудо. Или…
И что с ним делать? Доложить гауптману? Сдать на опыты и исследования человечка, каждая клеточка которого, каждый сантиметр тельца знакомы до безумия?! Единственная разница в том, что таинственный малыш по виду абсолютно здоров, крепенький, упитанный, без малейшего намека на признаки лейкемии. Вот родинка за ушком – точно такая же! Да что там, та же самая! Или смешные ямочки на пальчиках, золотистые кучеряшки, серо-сапфировые глаза… Сапфировые? Сапфировые… Неужели?.. Проклятое яйцо! Можно было догадаться с первого раза, с момента, когда алчущий золота Куртц подержал в руках инопланетный артефакт. Можно предположить, что яйцо – своеобразный Ящик Пандоры, призванный снабжать экипаж всем необходимым, настраиваясь на мысленные команды. Очень удобно для межзвездных перелетов! И не только межзвездных. Дабы не брать с собой в путь кучу вещей и продуктов, обеспечивать их транспортировку, сохранность, запчасти с учетом того, что иные приборы имеют обыкновение ломаться в процессе эксплуатации… А так – несколько сапфировых штук, и проблемы решены. Места много не занимают. Энергия… Черт их знает, какой энергией пользуются! Каким-то неизвестным видом. Да и, похоже, требуется ее совсем мало; может, для активации достаточно тепла рук? Вот только… Что будет, если волшебная шкатулка «получи, что хочешь» попадет не к кому-то вроде жадного до сокровищ интенданта или обезумевшего от горестных воспоминаний геолога, а к человеку, одержимому жаждой власти над миром, супер-оружием или еще чем из того же списка? Что если яйцо попадет-таки в руки исследователей из Аненербе? Во славу Рейха, во славу фюрера и великой Германии!.. Людвиг считал себя патриотом, но своей страны, а не нацистских идей и методов. Конечно, хотел родине процветания и развития, но не выстроенного на костях и обильно сдобренного кровью. Возможно, догадки его относительно яйца абсурдны – слишком просто все, слишком очевидно! Но не является ли очевидное объяснение самым верным? По принципу Макиавелли. Вроде бы. А может и нет. В любом случае от артефакта следовало избавиться, равно как и от следов его деятельности. Золотые камни – ладно. Можно списать на случайную находку. А младенец?!.. Судьба подарила ему второй шанс, вернула сына или жестоко посмеялась, воссоздав копию, клона с непонятной целью, непонятными свойствами, непонятной судьбой? Что с ним делать? Уничтожить? По логике так и следовало поступить. Но что в первую очередь определяет человека? Истинного Человека! Сострадание. Сочувствие. Любовь. И уж никак не холодный расчет.
Людвиг вернулся в палатку, вытряхнул из рюкзака вещи, затолкал в него яйцо. Взял ледоруб. Кинул взгляд на ребенка. Тот мирно спал, причмокивая губами. «Он же голодный!» - мелькнула вдруг мысль.
Геолог спустился к лагерю, отыскал интенданта. Тот составлял опись вещей и продуктов, что-то укладывал в тюки. Хмуро глянул.
- Вам что-то надо?
- Да, - Людвиг облизнул пересохшие губы. – Не найдется ли у вас… Может, есть… Вобщем, немного молока. Или печенья.
Редкие брови Куртца поползли вверх.
- Через два дня уходим, - невпопад заметил он.
- Да, я знаю. Но все же? – Людвиг достал из кармана поблескивающий желтый осколок, небольшой, грамм на пятьдесят. (Если бы пару лет назад ему сказали, что он за золото будет покупать печенье…!) – Вот. Это вам.
Куртц оглянулся воровато, спрятал камень во внутренний карман штормовки, застегнулся наглухо, под горло. Потом пошарил в тюках, достал полотняный мешочек и небольшую картонную коробку.
- Держите. Галеты. И концентрат.
- Благодарю.
- Не стоит. Если Шульц что заподозрит, скажу, что вы украли.
Людвиг кивнул. И на том спасибо. Затем вернулся к себе, взял ледоруб, рюкзак с яйцом и отправился на ледник. Он не хотел оставлять артефакт в пределах доступа, чтобы кто-то однажды случайно нашел. Или разбить, или похоронить где-нибудь в недрах ледника, поглубже и понадежней. Лучше все сразу. Не готов мир к такой находке. Решать за целый мир – конечно, ответственность великая, непомерная, особенно, если учесть, что в умелых руках, достойных руках Сапфир мог бы стать не просто двигателем прогресса, прорывом уровня технологий, но и переходом человечества на иной путь развития.
Геолог усмехнулся. Иной путь. Может быть. Когда-нибудь. Пусть кому-то повезет больше, чем им, сегодняшним. Чем ему. Впрочем, он свое как раз получил.
Или получит… Он поднял голову.
Шульц стоял перед ним, нацелив пистолет.
- Ледоруб, - тихо приказал. – Рукоятью ко мне. Медленно.
Людвиг снял с пояса ледоруб, протянул Шульцу. Тот взял, не глядя швырнул его со склона. Все так же тихо скомандовал:
- Теперь рюкзак.
Геолог снял рюкзак, положил перед собой на снег, поднял руки.
- Повернись… Ступай назад, в лагерь. Учти, одно резкое движение, и ты – покойник.
- Почему ж не сразу? – криво усмехнулся. Он не боялся. Настолько устал за последние дни, что эмоции, чувства, тот же страх, - все перегорело.
- Я убью тебя, - пообещал Шульц. – Но не здесь и не сейчас. Даю шанс. Малю-ю-юсенький шанс. Фору. Воспользуйся ею.
Отойдя метров на пятьсот, Людвиг оглянулся. Гауптман, вскинув на плечо его рюкзак, поднимался по леднику к раскопу, где суетились похожие отсюда на муравьев рядовые солдаты роты.

Шульц, дождавшись пока обершарфюрер – камнепад на его голову! – скрылся из вида, заглянул в рюкзак, хмыкнул довольно, обнаружив там овальной формы камень, поблескивающий густой синевой меж сколами осыпавшейся породы, затянул туже горловину мешка.
- Разрешите помочь, герр гауптман! – подскочил паренек из рядового состава. (Хельмут, кажется, припомнил Шульц). С готовностью протянул руку.
- Работать! – рявкнул на паренька. – В гору!
Под ударами ледорубов каменный шар постепенно освобождался из миллионолетнего плена. Корка, покрывавшая его поверхность, коричневыми разводами и гребнями напоминала панцирь первобытной черепахи, возможно одной из тех, на которых покоятся миры. Что таится под ним? Какие великие тайны, обеспечивающие победу Рейху и его, Йозефа фон Шульца, возвышение до небес?..
Гауптман взял геологический молоток, постучал по участку поверхности, обильно покрытому сеткой трещинок, потом ударил сильнее. Маленький кусок породы отвалился, обнажив стеклянно-гладкую поверхность. Шульц посветил фонариком, чтобы лучше разглядеть. Из крошечного синего зеркальца на поверхности шара ударила искра в сторону рюкзака геолога из СС, где покоилось таинственное яйцо. Яйцо загудело, синий столб света вырвался из него, осветив неровные своды пещеры, вплавленную в них исполинскую сферу. Гору тряхнуло. Сверху посыпалась пыль и мелкие камни. Пол под ногами закачался. Шульц подхватил рюкзак и ринулся по проходу назад из горы, расталкивая по пути испуганных растерянных солдат.
Когда до заветной щели оставалось все ничего - последние метры – от очередного толчка гора льда и щебня сползла по склону, в момент запечатав выход и копошащихся внутри людей.

* * *
Хельмут разгреб обломки, вытянул тело наружу, вдохнул трудно, с хрипом. Он выбрался! Да! Хвала небесам!
Открыл глаза, поморгал, привыкая к красноватому свету. Огляделся. Открыл и закрыл рот в изумлении. Что это?!..
Ветер гнал тонкую снежную поземку по долине меж низких пологих холмов, кое-где поросших мхом, кое-где покрытых темными зеркалами льда. Коричневатое с фиолетовым оттенком солнце сползало за горизонт, подсвечивая грозовым цветом тонкие перья облаков.
- Майн гот! – Прошептал сзади очередной счастливчик, спасшийся из-под обвала. – Где это мы?! В аду?!
- В аду, на Марсе, какая разница? – Хельмут нашарил в кармане кителя рукавицы, натянул. – Надо помочь выбраться остальным. И найти офицеров. Пусть решают, что дальше.
[700x525]


Эпилог
«…19 октября 1942 года немцы третьей роты горно-егерского полка дивизии «Эдельвейс», осуществляющие секретные изыскания на леднике Чатча Большого Кавказского хребта, попали под лавину, вызванную сбросом бомбы с самолета ДБ-3ф (Ил-4) 6-го дальнебомбардировочного авиационного полка 132-й бомбардировочной дивизии. Никто не выжил.
Управлял самолетом командир полка майор Лукин Василий Иванович.» Из статьи газеты «Комсомольская правда»
Бывший чабан совхоза «Путь к коммунизму» Гоначхирского района Тенгиз Горамберидзе возвращался домой, в аул Бехчин, когда на пути в долину встретил плохо одетого молодого мужчину, возможно туриста или альпиниста, истощенного, давно не бритого, с безумными глазами. Мужчина заговорил с чабаном по-немецки, сунул ему в руки пухлый сверток, присовокупив к тому мешочек с коробкой. Несколько раз повторил: «Пауль! Пауль!» - тыча пальцем в сверток, в котором изумленный чабан обнаружил ребенка. Что значит «пауль» чабан не понял, а мужчина пробормотал что-то, указывая в сторону перевала, где еще клубились облака снега, затем ушел в том направлении, как решил Тенгиз, в надежде найти кого-то, попавшего под лавину. Дальнейшая судьба туриста осталась неизвестной.
Ребенку, столь неожиданно обретенному чабаном, дали имя Рустэм. Впоследствии он получил образование в Тбилиси, затем в Московском государственном университете, проявив явные способности к журналистике, работал спецкором газеты «Правда» на Дальнем Востоке. Его судьба также неизвестна, кроме единственного примечательного факта – на день регистрации его как сына Тенгиза и Айши Горамберидзе в 1942 году отцу исполнилось 85 лет, а матери – 79.


[321x480] [480x360]