Временами все крутится передо мной, как на старой выцветшей пленке. Стоит писать об этом чаще, но.
Мы с пашкой сидим за барной стойкой ночью после смены, играет клэптон, мы пьем пиво, начиная то с одного ряда кранов, то с другого, иногда выбираясь только к утру. Пашка славный, мы почти стали друзьями, но его девушка думала, что я на него отрицательно влияю.
Ночной иркутск пролетает мимо, когда мы идем по мосту через ангару, чтобы прокачаться на качелях до шести утра, когда выходит первый автобус. В сумке едва початая бутылка абсолюта, которой суждено закончиться за много сотен километров оттуда. Лена говорит, что мы оторванные, а я думаю, что точно запомню и ее, и ангару, и Пашку, и даже абсолют. И запоминаю.
Плацкарт владивосток-екатеринбург, куча таджиков, и девушка с верхней полки, спрашивающая не ошиблась ли она поездом и не едем ли мы в Таджикистан.
Дэвид Салво, смуглый офицер генконсульства в идеально белоснежной рубашке делает росчерк на бумаге, бормоча что-то начинающееся со слова unfortunately. Между мной и Дэвидом толстое стекло. Я его плохо слышу, но прекрасно понимаю.
Раздосадованный, я спускаюсь на пару этажей ниже и сажусь на железную скамейку. Человек по ту сторону прозрачной двери сперва поглядывает на меня, а потом выходит спросить может ли он чем-то помочь. Я решил, что запомню этого человека и весь этот дурацкий екатеринбург. И запомнил.
Краденные апельсины катятся по лестнице вниз, такси уезжает вместе с сумкой и деньгами.
Я сижу на крылечке, рядом стоит банка из-под тушонки, полная бычками. Напротив поле, напрочь заросшее полынью. Утро очень теплое и солнечное, как и полагается пригороду, поют петухи. Я жмурюсь от солнца и соображаю как бы мне выехать из этой задницы мира, учитывая, что денег у меня нет. Антон оставил ключ, но о деньгах не подумал. Он славный, но слишком проблемный, и в авантюры впадает частенько. Когда я буду в армии он привезет цветы моей маме к 8 марта, это будет очень здорово.
Механизмы Марзокки гудят и скрежещут. Если нажать на льва, начнется экстракция и стрелочки забегают туда-сюда. Руки горят от чашек и ожогов от форсунки, но я старательно делаю все как учила Маша, и тогда, молотый кофе под прессом рождает тоненькую, непрерывистую и слегка ленивую струйку медного цвета, и я начинаю радоваться как ребенок от того, что получается. Через год с лишним тетка в арбитраже, прочитавшая мое резюме спросит "Это требует каких-то особых органолептических способностей?". Я тогда подумал, наверное Маша ими обладала. Она всегда умела красиво говорить о кофе.
Впрочем, ну ее, эту тетку. И арбитраж туда же. Волна набегает на берег, разбивается и уходит обратно.