Я наивно предполагала, что «гангрена» - это такое слово, которое открывает все двери. Вот несешься ты на всех парах, упираешься лбом в преграду, выкрикиваешь «гангрена», и тебя пропускают дальше. Потому что всякому понятно, что здесь нельзя терять время, все делать надо очень быстро, и это вопрос жизни и смерти примерно так же, как «инсульт» или «перитонит». Но не тут-то было. Сначала я объяснялась внизу в регистратуре, и они сказали, что ничего не понимают  в таких бумажках, но, возможно, в них понимает терапевт. Потом я объяснялась с регистратурой на этаже терапевтов. «Ничего не знаю, это ваши проблемы», сказали мне там. Потом я изобразила безумную в кабинете терапевтши, добившись от нее максимума – скриншота экрана с фамилией мужа в базе, как единственное доказательство его существования в системе.

И на следующий день мы поехали в 5ю, где никто не потребовал таких бумажек. Его положили, и это было безумно долго и утомительно, и в тот же день прооперировали и назначили капельницы.

Но ни в тот день, ни еще 4 я не сумела не только добиться хоть какой-то информации о том, что происходит, что делается и будет делаться и сколько дней, но даже имени лечащего врача. Примерно на 5й нам наконец сказали, с кем разговаривать, и мальчик Мансур (хороший, кстати, мальчик) наконец сказал, что рана порозовела и прогноз оптимистичный.

Его продержали на капельнице еще неделю, а на меня свалился тот самый ковид-омега. Температура 40, слабость и невозможность шевелиться. С утра я хватала такси, приезжала в больницу, закупала капельницы еще на несколько дней, потом обратно такси, домой, болеть и… работать. В те дни мне снова пришло много заказов, и неожиданно – дорогих.

Мужа выписали 18 февраля. Я закончила болеть и даже почти смогла есть. Жизнь налаживалась. Но возникла новая проблема – перевязки. Всего каких-то 5 лет назад я падала в обморок от одной мысли, что придется сделать укол. Неприкосновенность чужих границ, нерушимость человеческого тела и все такое. Как я, своими руками, смогу воткнуть иголку в живого человека, да еще родственника? Сейчас я делаю их на раз, а ампулы открываю за несколько секунд. Но это не то же самое, что делать перевязки больному с открытой раной. И я кинулась искать медсестру. Раньше медсестра жила в нашем же доме, одноклассница моего брата, но она уже несколько лет как уехала в Италию. Интернет дал мне список в десятки медсестер, но большинство из них только делали те же самые уколы и не имели дел с ранами. А мне важнее было даже не то, что ее сделает другой, а что человек более опытный будет контролировать течение заживания и скажет, если появится тревожный симптом. Но бабло побеждает зло, как известно. Расценки медсестер начинались от 500 грн, при необходимости делать это ежедневно минимум 3 мес.  – таких денег у нас точно не было. И делать их начала я сама. В первый раз – трясущимися руками, а потом все проще и рутиннее.

И где-то в те же дни мама, спокойно пропускающая более серьезные вещи, придрадась к моему кашлю. А после ковида у меня был бронхит. Ведь, как известно, бронхит и я, я и бронхит – это почти как Ленин и партия. Но пиар, сделанный прошлым годом ковиду, плохо повлиял на маму, ей везде виделся призрак неминуемой гибели, и, чтоб от меня отстали, я согласилась пойти в платную клинику около дома.

Прием стоил 400 грн. Пришлось подняться на 3 этаж пешком – боковая лестница одного из этих навороченных новых домов в жк, которые вроде бы дают пространство для офисов и магазинов, но на деле человеку не совсем молодому и здоровому туда переться не захочется никогда. Во-первых, 3 этаж. Во-вторых, лестница полупрозрачная – из узких ступенек, скрепленных планкой. И, когда спускаешься, ты не видишь пустот (хотя спускаться и так сложно), а когда поднимаешься, ты еще и видишь пустоту под ногами. Плюс стеклянные боковые панели перил. И мой страх высоты. Внутри все сверкало белым, мрамором, электрификацией и индустриализацией, и пахло деньгами и технологиями. И помню, что сидя под кабинетом, подумала я тогда – вот передо мной два пути больных в/на. Путь бедняков – погоня за бумажкой, грязные палаты на 5 человек с заляпанными простынями, постоянно сбивающимися с кроватей, покупка капельниц за свой счет, минимальное внимание врачей, за которыми нужно гоняться по всей больнице, и несъедобная еда. И путь тех, кто может себе позволить эти 400 грн за прием. А это уже вычеркивает всех стариков и малоимущих. Т.е. примерно 80-90% населения.

21го в понедельник я, наконец, доехала до эндокринолога с результатами мужа. Официально он не принимал в тот день, но я напросилась и свалилась незваная. Пришлось долго ждать. Но у меня было стойкое чувство, что почему-то это необходимо сделать прямо сейчас, и нельзя затягивать.

23го, как водится, мы отметили 23 февраля. А затем началось то, что началось.

Первым делом в магазинах пропала любая еда. А в аптеках – лекарства. И тем еще квестом стала добыча перевязочных материалов. Пропали даже бинты, сердечные, сахопроснижающие, даже перцовый пластырь стал раритетом. И, чтоб в аптеку попасть, приходилось выстаивать по 2 часа в очереди. Но затем постепенно жизнь стала налаживаться. Вновь появились лекарства и еда, и рана заросла уже более чем на половину. Начали даже формироваться ткани, которые находятся прямо под кожей, и я ожидала, что еще месяц-полтора,  и нарастет кожа. И закончатся перевязки.

Но, если вы думаете, что это был конец, то нет. Это было только начало. Потому что в эти дни у нас выключили отопление.