Хроники вампиров



Книга первая


Часть первая

— Понимаю, – задумчиво сказал вампир и медленно пересек комнату. Он долго стоял у окна, освещенный тусклыми фонарями Дивисадеро-стрит и фарами проезжавших мимо машин. Теперь молодой человек мог разглядеть обстановку комнаты более отчетливо – стулья, круглый дубовый стол, на стене – умывальник и зеркало. Он поставил портфель на стол и выжидающе посмотрел на вампира.

— Вы уверены, что у вас хватит пленки? – спросил вампир, оборачиваясь. Теперь молодой человек увидел его в профиль. – Достаточно, чтобы записать историю целой жизни?

— А как же. Если жизнь интересная. Иногда, если повезет, я беру три-четыре интервью за ночь. Но история должна быть захватывающая. Ведь это только справедливо, не так ли?

— Восхитительно справедливо, – ответил вампир. – В таком случае, мне бы хотелось рассказать вам историю моей жизни. Очень хотелось бы.

— Отлично, – сказал молодой человек и, поспешно вытащив из чемодана портативный магнитофон, проверил кассеты и батарейки. – Ужасно интересно послушать, почему вы в это верите. Почему вы...

— Нет, – резко оборвал вампир. – Не надо так начинать. Ваше оборудование готово?

— Да, — ответил молодой человек.

— Тогда присаживайтесь. Сейчас я включу верхний свет.

— А я думал, вампиры не любят света, – возразил молодой человек. – Если вы считаете, что темнота способствует атмосфере... Он замолчал. Вампир стоял спиной к окну и наблюдал за ним. Молодой человек не мог разглядеть лица, но его поразило что-то необычное в облике собеседника. Он хотел было закончить фразу, но ничего не сказал и с облегчением вздохнул, когда вампир направился к столу и протянул руку к лампочке.

Комната наполнилась резким желтоватым светом. Увидев вампира, молодой человек не смог подавить возгласа изумления и схватился за край стола.

— Господи Боже! – прошептал он и, лишившись дара речи, уставился на вампира.

Кожа вампира была ослепительно-белой и гладкой, его лицо казалось бы безжизненным, словно статуя из слоновой кости, если бы не блестящие зеленые глаза, которые напряженно рассматривали молодого человека, словно огоньки в отверстиях черепа. Но затем вампир улыбнулся почти грустно, и гладкая белая поверхность его лица исказилась с неуловимой гибкостью, словно в мультфильме.

— Теперь видите? – тихо спросил он. Молодой человек вздрогнул и поднял голову, как будто желая укрыться от ослепительного света. Его глаза медленно рассматривали прекрасно сшитый черный пиджак, который он едва заметил в баре, длинные складки плаща, черный шелковый галстук, изящно завязанный у горла, и воротничок, белому, как кожа вампира. Он разглядывал густые черные волосы вампира, зачесанные волнами за уши, завитки волос, едва доходившие до воротника.

— Все еще хотите взять интервью? – спросил вампир.

Молодой человек закивал с открытым ртом, и наконец выдавил:

— Да.

Вампир медленно сел напротив и, наклонившись к нему, ласково и доверительно произнес:

— Не бойтесь. Включайте магнитофон.

Он перегнулся через стол. Молодой человек в ужасе отпрянул, по щекам текли струйки пота. Вампир похлопал его по плечу и сказал:

— Поверьте, я не причиню вам вреда. Мне нужна эта возможность. Пока что вы даже не представляете себе, как для меня это важно. Теперь прошу вас, начинайте. Он убрал руку и занял свое место.

Ему пришлось подождать, пока молодой человек не вытер платком лоб и губы, не подключил дрожащими пальцами микрофон, не нажал кнопку и не сказал, что все готово.

— Вы ведь не всегда были вампиром? – начал он.

— Нет, — ответил вампир. – Мне было двадцать пять лет, когда я стал вампиром. Это случилось в 1791 году.

Молодого человека поразила точность даты, и он сам повторил ее, а затем спросил:

— Как же это случилось?

— На этот вопрос существует простой ответ. Мне бы не хотелось давать простые ответы, – сказал вампир. – Думаю, я бы предпочел рассказать вам всю историю целиком...

— Да, – быстро ответил молодой человек. Он скомкал носовой платок и еще раз вытер губы.

— Произошла трагедия... – начал вампир. – Мой младший брат... Он умер. — Он сделал паузу. Молодой человек прочистил горло и снова вытер лицо, а потом нетерпеливо засунул платок в карман.

— Это не слишком болезненные воспоминания? – робко спросил он.

— У вас сложилось такое впечатление? – спросил вампир. – Нет. — Он покачал головой. — Дело в том, что эту историю я рассказывал всего один раз в жизни. Это было так давно. Нет, не болезненные...

Тогда мы жили в Луизиане. Мы получили землю и основали две плантации индиго на реке Миссисипи, совсем рядом с Новым Орлеаном...

— А, так вот откуда акцент? – тихо сказал молодой человек. Вампир посмотрел ему прямо в глаза.

— Я говорю с акцентом? – расхохотался он.

Молодой человек торопливо ответил:

— Я заметил его еще в баре. Когда спросил, чем вы зарабатываете на жизнь. Совсем незаметный, просто согласные слишком твердые. Я и не думал, что это французский акцент.

— Все в порядке, – заверил его вампир. – Я не столько шокирован, сколько притворяюсь. Дело в том, что я иногда о нем забываю. Позвольте, я продолжу...

— Прошу вас, – сказал молодой человек.

— Я говорил о плантациях. Они имеют непосредственное отношение к тому, что я стал вампиром. Но до этого я еще дойду. Наш образ жизни на плантациях был одновременно роскошным и примитивным. Сами мы считали его необычайно привлекательным. Понимаете, в Луизиане мы жили так, как никогда не смогли бы жить во Франции. Возможно, нам так только казалось из-за необузданной, дикой природы. Я помню мебель из Европы, наполнявшую дом, – улыбнулся вампир, – и клавикорды. Сестра часто играла на них. Летом, по вечерам, она садилась за инструмент, спиной к открытым французским окнам. До сих пор помню эту пронзительную, быструю музыку, и болото, простиравшееся за ее спиной, силуэты кипарисов и висячего мха на фоне вечернего неба. И звуки болота: хор невидимых созданий, крик птиц. Думаю, нам нравилось жить вдали от цивилизации: из-за этого мебель из розового дерева становилась еще более драгоценной, а музыка – более изысканной и желанной. Даже когда глициния испортила ставни на окнах мансарды и пробила себе путь сквозь белые кирпичи, – это произошло меньше, чем за год, – да, нам это нравилось. Всем, кроме моего брата. Не помню, чтобы я слышал, как он жаловался, но я знал, что он чувствует. К тому времени мой отец уже умер, я стал главой семьи и постоянно защищал его от матери и сестры. Они хотели, чтобы он отдавал визиты и посещал вечера в Новом Орлеане, но ему это было не по душе. Кажется, к двенадцати годам он совершенно прекратил выходить в общество. Значение для него имели только молитвы – молитвенник и жития святых в кожаном переплете.

Наконец я выстроил молельню подальше от дома, где он проводил большую часть дня, а зачастую и вечер. Поистине, ирония судьбы. Он был таким необычным, ни на кого не похожим, а я – совершенно заурядным! Во мне не было абсолютно ничего нестандартного, – улыбнулся вампир. — Иногда по вечерам я отправлялся к нему и находил его в саду, за молельней. Там, сидя на каменной скамье, я поверял ему свои проблемы, осложнения с рабами, рассказывал, как не доверяю надсмотрщику, погоде, маклерам... обо всех неприятностях, которые в совокупности и составляли мое существование. Он выслушивал меня, сделав несколько замечаний, всегда сочувственных, и я уходил под впечатлением, что он решил за меня все проблемы. Я думал, что не смогу отказать ему ни в чем, и поклялся, что как ни будет сложно его потерять, я позволю ему стать священником, когда наступит срок. Конечно, я заблуждался. — Вампир замолчал.

Какое-то время молодой человек сидел молча, уставившись на него, затем вздрогнул, словно пробудившись от глубоких раздумий. А затем, путаясь в словах, спросил:

— А, так он не захотел стать священником?

Вампир пристально смотрел на него, пытаясь разгадать выражение его лица, а затем сказал:

— Я имею в виду, что заблуждался на собственный счет. Я был не прав, что не смогу отказать ему ни в чем. — Он перевел взгляд на дальнюю стену, затем на подоконник. — У него начались видения.

— Настоящие видения? – спросил молодой человек неуверенно, как будто на самом деле он думал о чем-то другом.

— Не думаю, – ответил вампир. – Это произошло, когда ему было пятнадцать. Он был очень красив: гладкая кожа, огромные голубые глаза. Он был цветущим мальчиком, не таким худым, как я сейчас и каким был тогда... Но глаза... Когда я смотрел в его глаза, мне казалось, что я стою один на краю света... на бескрайнем океанском пляже… меня окружает только мягкий рокот волн. Так вот, – продолжил он, не отводя взгляда от подоконника. – У него начались видения. Сначала он лишь намекал на это и совершенно перестал есть. Он поселился в молельне. В любой час дня и ночи я находил его на голом каменном полу: он стоял на коленях перед алтарем. На саму молельню он больше не обращал внимания. Он перестал зажигать свечи, менять покровы на алтаре и даже выметать листья. Однажды ночью я по-настоящему встревожился. Я стоял в розовых кустах и целый час наблюдал за ним, но он так и не двинулся с места, ни разу не опустил руки, вытянутые в форме креста. Рабы считали его сумасшедшим, – вампир в удивлении приподнял брови, – я же был убежден, что он лишь... чрезмерно усерден. Что в своей любви к Богу он, возможно, зашел слишком далеко. Затем он рассказал мне о видениях. Святой Доминик и святая Дева Мария явились к нему в молельню и сказали, что он должен продать все наши владения в Луизиане, всю нашу собственность и использовать деньги во Франции, на Божье дело. Мой брат должен был стать великим религиозным вождем, вернуть страну к прежним страстям, повернуть вспять ход истории, взбунтоваться против атеизма и Революции. Конечно, своих денег у него не было. Я должен был продать плантации, дома в Новом Орлеане и отдать ему деньги.

Вампир снова замолчал. Молодой человек в изумлении рассматривал его, не шевелясь.

— А... простите, – прошептал он, – Что вы сказали? Вы продали плантации?

— Нет, – сказал вампир с неизменно спокойным лицом. – Я посмеялся над ним. А он... Он пришел в негодование. Он твердил, что его просьба исходит от самой Девы Марии. Кто я такой, чтобы пренебрегать ей? В самом деле, кто? – тихо спросил он, словно опять размышляя об этом. – Действительно, кто? И чем больше он пытался убедить меня, тем больше я смеялся. Я объяснял ему, что это чепуха, порождение незрелого и даже болезненного ума. Я сказал, что совершил ошибку, построив молельню. Я немедленно сотру ее с лица земли. Он отправится в школу в Новом Орлеане, где у него выбьют подобную чушь из головы. Не помню все, что я сказал, но помню свои чувства. Помимо того, что я презрительно отмахнулся от него, я подспудно испытывал гнев и разочарование. Я был горько разочарован. Я абсолютно ему не поверил.

— Но это можно понять, – быстро сказал молодой человек, едва вампир сделал паузу. Выражение изумления немного смягчилось. – То есть, ему бы никто не поверил.

— Вы считаете, что это можно понять? – взглянул вампир на молодого человека. – Мне кажется, дело здесь в порочном эгоизме. Позвольте, я объясню. Как я уже говорил, я любил брата, и подчас считал его святым. Я поощрял его молитвы и медитации и был готов отказаться от него ради служения Богу. Если мне рассказывали о святых из Арля или Лурдеса, которых посещали видения, я верил этому. Я был католиком, я верил в святых. Я зажигал свечи в церквях перед их статуями, я видел их изображения, их символы, знал их имена. Но я не верил и не мог поверить собственному брату. Я не только не верил, что он видел видения, я не мог ни на минуту представить себе этого. Но почему? Потому что он – мой брат. Святой? Да. Необычный? Определенно. Но Франциск Ассизский? Нет. Только не мой брат. Это эгоизм. Понимаете?

Молодой человек подумал, прежде чем отвечать, затем кивнув и сказал, что кажется понимает.

— Возможно, у него были видения, – сказал вампир.

— Так вы... Вы точно не знаете... были или нет?

— Нет, но я точно знаю, что его уверенность не поколебалась ни на секунду. Я точно знаю, что в ту ночь он вышел из моей комнаты в смятении и горе. Он не усомнился ни на мгновение. А через несколько минут он погиб.

— Как? – спросил молодой человек.

— Он вышел на галерею и недолго стоял на каменной лестнице. Потом он упал. Когда я сбежал вниз по ступенькам, он уже был мертв, – сломал шею. Вампир, словно ужаснувшись, покачал головой, но лицо его осталось спокойным.

— Вы видели, как он упал? – спросил молодой человек. – Он что – оступился?

— Нет. Но двое слуг стали свидетелями случившегося. Они сказали, что он посмотрел вверх, словно узрел что-то в воздухе. Потом он качнулся всем телом, как будто подхваченный ветром. Один из них рассказывал, что он собирался что-то сказать, когда упал. Я тоже думал, что он собирается что-то сказать, но в этот момент отвернулся от окна. Я стоял к нему спиной, когда услышал шум. — Он посмотрел на магнитофон. – Я не мог простить себя. Я чувствовал себя в ответе за его смерть. Все остальные, очевидно, тоже так считали.

— Но как они могли? Вы же сказали, что они были свидетелями его падения?

— Прямых обвинений не было. Они просто знали, что между нами произошло нечто неприятное. Что мы поссорились за несколько минут до несчастного случая. Слуги слышали нас. Мать слышала нас. Мать беспрестанно спрашивала, что произошло, почему мой брат, обычно такой тихий, повысил голос. К ней присоединилась сестра. Естественно, я отказался отвечать. Я был настолько потрясен, настолько несчастен, что не мог сохранять терпение. Я только смутно знал, что они не должны узнать о его "видениях». Они не должны узнать, что в конце он превратился не в святого, а всего лишь в фанатика. Сестра слегла, предпочитая не ходить на похороны, мать рассказывала всему приходу, что в моей комнате произошло нечто чудовищное, а я скрываю это. Из-за сплетни, пущенной моей собственной матерью, меня даже допросила полиция. Наконец пришел священник и потребовал ответа на вопрос: что произошло. Я не отвечал. Я сказал, что мы поспорили. Меня не было на галерее, когда он упал, но все смотрели на меня как на убийцу. Я и сам чувствовал, что виновен в его смерти. Два дня я просидел в гостиной у его гроба и думал только о том, что убил его. Я смотрел на его лицо, пока перед глазами не поплыли черные пятна, и чуть не упал в обморок. При падении он раскроил себе череп, и голова на подушке была неправильной формы. Я заставлял себя рассматривать ее, потому что не мог выносить страданий и запаха разложения. Я снова и снова испытывал искушение открыть его глаза. Это были безумные мысли и безумные импульсы. Чаще всего я думал: я посмеялся над ним, я ему не поверил. Я не был добр к нему. Он упал из-за меня.

— Это произошло на самом деле, правда? – прошептал молодой человек. – Вы рассказываете мне о реальных событиях?

— Да, – ответил вампир, не удивившись. – Я хочу продолжить свой рассказ. Но его взгляд лишь скользнул по молодому человеку и вернулся к окну. Он не проявлял особого интереса к молодому человеку, который был поглощен безмолвной внутренней борьбой.

— Но вы сказали, что точно не знаете о видениях, что вы, вампир... точно не знаете...

— Я предпочитаю рассказывать все по порядку, – сказал вампир. — Я хочу продолжать рассказывать вам о событиях по мере того, как они происходили. Нет, о видениях мне ничего не известно. По сей день. Он молчал, пока молодой человек не сказал:

— Да, прошу вас, пожалуйста, продолжайте!

— Что ж, я захотел продать плантации. Я не хотел больше видеть ни дом, ни молельню. В конце концов, я передал их агентству, которые должны были управлять ими от моего имени, чтобы мне не приходилось ездить туда. Я перевез мать и сестру в один из городских домов в Нью-Орлеане. Конечно же, мысли о брате не покидали меня ни на минуту. Я думал только о его теле, гниющем в земле. Его похоронили в Нью-Орлеане, на кладбище Людовика Святого, и я всеми силами пытался избежать приближения к кладбищенским воротам. Но, тем не менее, я постоянно думал о нем. Пьяный ли, трезвый, я видел, как его тело разлагается в гробу, и не мог с этим смириться. Снова и снова мне снилось, как он стоит на верхней ступеньке лестницы, а я держу его за руку, ласково с ним разговариваю, прошу вернуться в спальню, говорю, что верю ему, что он должен молиться, чтобы я обрел веру. Тем временем рабы в Пуант дю Лаке (так называлась моя плантация) начали поговаривать о призраке на галерее, и надсмотрщик не мог поддерживать порядок. В светском обществе моей сестре задавали оскорбительные вопросы, и она превратилась в истеричку. Она не была истеричкой по натуре. Она просто считала, что должна реагировать таким образом. Я без конца пил и старался проводить дома как можно меньше времени. Я влачил существование человека, который хочет умереть, но не имеет мужества сам покончить с жизнью. Я в одиночестве бродил по темным улицам и закоулкам, напивался до обморочного состояния в кабаре. Я уклонился от двух дуэлей больше из апатии, чем из трусости, и воистину мечтал быть убитым. Но, наконец, я подвергся нападению. Его мог совершить кто угодно – мое приглашение распространялось на моряков, воров, маньяков – на всех желающих. Но им оказался вампир. Однажды ночью он подловил меня у ступенек моего дома и оставил меня умирать – так я решил.

— То есть, он пил вашу кровь? – спросил молодой человек.

— Да, – засмеялся вампир. – Он пил мою кровь. Так это делается.

— Но вы выжили? – сказал молодой человек. – Вы сказали, что он оставил вас умирать?

— Он истощил меня практически до смерти. Ему этого было достаточно. Как только меня нашли, то уложили в постель. Я был в смятенных чувствах, абсолютно не сознавал, что произошло. Кажется, я решил, что от пьянства со мной случился удар. Я ожидал смерти и отказывался есть, пить или разговаривать с доктором. Мать позвала за священником. К тому моменту началась лихорадка, и я рассказал священнику, ничего не скрывая, о видениях моего брата и обо всем, что натворил. Помню, как сжал его руку и заставил несколько раз поклясться хранить молчание.

— Я знаю, что не убивал его, – сказал я священнику. – Дело в том, что я не могу жить теперь, когда он умер. После того, как я обошелся с ним.

— Это смешно, – ответил он. – Конечно, вы будете жить. С вами все в порядке, но вы слишком снисходительны к себе. Вы нужны вашей матери, не говоря уже о сестре. Что касается вашего брата, то он был одержим дьяволом. Меня так потрясли его слова, что я не мог возражать. Он объяснил, что его видения – порождение дьявола, влияние дьявола распространилось по всему свету: во власти дьявола вся Франция, а Революция – его величайший триумф. Брата можно было спасти, только связав его, усердно молясь и изгоняя дьявола. Его должны были крепко удерживать, пока дьявол неистовствует в его теле. "Именно дьявол сбросил его со ступенек, это вполне очевидно, – объявил он. – Вы говорили не с братом, но с дьяволом. Его слова привели меня в ярость. Раньше я считал, что дошел до предела, но оказалось, что это не так. Он продолжал говорить о дьяволе, о культе вуду среди рабов и случаях одержимости в других частях света. Я обезумел. Я крушил все, что попадалось под руку, чуть не убив его.

— Но ваша сила… сила вампира…, – спросил молодой человек.

— Я был вне себя, – объяснил вампир. – На такое я не способен был даже в добром здравии. Сейчас эта сцена вспоминается лишь обрывками и кажется фантастической, но я все же помню, что выставил его через черный ход, погнал по двору и прижал к кирпичной стене кухни, где бил головой об стену, пока едва не убил. Когда меня в конце концов усмирили, я полностью обессилел. Мне сделали кровопускание. Дураки. Но я говорил о другом. Именно тогда я осознал степень моего эгоизма. Возможно, в священнике я увидел его отражение. Его презрительное отношение к моему брату напоминало мое собственное. Его незамедлительные и низкие придирки относительно дьявола, его отказ даже вообразить, что святость могла существовать так близко.

— Но ведь он верил в одержимость дьяволом?

— Это гораздо более мирское понятие, – немедленно ответил вампир. – Люди, переставшие верить в Бога или в добро, тем не менее, продолжают верить в дьявола. Не знаю, почему. Хотя нет, знаю. Зло существует всегда, а добро сложно до бесконечности. Но вы должны понять: одержимость – это способ предположить, что человек безумен. Я чувствовал, что священник считает именно так. Я уверен, что он увидел безумие. Возможно, он и раньше провозглашал безумцев одержимыми. Не обязательно видеть Сатану, когда изгоняешь его. Но оказаться в присутствии святого… Поверить, что у святого было видение… Нет, наш отказ поверить, что такое случается среди нас – чистый эгоизм.

— Никогда не думал об этом, – сказал молодой человек. – Но что произошло с вами? Вы сказали, что из-за кровопускания вы чуть было не погибли.

Вампир засмеялся: "Да, совершенно верно. Но вампир вернулся в ту же ночь. Видите ли, он хотел получить Пуант дю Лак, мою плантацию.

Было очень поздно, сестра уже заснула. Я помню ту ночь так отчетливо, словно это произошло вчера. Он вошел из внутреннего дворика, беззвучно отворил французские двери – высокий бледный человек с густыми светлыми волосами, двигавшийся грациозно, почти по-кошачьи. Он аккуратно прикрыл шалью глаза моей сестры и прикрутил фитиль лампы. Она дремала рядом с умывальником, держа в руках ткань, которой вытирала мне лоб. До утра сестра так и не пошевелилась. Но к тому времени я уже был другим.

— Каким – другим? – спросил молодой человек.

Вампир вздохнул. Он откинулся в кресло и оглядел стены. "Поначалу я подумал, что это врач или человек, которого моя семья вызвала с целью вернуть мне рассудок. Но я сразу же отмел подобные подозрения. Он приблизился к моей постели и наклонился. Лампа осветила его лицо, и я понял, что передо мной – не просто человек . Его серые глаза горели неестественным светом, а длинные белые пальцы определенно не принадлежали человеческому существу. В тот момент я все понял, и его слова лишь подтвердили мою мысль. То есть, едва увидев его, я был ослеплен его неестественной аурой; я знал, что никогда прежде не встречал подобного создания; я был уничтожен. Самолюбие, которое не могло представить себе возможность присутствия рядом с собой необычного человека, было раздавлено. Все мои концепции, чувство вины и стремление к смерти казались жалкими и незначительными. Я полностью забыл о себе! – воскликнул он, бесшумно касаясь своей груди кулаком. – Я абсолютно забыл о себе. В тот же самый момент передо мной открылись удивительные горизонты, далее я испытывал лишь возрастающее удивление. Пока он говорил со мной, рассказывал, кем я могу стать, какой была его жизнь раньше и во что она превратилась, мое прошлое сгорело дотла. Я увидел со стороны собственное существование, его тщеславие, самодовольство, бесконечный побег от мелких раздражающих факторов, служение Богу и Деве Марии, а также горстке святых, чьи имена наполняли мои молитвенники, но которые не могли изменить ограниченность материалистического существования. Я увидел настоящих богов, богов большинства мужчин – пища, напитки, безопасность в конформизме… они превратились в пепел.

Лицо молодого человека напряглось, выражая смесь смущения и изумления.

— Итак, вы решили стать вампиром? – спросил он. Вампир молчал.

— Решил? Неподходящее слово. Однако не могу сказать, что с того момента, когда он вошел в комнату, это было неизбежно. В самом деле. Но все же назвать это решением я также не могу. Правильнее будет сказать, что когда он замолчал, другого решения для меня не существовало, и я последовал за ним, не оглядываясь назад. За одним исключением.

— За каким?

— Мой последний рассвет, – сказал вампир. – В то утро я еще не был вампиром. Я встретил свой последний рассвет.

Я помню его в мельчайших подробностях, хотя не одного другого вспомнить не могу. Я помню первое мерцание света в окне, бледное небо за кружевными занавесками и разрастающееся яркое свечение за листьями деревьев. Наконец в окне показалось солнце. Кружево отбросило тени на каменный пол и на спящую сестру, на шаль, покрывавшую ее плечи и голову. Едва согревшись, она, не просыпаясь, убрала шаль. Солнце светило ей прямо в глаза, и она крепко сжала ресницы. Потом оно осветило стол, на который сестра склонила голову, и его отражение засверкало в воде в кувшине. Я почувствовал его тепло на ладонях, затем – на лице. Я лежал в постели, размышляя об услышанном. И тогда я попрощался с рассветом и превратился в вампира. Это был… последний рассвет.

Вампир снова смотрел в окно. Он так внезапно замолчал, что молодой человек, казалось, услышал наступившую тишину. Потом до него донесся уличный шум – оглушающий грохот грузовика; лампочка над головой закачалась. Грузовик проехал мимо.

— Вам его не хватает? — спросил он тонким голосом.

— Да нет, – сказал вампир. – На свете так много других вещей. Но о чем мы? Вам интересно, как это произошло, как я стал вампиром?

— Да, – сказал молодой человек. – В чем конкретно вы изменились?

— Конкретно я объяснить не могу, – сказал вампир. – Я могу описать, облечь эти перемены в слова, которые заставят вас понять, что доля меня это значило. Но конкретно я ответить не могу. Так же, как не смог бы конкретно рассказать о сексе, если вы никогда им не занимались.

Казалось, что молодому человеку внезапно пришел в голову новый вопрос, но вампир уже продолжал.

— Как я и говорил, этот вампир, Лестат, хотел завладеть плантацией. Слишком земная причина для того, чтобы подарить жизнь, которая продлится до конца света; но он был личностью не слишком разборчивой. Он не рассматривал небольшую популяцию вампиров как закрытый клуб. У него были человеческие проблемы — слепой отец, который не знал, что его сын стал вампиром и не должен был этого узнать. Жить в Новом Орлеане было слишком сложно, учитывая его потребности и необходимость заботиться об отце, и ему понадобился Пуант дю Лак.

На следующий же вечер мы отправились на плантацию, устроили слепого отца в главной спальне, и я продолжил превращение. Не могу сказать, что оно состояло из одной конкретной стадии, хотя, естественно, присутствовала определенная ступень, перейдя которую я уже не мог вернуться. Произошло несколько событий, первым из которой стала смерть надсмотрщика. Лестат взял его во сне. Я должен был наблюдать и одобрять. То есть, стать свидетелем лишения человека его жизни в доказательство моих убеждений. Без сомнения, это оказалось самым сложным. Я уже говорил, что собственная смерть меня не страшила. Однако я был слишком щепетилен, чтобы расстаться с жизнью сам. Но я, безусловно, высоко ценил жизнь других людей. К тому же, из-за моего брата во мне развился ужас перед смертью. Мне пришлось смотреть за тем, как надсмотрщик с криком просыпается, старается обеими руками отбросить Лестата, потом лежит, пытаясь сопротивляться хватке Лестата, и затем слабеет от потери крови и умирает. Он умер не сразу. Мы стояли в его узкой спальне добрые полчаса и наблюдали за его смертью. Часть моего превращения, иначе Лестат никогда не остался бы с ним. Далее — необходимость избавиться от трупа надсмотрщика. Мне становилось дурно. Я был уже слаб, охвачен лихорадкой и не мог сдерживаться. Труп вызвал у меня тошноту. Лестат смеялся и бессердечно сказал, что я настолько изменюсь, превратившись в вампира, что тоже посмеюсь. В этом он ошибся. Я никогда не смеюсь над смертью вне зависимости от того, как часто и регулярно являюсь ее причиной.

Но все по порядку. Нам пришлось поехать вверх по реке, пока мы не достигли открытого поля и не оставили там надсмотрщика. Мы порвали его одежду, украли деньги и испачкали его рот спиртным. Я знал его жену, проживавшую в Новом Орлеане, и представлял себе отчаяние, которое она испытает, когда тело мужа будет обнаружено. Но еще больше, чем сочувствие к ней, я ощущал боль из-за того, что она никогда не узнает, что же произошло в действительности, что никакого разбойничьего нападения на пьяного мужа не было. Пока мы избивали тело, оставляя следы на лице и плечах, я возбуждался все больше и больше. Конечно, вы должны понимать, что все это время вампир Лестат казался мне сверхъестественным. Он был для меня таким же далеким от человечества, как библейский ангел, но его чары имели ограниченную власть. Я рассматривал свое превращение в вампира с двух точек зрения. Первая – просто чары. Лестат завладел мной на смертном ложе. Но вторая – страсть к саморазрушению, мое желание стать проклятым. Именно в эту открытую дверь и вошел Лестат, как в первый, так и во второй раз. Однако теперь я разрушал не только себя, но и других людей – надсмотрщика, его жену, его семью. Я отшатнулся и, возможно, сбежал бы от Лестата, полностью повредившись в рассудке, если бы его безошибочный инстинкт не подсказал бы ему, что происходит. Безошибочный инстинкт... — вампир задумался. — Лучше сказать, сильнейший инстинкт вампира, которому малейшая перемена в выражении лица человека также заметна, как самый выразительный жест. У Лестата было сверхъестественное чувство момента. Он увлек меня к карете и принялся хлестать лошадей.

«Я хочу умереть, – забормотал я. – Это невыносимо, я хочу умереть. В твоей власти убить меня». Я отказывался смотреть на него, отказывался поддаться колдовским чарам его неестественной красоты. Он ласково, смеясь, произнес мое имя. Как я уже сказал, он твердо решил завладеть плантацией.

— Но он бы отпустил вас, – спросил молодой человек, – при других обстоятельствах?

— Я не знаю. Сейчас, хорошо зная Лестата, я бы сказал, что он скорее убил бы меня, чем отпустил. Но, понимаете ли, этого хотел я. Ему же было все равно. Нет, я только думал, что хочу этого. Едва добравшись до дома, я выпрыгнул из кареты и поплелся, как зомби, к каменной лестнице, с которой упал мой брат. Дом пустовал уже несколько месяцев, так как у надсмотрщика был собственный коттедж, и жара и влажность Луизианы уже поработали над камнем. Каждая щель заросла травой и даже маленькими дикими цветами. Сев на нижнюю ступеньку, я почувствовал ее прохладную влажность, пальцы нащупали несколько упругих стебельков. Я машинально выдернул несколько сорняков из рыхлой земли.

«Я хочу умереть. Убей меня! Убей! — сказал я вампиру. — Теперь я виновен в убийстве, я не могу жить». Он нетерпеливо усмехнулся, как человек, вынужденный слушать очевидную ложь. Затем набросился на меня, словно молния. Я бешено сопротивлялся, уперся ботинком в его грудь и ударил изо всех сил, но его зубы впились мне в горло, в висках лихорадочно застучала кровь. Но одним движением, таким быстрым, что я его не заметил, он внезапно оказался у подножья лестницы.

«Я думал, ты хотел умереть, Луи», — презрительно сказал он. Молодой человек издал тихий резкий звук, услышав это имя, на что вампир быстро подтвердил: — Да, так меня зовут, — и продолжил:

— Таким образом, я беспомощно лежал на земле, осознавая собственную трусость и бесполезность, — сказал он. — Возможно, увидев их с такой отчетливостью, со временем я бы набрался храбрости покончить с жизнью сам и перестал бы хныкать, умоляя остальных сделать это за меня. Я представил себе, как прекращу чахнуть от ежедневных страданий, которые я считал столь же неизбежными, как и епитимья, искренне надеясь, что смерть сама настигнет меня и сочтет достойным вечного прощения. Также передо мной встало видение: я стою на лестнице, там, где стоял мой брат, а затем бросаюсь всем телом вниз.

Но времени для храбрости не оставалось. Точнее говоря, план Лестата не оставлял времени ни для чего, кроме самого плана.

«Теперь выслушай меня, Луи», — сказал он и прилег рядом со мной на ступеньки, двигаясь так грациозно и интимно, что мне пришла в голову мысль о любовнике. Я отшатнулся, но он привлек меня к груди. Раньше мы никогда не были так близки, и в тусклом освещении я увидел восхитительное сияние его глаз и неестественный цвет кожи. Я попробовал шевельнуться, но он прижал пальцы к моим губам и сказал:

«Не двигайся. Я выпью из тебя всю кровь до последней капли, ты окажешься на пороге смерти. Но ты должен молчать, чтобы услышать, как кровь струится по венам, как она перетекает в меня. Пусть сила сознания и воля не дадут тебе умереть». Я отбивался, но он держал меня так цепко, что полностью завладел моим распростертым телом, и стоило мне прекратить неудачную попытку взбунтоваться, как он вонзил клыки в мою шею.

Молодой человек широко распахнул глаза. С каждым словом вампира он отодвигался все дальше и дальше, затем его лицо напряглось, глаза сузились, как будто он готовился принять удар.

— Вы когда-нибудь теряли большое количество крови? — спросил вампир. — Вам знакомо это чувство? Молодой человек сложил губы в слове "Нет», но не произнес ни звука. Он прочистил горло.

— Нет, — сказал он.

— В гостиной наверху, где мы спланировали убийство надсмотрщика, горели свечи. Ветерок раскачивал масляный фонарь на галерее, и свет слился в один сверкающий луч, как будто передо мной предстал золотой призрак, поднявшийся над лестницей и обвивающий балки легкой дымкой.

«Послушай, не закрывай глаза», — шептал Лестат, почти касаясь губами моей шеи. Я помню, что от движения его губ я задрожал всем телом — ощущение, не слишком далекое от удовлетворения страсти.

Он задумался, слегка изогнув под подбородком ладонь правой руки, и погладил его большим пальцем.

— В результате через несколько минут я оказался почти парализован. В панике я обнаружил, что не могу заставить себя произнести ни слова. Конечно, Лестат не отпускал меня, его рука была тяжелой, словно железный прут. Его зубы оторвались от меня так резко, что раны на шее вспыхнули от боли. Он наклонился над моим беспомощным лицом, и отпустив, вцепился себе в запястье. Кровь заливала мою рубашку и пальто, он наблюдал за этим, сузив глаза. Казалось, он смотрит на меня целую вечность, а сгусток света висит в воздухе прямо над ним. Наверное, я сразу понял, что он собирается сделать. Я ждал этого с такой страстью, словно мое ожидание тянулось годами. Он прижал окровавленное запястье к моему рту и твердо, немного нетерпеливо сказал: "Пей, Луи, что я и сделал.

«Спокойно, Луи. Быстрее», — несколько раз шепнул он. Я высасывал кровь из раны и впервые с младенческого возраста испытал особую радость младенца у материнской груди, умом и телом сосредоточившись на единственном источнике жизни. Потом произошло нечто важное, — вампир откинулся на спинку стула, слегка нахмурившись. — Как трогательно описывать то, чего нельзя описать, — произнес он тихо, почти шепотом. Молодой человек замер в ожидании.

— Отнимая у него кровь, я не видел ничего, кроме света. Затем, затем... звук. Сперва глухой грохот, затем ритмичный бой, словно барабан, звучащий с нарастающей громкостью, как будто по темному незнакомому лесу медленно подбирается огромное существо, ударяя по мере приближения в огромный барабан. Затем к нему присоединился еще один барабан, словно за ним следует другой гигант, и каждый из них игнорирует ритм чужого барабана. Звук становился громче и громче, пока заполнил не только мой слух, но все мое существо. Он отдавался в моих губах, в пальцах, в висках, в сосудах. Прежде всего, в сосудах. Но затем Лестат внезапно оторвал свое запястье. Я открыл глаза и потянулся к нему, схватив его за руку, пытаясь добраться до нее любой ценой. Я опомнился, осознав, что барабаном было мое собственное сердце, а вторым барабаном — сердце Лестата. — Вампир вздохнул: — Вы понимаете?

Молодой человек начал говорить, но затем покачал головой.

— Нет.... То есть, да...., — сказал он, — То есть, я...

— Разумеется, — сказал вампир, не глядя на него.

— Подождите, подождите! — возбужденно вскричал молодой человек. — Кассета почти кончилась! Сейчас, я ее переверну. Вампир терпеливо ждал. — Что было дальше? — спросил молодой человек, поспешно вытирая платком вспотевшее лицо.

— Я увидел мир глазами вампира, — сказал вампир, слегка отрешенно, почти рассеянно. Потом он собрался с мыслями. — Лестат снова стоял у лестницы, и я видел его таким, каким не смог бы увидеть раньше. Прежде он казался мне совершенно белым, слегка светящимся, но теперь я видел, что его наполняет жизнь и кровь. Он не просто светился, он излучал сияние. Затем я заметил, что изменился не только Лестат, но и весь мир.

Казалось, я впервые научился различать цвета и формы. Я был так очарован пуговицами Лестата, что долго не мог отвести от них глаз. Тогда Лестат засмеялся. Раньше я ничего подобного не слышал. Его сердце все еще стучало как грохот барабана, и теперь раздался его металлический смех. Поначалу мне было сложно отделить один звук от другого — они сплетались в многоголосье колокольчиков, но позже я научился различать их; они накладывались один на другой — мягкие, но отчетливые, нарастающие, но цельные, звон смеха, — вампир в восхищении улыбнулся, — звон колокольчиков.

«Что ты уставился на мои пуговицы? — сказал Лестат. — Отправляйся в лес и избавься от отходов своего тела. И смотри не влюбись в ночь, а то заблудишься».

Конечно, это был мудрый совет. Увидев лунный свет, играющий на камнях, я испытал такие сильные чувства, что, должно быть, провел там целый час. Я прошел мимо молельни, едва вспомнив о брате и, оказавшись среди кустов хлопка и дубов, я услышал голос ночи, как хор шепчущих женщин, привлекающих меня к своей груди. Что касается тела, то превращение пока не окончилось, и едва я начал немного привыкать к звукам и новому зрению, я почувствовал ужасную боль. Меня покидали все человеческие жидкости, я умирал, как человек, оставаясь абсолютно живым вампиром, и, переживая пробуждающимися органами восприятия смерть собственного тела, я испытывал определенное неудобство и, наконец, страх. Я бегом вернулся к лестнице и ворвался в гостиную, где Лестат уже занимался бумагами, просматривая расходы и прибыль за прошлый год.

«Ты богатый человек», — сказал он мне.

«Со мной что-то случилось!» — закричал я.

«Ты умираешь, вот и все. Не будь дураком. У тебя нет масляных ламп? С такими деньгами ты не можешь позволить себе китовый жир? Принеси фонарь».

«Умираю! — вскричал я. — Умираю!»

«Так бывает со всеми», — настаивал он, отказываясь помочь мне. Вспоминая эту сцену, я до сих пор презираю его. Не потому, что испугался, но он мог обратить мое внимание на подобные перемены хотя бы с каплей уважения. Он мог успокоить меня и объяснить, что я могу наблюдать за собственной смертью с тем же интересом, что и за ночью, но он не сделал этого. Лестат никогда не был таким вампиром, как я. Никогда, — слова вампира не звучали хвастовством; он произнес их так, словно искренне сожалел об этом.

— Alors, — вздохнул он. — Я умирал быстро, и способность чувствовать страх уменьшалась с той же скоростью. Я просто сожалею, что не уделил подобающего внимания этому процессу. Лестат вел себя как совершеннейший идиот.

«О, черт возьми! — закричал он. — Представляешь, я не подготовился, какой же я дурак!»

Меня подмывало сказать: "Вот именно», но я сдержался.

«Сегодня утром тебе придется спать со мной — я не подготовил для тебя гроб».

Вампир засмеялся.

— Слово "гроб" вызвало во мне такой всплеск ужаса, что он поглотил все остатки моей способности ужасаться. Затем я слегка встревожился при мысли о необходимости разделить гроб с Лестатом. Тем временем он находился в спальне отца, прощаясь и обещая вернуться утром.

«Но куда ты идешь? Почему у тебя такой странный распорядок?» — хотел знать старик, и у Лестата кончилось терпение. До этого он был почти тошнотворно добр к старику, однако теперь превратился в грубияна.

«Я забочусь о тебе, не так ли? Я дал тебе крышу над головой, какой никогда не было у меня, и если мне хочется днем спать, а ночью пить, то так и будет, черт тебя побери!»

Старик захныкал. Только необычное состояние эмоций и ощущение невероятной утомленности удержало меня от выражения неодобрения. Я наблюдал за этой сценой через открытую дверь, очарованный красками ткани и сочетанием цветов в лице старика — под розово-сероватой плотью пульсировали голубые вены, я находил привлекательной даже желтизну его зубов, а его дрожащая губа меня просто загипнотизировала.

«Такой сын, такой сын, — сказал он, естественно, не подозревая о его истинной сущности. — Хорошо, уходи. Я знаю, у тебя есть женщина. Ты отправляешься к ней каждое утро, как только уходит муж. Дай мне четки, где мои четки?» Лестат произнес очередное богохульство и передал ему четки...

— Но… — начал молодой человек.

— Да? — сказал вампир. — Боюсь, что я не оставляю вам возможности задавать вопросы.

— Я хотел спросить — ведь на четках есть кресты?

— О, слухи о крестах! — засмеялся вампир. — Вы имеете в виду, что мы боимся крестов?

— Я думал, что вы не можете смотреть на них.

— Чепуха, мой друг. Полная чепуха. Я могу смотреть на все, на что захочу. В частности, мне очень нравится смотреть на распятия.

— А как насчет замочных скважин? Вы можете пройти сквозь них, превратившись в пар?

— Хотелось бы, — рассмеялся вампир. — Воистину восхитительно. Я с удовольствием прошел бы через самые разные замочные скважины, чтобы почувствовать прикосновение их необычной формы. Нет, — он покачал головой. — Это — как вы сегодня говорите — чушь собачья?

Молодой человек невольно рассмеялся, но затем снова посерьезнел.

— Вы не должны так стесняться, — сказал вампир. — В чем дело?

— История о колах в сердце, — сказал молодой человек, слегка краснея.

— То же самое, — сказал вампир. — Чушь собачья. Он тщательно выговорил оба слова, так что молодой человек улыбнулся. — Абсолютно никакой волшебной силы. Почему бы вам не закурить сигарету? Я вижу, у вас в кармане их целая пачка?

— О, благодарю вас, — сказал молодой человек, словно это было замечательное предложение. Но его руки дрожали так сильно, что он с трудом поднес сигарету к губам и сломал первую спичку.

— Позвольте мне, — сказал вампир. Взяв в руки коробок, он быстро поднес к сигарете зажженную спичку. Молодой человек затянулся, не сводя глаз от пальцев вампира. — На умывальнике есть пепельница, — сказал вампир, и молодой человек нервно отправился за ней. Он уставился на окурки и, заметив внизу небольшую корзину для мусора, опустошил пепельницу и поспешно поставил ее на стол. Он положил сигарету, оставив на ней несколько влажных отпечатков. — Это ваша комната? — спросил он.

— Нет, — ответил вампир. — Просто комната.