Когда мы встретились с С, Б меня уже доедал. Я уже искала выход, и не знала как, потому что было ясно, что только заикнись я о разводе, и он убьет меня или доведет до самоубийства. От меня не осталось человека, на месте личности была черная дыра, без собственных чувств, желаний, стремлений, умений, навыков, никакой уверенности. Как раз в те дни я думала - как хорошо, что я наконец такая старая, что больше никогда никого не смогу хотеть, и со мной уже никогда не случится этой безумной страсти, как в 25. Как хорошо, как легко. Это было в апреле-мае.
А в июне я познакомилась с С. Мы поговорили всего несколько минут, это было одно из последних воскресений июня. Потом мы говорили на следующий день, и тогда я ощутила притяжение, хотя он говорил, что ощутил его с первых фраз ("никто никогда не делал экспресс-допрос так быстро и эффективно, как ты"), говорили еще неделю и решили встретиться, но наступил мой отпуск. Б запер меня в доме, я не выходила вообще и никуда не могла поехать.
Отпуск закончился, и у нас было первое свидание - в конце июля. Мы встретились в 9 на Арсенальной и ходили по Мариинскому, спустившись на Контрактовую, держась за руки и болтая, съев по шаурме - и в 5 я поехала домой. И поняла, что встречи не помогут. Мне будет мало встреч, какими бы они ни были, даже если они будут занимать целый день и проходить регулярно раз в неделю. Я начну скучать уже по пути домой.
Едя в маршрутках с работы, я понимала, что не хочу домой, я хочу приходить в другой дом - туда, где будет он. И он будет сидеть со своими компами, не глядя на меня и не разговаривая, а мне будет безопасно.
Я читала его книги, смеясь на всю маршрутку (Отряд особого назначения), готовила его блюда (курица в горчично-медовом соусе), смотрела его фильмы (Телохранитель Тесс), и мы разговаривали каждый час, что были на связи. Я бесилась, я лезла на стены и не знала, что делать. Мне казалось, что я не имею права бросить Б таким, каким он был сейчас - безработным, бездомным психом, и я понимала, что С осталось так мало времени, что терять его нельзя.
Потом Б повел себя так как повел, пелена спала с моих глаз, я наконец сложила два и два, что нормальные люди делают еще в первые полгода, пошла в Авизу и ОЛХ и через неделю сняла комнату в коммуналке. Я оставила Б свою квартиру, платила ему откупные, чтоб он нашел себе работу, давала деньги маме, платила за коммуналку, работала переводчиком, сводней на международных сатйах знакомств, писала диалоги для местного известного сериала (основной заработок, который и дал мне свободу уйти), работала в Гринченко, и еще пыталась изображать вбд в аспирантуре.
В день переезда Б, по своей привычке, ушел ("чтоб не видеть как ты меня бросаешь") и вещи по лестницам (от лифта тут и на 4 этаж там) таскали мы с мамой - а там был системный блок (Б к тому времени уже отжал мой ноут, купленный мне в подарок на ДР и для моей работы - "ты и на старом справишься, а мне надо для учебы" - со всеми моими архивами) и компьютерное кресло. На следующее утро он позвонил мне и потребовал: "Скажи маме, чтоб она не ела мою курицу". И я была в ахуе, потому что чем бы ни закончился брак, но после того как мужчина часами рассказывает как он уедет (зачем-то именно в Калугу) и умрет под забором, если ты уйдешь, последнее что ты ожидаешь услышать на следующий день - "Скажи маме, чтоб не ела мою курицу". Той маме, что таскала для него тяжелые сумки, терпела его хамство и ездила по его требованию на другой конец города, потому что ему захотелось какую-то хуйню. Наш брак закончился гребанной курицей - вот и вся цена той любви.
Мы прожили в этой комнате 3 месяца. Он писал мне, рассказывая, как нашел гениального психолога, которая сказала ему, что у него акцентуация (а что жена сама психолог и 10 лет говорила то же самое - не?) и что психолог сказала ему что вся беда в том, что он не работает, а если он найдет работу, то все наладится (кто бы мог подумать) и не могла бы я дать еще денег? Потому что деньги, которые я выдавала на то, чтоб он жил и искал работу, он потратил в первую же неделю на одежду. Как всегда. Логика такая: "мне нужна работа программиста - для этого надо учиться программировать - для этого надо похудеть - для этого надо пойти в спортзал - для этого нужна одежда". Хотя одежды у него была целая квартира, он покупал себе пару новых джинс и свитеров каждый месяц, потом мерял и никогда не надевал (я в этом слишком толстый). И именно ее он увез из квартиры, когда съехал через 3 месяца. Не взяв ни всю огромную коллекцию икон, ни все закупленные книги (он мечтал устроить библиотеку, чтоб зазывать к нам людей, чтоб хотя бы так обрести друзей и уважение), кроме половины 12-томника Иоанна Златоустого (зачем он ему?), моего ноута и купленного мне в подарок огромного полотенца, в которое меня можно было завернуть 2 раза. Мелкие точечные вещи - те два единственных подарка, которые хоть что-то значили, а не были протокольной обязанностью.
Все эти месяцы я бухала, как помойный крот. С бухал, и бухала я. У меня была иллюзия, что если я выпью больше, он выпьет меньше, а пить ему вредно. Я пыталась загнать его ко врачу и мы ссорились.
Мы слушали музыку по вечерам, говорили, лежали, обнявшись. Все было дико неправильно. Все было не так. Это была не та жизнь, не тот человек, не те цели, не тот образ жизни. Я не понимала даже, что на самом деле он чувствует ко мне, все было запутанно и сложно. Я все еще искала третий путь, но увязла, как в болоте. А потом Б съехал, и, видимо, сразу к женщине, потому что в марте он уже женился (срок подачи заявления месяц, значит жили они вместе как минимум с января), но я, ушедшая из дома, чтобы жить с мужчиной, и тут не имею права его в чем-либо упрекать. И на НГ мы с С вернулись в мою квартиру. Вещи опять перевезла я, потому что в тот день он был в командировке где-то в другом городе.
Мы так и не расписались. С не хотел (не хочу, чтоб те, кто придут за моими долгами, пришли к тебе), а я хотела, пока хотела детей. Еще я хотела связать нас документами, чтобы в случае чего мне дали знать и пустили в реанимацию (потом оказалось, что в реанимацию пускают и без документов, а вот похоронить не дают). И передо мной встал выбор – или С, или дети. Было понятно, что с ним они невозможны, а мне почти 40, и это последние месяцы-годы, когда я еще могу успеть. И это было последнее, что еще осталось от моего я и моих желаний прошлого. Я серьезно задумалась, я сделала пару ходов конем, и выбрала С. И не только потому что не могла бросить его, больного и слабого, бездомного и нищего, одного и жить с этим. А потому что жить без него для меня было невозможно.
Мне нужно было быть постоянно рядом, мне хотелось все время к нему прикасаться, тискать, обнимать, зажать и слиться, как двум одноклеточным, сожрать и присвоить. Однажды ночью я подползла и укусила его за плечо, а потом отползла назад – и все это не просыпаясь. Утром он показал мне укус и смеялся. Меня било током от прикосновений. Я перестала болеть кроме редких случаев, а, заболев, выздоравливала, просто обняв его и полежав рядом. Я не могла быть вдали больше нескольки часов. Уходя в гости, я рвалась домой уже через 3-4 часа, будто заканчивался заряд моей автономии. Договариваясь о встречах с подругами, я отменяла их, потому что провести полдня где-то с чужими тетками вдали от него было жалким подобием левой руки. Когда он уезжал на работу, меня трясло от страха, что по пути домой он снова выпьет пиво и затормозится, проедет остановку, сядет где-то в чужом дворе, впадет в кому и исчезнет навсегда, а я буду ждать много дней и даже не узнаю где, когда и как он умер. В мае 16го его пытались убить, если вся история правдива, как ее мне рассказали.
Постепенно он бросил пить. Я не заставляла, не требовала и даже не просила. Просто ушла мотивация. У него была я, был дом, кот, наши мелкие праздники. Пить ему стало не нужно. И он снова хотел жить и перестал гробить себя. Я вообще ему ничего не запрещала – и постоянно спорила с собой, правильно ли делаю, не закручивая гайки и не следя за диетой. Но решила, что загонять больного в концлагерь имени Здорового Образа Жизни – путь к смерти более верный, чем курение и 0,5 пива. Он перестал ходить на работу, потому что перестали слушаться ноги – и как бы это ни звучало, мне стало легче. Потому что теперь в редкие выходы куда-то он ездил на такси, и я знала, что он в безопасности. Меня беспокоила невозможность прогулок для него, его зависимость и беспомощность. Я знаю по себе, по опыту жизни у Ульяны, как тяжело быть слабым, беспомощным и зависимым – и это мне. А как это должно быть ему, такому сильному человеку с таким бурным прошлым? Но здесь он боролся со своими демонами так, как не боролся никто из тех, кого я знала. И за это я любила и уважала его еще сильнее. На то, чтоб бежать в атаку и делать подвиг в подходящий момент и на адреналине нужно куда меньше сил, чем на то, чтоб день за днем, час за часом направлять свою волю на укрощение гордости, смирение перед болезнью и слабостью и старание не причинять окружающим дополнительные трудности.
Мы не расписались, и в Церкви я стала изгоем. Прежде чем я успела что-то сообразить, священник местного храма обвинил меня в блуде (смешно, у нас и секса-то не было, с его диабетом) и запретил приходить без штампа. Чем поставил меня перед выбором – не ходить вообще или ходить и врать. И я стала ездить на Соломенку раз в полгода, ведь в Рождество и Пасху призваны все, отказать впустить не имеют права. Когда однажды я попыталась встретить Пасху в нашем храме, тот же священник пытался не дать мне причаститься, и здесь уже я потребовала допуска.
Как ни странно, в последние годы основным для него стал именно этот вопрос – вопрос веры и отношений с Богом и Церковью. Здесь мы не были согласны, как не были согласны в политике и многом другом.
А потом наступил 22г, и все то, что было потом. И именно тогда я стала испытывать какую-то особенную нежность, словно к умирающему ребенку. Которую приходилось скрывать, чтоб не давить, не навязываться, не пугать. Как скрывать страхи и истерику. Время приближалось слишком очевидно, и в нем становилось все меньше его и все больше ребенка. И в последние месяцы мне просто некого было удерживать. Осталась оболочка из костей, кожи и детских реакций. Каждый раз, выходя из себя, я напоминала себе, что сейчас со мной говорит не он – со мной говорит болезнь и Смерть, просто использующая его тело.
Но именно с ним я стала той мной, которая есть сейчас. Как он это делал? Он воспитал сотни бойцов и сберег столько жизней (и много забрав), что ему не нужны были какие-то сложные приемы. Все что он делал, это говорил: ты это хочешь? Иди и делай. Ты хочешь работать с вот этим? Я ему не доверяю, я знаю о нем вот такую историю. Но если хочешь – иди и делай.
И я шла. И я делала. Он закрыл какую-то огромную дыру во мне, просто по капле перелив свою силу и уверенность. И даже сейчас, несмотря на потерю, она постепенно закрывает новую пустоту.
Меня больше ничего не триггерит. Я вижу людей, вижу их силы и слабости, ценю их за то и другое. Но меня не штормит. Мне не хочется схватить и убежать, закрыть, спасти и оберегать. Люди взрослые, разберутся сами. А нет – ну и фиг с ними.
Меня не штормит, не бесит, не плющит, не шатает и не мотыляет. Мне уже давно не интересны вопросы м-ж, и кто кому чего должен и должна ли женщина работать и кто такой настоящий мужчина. Любые обсуждения такого рода звучат для меня маркером личностной незрелости. Потому что если тебе 40+ и ты все еще не знаешь м ты или ж и кому ты чего должен, то пойди и убейся. Я знаю главную тайну любви, но ее никому нельзя объяснить, потому что никто не переживший ее, понять не сможет.
А она проста: люби, и будешь одарен в ответ. Не стой, не жди, не проси, не считай, не вымеряй. Не спрашивай что дадут тебе в ответ. Делай первый ход. Иди вперед сам и сам дари. И получишь намного больше. Ты получишь самого себя, как минимум.
И именно этого мне никогда не удавалось объяснить на АВ.