Это цитата сообщения Hardkore Оригинальное сообщение

Их было трое... фанфик о Джирайи

взято с http://www.animezone.ru/index.php?option=com_smf&Itemid=69&topic=739.280

Их было трое.


Первое важное правило, которое учит каждый шиноби – твои товарищи не должны погибнуть.
Жил-был мальчик с волосами цвета свежевыпавшего снега и яркими, словно голубое небо, глазами. Татуировки на его лице – красные полоски слез – были символом клана, со временем забытого. Мальчика звали Джирайя.

Джирайя никогда не был большим сторонником правил. Он был непослушным мальчишкой, громким и грубым, но он знал прелесть молчания и умел управлять шумом. Он слишком любил удовольствия плоти и предпочитал подсматривать за женщинами в банях вместо того, чтобы тренироваться, как этого требовали правила. Шумный бунтарь, головная боль своего учителя, лучший убийца и лазутчик за всю историю Конохи.

Когда-то его заботили два человека. Они были его товарищами, но не друзьями, потому что другу ты не доверишь свою спину, потому что это будет ненужными эмоциями, вовлечет такие проблемы, как гордость и любовь, а никакому шиноби подобный груз не нужен. Джирайя это знал и пообещал никогда, никогда их не любить, потому что его совсем не детское сердце знало, что однажды он их потеряет.

Но все-таки они его волновали. Его разум точно знал, что такому не следует быть, но его сердце бунтовало, несмотря даже на то, что иногда он не мог терпеть их дольше трех часов. Его разум знал, такому не следует быть, потому это оно считалось привязанностями, а у ниндзя привязанностей быть не должно; в самом деле, ведь большинство ниндзя гибли в битвах, на глазах своих любимых.

Джирайя был крикливым ребенком, которого волновало слишком, слишком многое.


Второе правило: тот, кто позволил своим товарищам погибнуть, - хуже ничтожества.

Жила-была девочка с золотыми волосами, что сияли, как солнце в зеркалах, и глазами, голубыми, как сапфиры. Она носила ожерелье своего деда, кристалл, сверкающий почти так же ярко, как и ее глаза. У нее не было фамилии, потому что ее дед отказался от своей много лет назад. Ее имя было Цунадэ.

Цунадэ совсем не любила правил, но она уважала их, потому что это были правила, оставленные ее любимым дедом. Она считала большую их часть глупыми, но никогда не говорила этого вслух, и так же она считала, что любовь расточает похвалы и комплименты, но всегда скрывает недостатки. Она была наивная, избалованная внучка Первого Хокаге, грубая и полная огня, когда другие девчонки ее возраста сходили с ума по мальчишкам и разговаривали мягко и нежно. Она была неуклюжим, испорченным ребенком, вызывавшим в своем учителе желание отшлепать ее, она была лучшим медиком, которого когда-либо видела Коноха.

Было время, когда она любила четырех человек, всем сердцем, с той силой эмоций, которой не должно быть у шиноби. Двое из них были ее товарищами: один – со слишком светлой кожей и темными волосами, другой – с темной кожей и слишком светлыми волосами. Она любила их, как друзей, потому что она не знала, что ей не следует любить их как-то иначе, любить как нечто большее. Она доверяла им сильнее, чем брату и любовнику, ведь в глубине своего сердца Цунадэ знала, что ее товарищи не умрут и не оставят ее так, как это сделали любовник и брат.

Но она была напугана, боялась, что она потеряет и их, если и дальше будет питать к ним какие-то чувства. И она приняла глупое, глупое решение, она решила бросить их раньше, чем они бросят ее. Она собрала свои вещи и вышла за ворота деревни, забирая с собой свою ученицу и не смея оглянуться, потому что позади были ее товарищи, а она покидала их, предавала их.

Цунадэ была избалованной, испорченной принцессой, которая сбежала, не в силах исцелить раны собственного сердца.


Правило третье: если товарищ тебя предал, убей его.
Жил-был мальчик, его длинные волосы были черны, как вороново крыло, а раскосые золотые глаза навевали мысли о лунном свете, отражающемся в воде. Темно-красные линии обрамляли его глаза и сужались к носу, словно след нескончаемых слез. Он отказался от своей фамилии, потому что его клан пал, а он был последним его членом. Его звали Орочимару.

Орочимару строго следовал правилам, настолько, что практически вся его жизнь была выстроена вокруг них. Особенно он любил двадцать пятое правило, резкие, четкие буквы которого гласили, что шиноби никогда не должен показывать своих эмоций. Он был тихим, говорил мягко, его язык был острым, его ум – еще острее, словами он пользовался лучше, чем многие шиноби пользуются кунаями, и оставлял в сердцах глубокие раны. Гений, немножко садист, он заставлял своего учителя беспокоиться о нем и владел разнообразными дзюцу лучше, чем кто-либо в Конохе в течение более, чем двух десятилетий.

Когда-то он уважал трех человек. Один из них был его учитель, двое других – его товарищи, которых он почти ненавидел за то, что они вынуждали его нарушать правило шиноби номер двадцать пять. Он мог работать только с ними, со своими соратниками, со своими товарищами, и только они могли заставить его потерять свой драгоценный контроль, кричать, орать на них всего лишь из-за одной неудачи. Но он все же заботился о них, ведь они были его не-друзьями, и нельзя не заботиться о людях, которые регулярно прикрывают тебе спину.

А однажды он понял, что он заботится о них слишком сильно, что они для него больше, чем товарищи, и, наверное, больше, чем друзья. Узы между ними казались слишком, слишком похожими на любовь, и Орочимару смертельно испугался. Он понял, что его товарищи медленно, но верно кислотой разъедают его железный контроль, понял, насколько опасными были узы. Но он в каком-то смысле был трусом, много думал и мало делал и не смел разорвать связь между ними, пока этого не сделала Цунадэ.

Орочимару был эмоционально недоразвитым, слишком тихим ребенком, он слишком боялся потерять контроль, чтобы достичь того, в чем он больше всего нуждался.


Джирайя, Цунадэ, Орочимару.

Их называли Легендарными Саннинами, трое героев, которые всегда возвращались живыми и прикрывали спины друг друга больше, чем тридцать лет. Они были товарищами, не друзьями и не любовниками, но с радостью умерли бы друг за друга. Они были по-своему счастливы до тех пор, пока Цунадэ не утонула в тоске и не ушла, Орочимару поглотила ненависть, и Джирайя сдался.

Теперь Джирайя улыбался, чтобы не думать о том, что могло бы быть, и чтобы не хмуриться, потому что хмурые взгляды и сведенные брови напоминали ему о разорванных узах. Теперь Джирайя смеялся, чтобы с его языка не соскользнули слова, которые ему хотелось сказать, нужно было сказать, но которых он не мог произнести.

Теперь Цунадэ пила, чтобы тонуть в алкоголе, а не в чувстве вины, так как ей не нравилось думать, что, если бы она не ушла первой, все было бы по-другому. Теперь Цунадэ занималась лечением, чтобы больше не было раненых, ведь раны тела исцелить легче, чем раны сердца.

Теперь Орочимару жадно изучал дзюцу, ведь они были всем, что у него осталось. Знания и сила – все, что ему было нужно, по крайней мере, он в это верил. Теперь Орочимару усмехался и не улыбался, потому что улыбки были для его бывших товарищей, и ему не хотелось будить приятные воспоминания о тех, кого он однажды убьет.

Между ними была тонкая нить чакры, соединяющая их так, словно они были марионетками одного мастера. Они танцевали, двигаясь резко и безупречно изящно, под мелодию, известную только им троим и мастеру, которого не было. Они тщетно пытались отрицать узы между собой.

Узы были бесполезны; в конце концов, каких бы чувств ты не питал к кому-то, тебя рано или поздно предадут.