[520x400]

Образ жизни народа в первую очередь зависит от географических условий его обитания — это вы прочтете в любом учебнике истории. Оно и верно — другое дело, что, сковавшись броней городов, современное человечество все больше освобождается от этнических различий. В самом деле, разве в центре Москвы чукча разбивает свой чум? Разве самый стопроцентный эскимос по крови запрягает собачью упряжку, когда ему надо добраться от Питера до Гатчины? Разве калмык выходит во двор черемушкинской новостройки, чтобы вскопать землю на детской площадке и приготовить в ней кюр? То ли дело — дома, в своем природном отечестве…
Республика Калмыкия

Субъект Российской Федерации, входит в состав Южного Федерального округа
Площадь: 76,1 тысяч км2
Численность населения: 299 тыс. человек (данные переписи 2004 года)
Столица — Элиста (в переводе — «Песчаная») с населением 120 тыс. человек Помимо Элисты в республике еще два города — Лагань и Городовиковск
Климат Калмыкии резко континентальный. Средние температуры января: от –7—9°С в южной и юго-западной части до –10—12°С на севере. Средние температуры июля: 23,5— 25,5°С. Абсолютный максимум температуры в жаркие годы достигает 40—44°С. Специфическая природная особенность — засухи и суховеи. Летом бывает до 120 суховейных дней. Калмыкия — самый засушливый на юге европейской части России регион. Одна из серьезных проблем республики — нехватка воды. Годовое количество осадков составляет 210—340 мм.
Калмыки ведут свое происхождение от племен ойратов, живших в Западной Монголии (Джунгарии), в XIII—XIV веках входивших в состав империи Чингисхана. В конце XVI — начале XVII века правители крупных ойратских этнополитических объединений переселились в западносибирские степи и в начале XVII века принесли присягу на подданство русскому царю. Слово «калмык» образовалось от слова «хальмг» — так называли себя ойраты западносибирских степей.
Во второй половине XVII века в Нижнем Поволжье образовалось Калмыцкое ханство. В 1771 году, когда часть калмыков, недовольных царской политикой, перекочевала в Китай, ханство прекратило существование. В 1917 году после Февральской революции была создана «Степная область калмыцкого народа». В 1920 году образована Калмыцкая автономная область, которая в 1935 году стала Калмыцкой Автономной Советской Социалистической Республикой (КАССР). Летом 1942 года значительная часть территории республики была оккупирована немцами, в январе 1943 года Калмыкия была освобождена. В 1943 году началась депортация калмыцкого народа в Сибирь, КАССР была упразднена. Лишь в 1957 году калмыки смогли вернуться на родину. Тогда же была сформирована Калмыцкая автономная область, а в 1959-м восстановлена КАССР. В 1993 году в Республике Калмыкия состоялись президентские выборы. Первым Президентом РК стал Кирсан Илюмжинов.
Калмыки — в своем роде уникальны: они единственные в Европе исповедуют буддизм, к тому же являются единственными монголоязычными европейцами. В 1996 году открыт самый большой в Калмыкии и крупнейший в Европе буддистский храм Сякюсн-Сюме. В республике действуют Крестовоздвиженская православная церковь в с. Приютном, православный Казанский кафедральный собор в г. Элисте, мусульманская мечеть в п. Прикумском, две католические часовни — в г. Элисте и с. Веселом Городовиковского района.
Центром высшего образования считается Калмыцкий государственный университет (открыт в 1970 году). В Калмыкии 3 театра, 2 музея, 175 библиотек.
Достояние национальной культуры — героический эпос «Джангар». В Элисте создан научный Центр джангароведения. Каждый год в столице проводится праздник Джангариада с состязаниями в стрельбе из лука, метании копья, бросании аркана, национальной борьбе, скачках и джигитовке с древними играми ойратов, с воссозданием сцен быта и уклада жизни кочевников.

С высоты птичьего полета Элиста мало чем отличается от прочих областных центров бывшего Союза и нынешней России — сплошь невысокие и унылые типовые дома. Но все же и у нее есть собственное лицо. Оно проступает в приземистых статуях широкоскулых богатырей на площадях, в глазах фантастических орнаментальных драконов, на каменных глыбах с явным, хотя и неясным философским подтекстом…

«Памятник» Белому старцу Цаган Ааву (хранителю пастбищ и покровителю всего живого), стилизованные храмовые ворота на центральной улице города, автобусные остановки, декорированные в псевдовосточном духе, — все это оставляло бы впечатление простодушного этнического китча, если б не особый смысл, заключенный в «завитках» калмыцкой архитектурной логики. Своеобразие характера проникает повсюду.

Как, например, сложилась судьба обычного, полагавшегося Элисте «по рангу» памятника Ленину? При развенчании советской идеологии его не тронули. Но еще через несколько лет буквально в пятидесяти метрах поодаль воздвигли большую позолоченную фигуру Будды. И тут вдруг оказалось, что один вождь (просветленный) смотрит другому (пролетарскому), так сказать, в спину. Тогда Ильича просто развернули на 180 градусов — лицом к святыне. А потом еще подумали и вовсе перенесли в другое место — очевидно, чтобы парадоксальное соседство не смущало ни самих «соседей», ни публику.

[250x269]Или — как понимать скульптурную композицию «Эхо», метко прозванную в народе «Мужиком без сердца» (дословно: «дутур уга» — «нет внутренностей»)? Сидит бронзовый человек 3,5 метра высотой, а вместо груди у него — дыра в форме общетюркского струнного инструмента домбры… Дыра — это, очевидно, предчувствие тотальной свободы в бесконечной степи: заворачивай, куда хочешь— все равно не изменятся ни пейзаж, ни настроение, ни мелодия. Авторы имеют в виду, что в такой «беспечной обреченности» — калмык весь, вся его душевная подноготная, конечно, буддистская по своей природе — и касается она даже тех, кто себя буддистами не считает.

А вот, с другой стороны, — Калмыкия, обращенная в будущее. Всероссийски известные ныне Нью-Васюки, расположенные к юго-востоку от республиканской столицы, называются городом Сити-Чесс и выражают авангардные представления нынешних властей о модернизации, народном счастье и тому подобном. «Островок Европы» в степи, официально посвященный шахматам и только им. Все эти миниатюрные палаццо носят названия, связанные с древней игрой: «Белая ладья», «Черный конь» и так далее — совершенно в духе предсказаний великого комбинатора. На деле же все они вмещают более широкий символический смысл. Здесь и идея единения небольшой нации — редкий калмык так или иначе не приложил руку, голову или копейку к «великой стройке». И стремление обратить на себя внимание «большого мира». И, возможно, даже глубоко затаенная тоска по оседлости, по приюту, посещавшая многие поколения здешних жителей, пока они не бросили кочевать…

Идея Сити-Чесса родилась, утряслась и воплотилась за два года — к крупнейшему за всю историю России Международному шахматному турниру, организованному калмыцким президентом Кирсаном Илюмжиновым, который, как известно, по совместительству является президентом ФИДЕ. Однако партии окончились, спортсмены разъехались, пешки и фигуры вновь легли на дно коробок, а маленький элистинский Манхэттен остался. И по обычным рыночным законам попал в руки обычных зажиточных горожан, среди которых преобладают почему-то футболисты (на любви народа и властей к этой более подвижной игре я еще остановлюсь ниже). Так что теперь между космополитических стеклобетонных зданий, в сверхсовременных лабиринтах дворов постоянно мелькает черно-белый мяч… И результат — налицо. Уже седьмой год «заштатная» некогда команда «Уралан» играет в высшем дивизионе.

[250x311]Вообще, если есть на свете «великая калмыцкая мечта» (а почему бы ей не быть, чем «наши» хуже американцев?), то она сконцентрирована здесь — среди этих «реализованных вживе амбиций», под памятником их бессмертному литературному вдохновителю Остапу Бендеру. Кстати, последнего, хоть он и был сыном турецкоподданного, калмыки уверенно считают своим. В самом деле, ведь этот герой, во-первых, вечно странствовал, во-вторых, непосредственно разработал план Нью-Васюков, в-третьих… В жилах многих знаменитых людей текла калмыцкая кровь. В ленинских, например, и, кажется, даже в пушкинских. Почему герою «Двенадцати стульев» не присоединиться к ним?

А если серьезно, темперамент Остапа Ибрагимовича действительно вполне созвучен вышеуказанной «калмыцкой мечте». На здешних равнинах живет необыкновенно жизнестойкий и «боевой» народ. Бешеное стремление к победе, к успеху, даже странное для буддистского этноса, — ему очень свойственно. Кроме того, он горд иногда непомерно — «нас мало, и нас все должны знать!» Отсюда, кстати, никогда не терявший силы культ высшего образования. «Друг степей калмык», пожалуй, не совсем тот (или уже не тот?) архаический пастух-философ, каким он виделся «солнцу русской поэзии». Иное дело, что, не отказываясь от амбиций, мои соотечественники изо всех россиян по-прежнему живут самым «заповедным» патриархальным образом. Кто желает пройти, хотя бы бегло, по жизненной дороге калмыка, тот должен отправиться в степь и «прочесать» ее. Что и сделала экспедиция «Вокруг света»…
[250x357]«Антилопа шнива» — К вопросу о калмыцкой красоте — Оля-тензин

— «Наран» значит «светлый». Или даже «солнце»… Но тут нет ничего особенного. Так часто называют тех, кто родился в воскресенье. А вообще у меня, как у всех «нормальных» калмыков, есть и второе имя — Слава. Чтобы два бога смотрели, чтобы шульмусов обмануть... Кто такие шульмусы? Злые духи.

Степняки вообще не «по эпохе» суеверны. Даже удивительно, почему это «рулевой» нашего маленького экипажа Наран с такой легкостью привел в разговоре свое «запасное», «магическое» имя. Обычно все, даже люди образованные, боятся, как бы не услышал кто-нибудь из пресловутых шульмусов. Но мы с фотографом, очевидно, внушили водителю доверие: пробуравив нас глазами в полном молчании, он стал вполне разговорчив, и наша экспедиционная «шнива» вполне подошла для «светской гостиной».

Не слышала такого сокращения в других местах, но на моей малой родине так зовут новомодный автомобиль «Шевроле-Нива». Она вообще была нашим всем — домом, караваном и даже «дипломатическим представительством»: куда ни приводила нас дорога, местные жители всегда издали узнавали вокругсветовскую «антилопу-гну» и выносили навстречу хлеб-соль. Через сутки нашего пребывания на калмыцкой территории я вполне убедилась: сарафанное радио в традиционном обществе — надежнее всякого Интернета. От Элисты до самых до окраин каждый ребенок знал, что приехали «высокие гости». И встречали соответственно. Даже флаг журнала, против всяких правил, мы не вернули в редакцию. Его пришлось подарить одному из сельских музеев — директор смотрела на бордовое полотнище с таким вожделением, что никто не посмел ее разочаровать.

Подпрыгивая на ухабах, джип быстро удалялся от накатанной колеи в глубь степного пространства — навстречу вступившей в свои права весне. В открытое настежь окно вместе с «сухим» ветром врывался запах молодой полыни. Цвета тоже были весенними — любые оттенки зеленого на каждом квадратном метре травы, которая лоснилась и блестела на солнце, а сверху вся эта здоровая природная красота покрывалась куполом радикально синего неба.

— Ну вот, видите, это оно — Одинокое! Я же говорил, правильно едем. — Наран ткнул пальцем в горизонт.

[250x208]Посреди плоской и шершавой, как стиральная доска, равнины торчал один-единственный «столб», поросший листьями. Сквозь негустую древесную крону просвечивали желтые лучи, а к ним между ветвей, пытаясь как можно выше привязать какую-то яркую ленточку, тянулась долговязая юношеская фигура (небольшая группа подобных же фигур расположилась поодаль на траве). Вообще, ствол и ветви Одинокого и так уже едва проглядывали из-под тысяч расписных «бинтов». Трепеща на ветру, они невнятно шелестели, словно бы повторяя слова начертанных на них молитв и пожеланий. «Только бы сбылось…»

«Похоже на центр Вселенной», — подумала я, смутно припоминая подобную картинку из энциклопедии «Мифы народов мира», которую листала в детстве.

В это время к нашей «компании» присоединились еще двое — монахи в своих неизменных полыхающе-красных одеждах. Они любезно поздоровались, но, естественно, ни в какие беседы не вступали, пока не исполнили несложный на вид буддистский ритуал. Вокруг Одинокого необходимо обойти в сосредоточенном безмолвии несколько раз (сколько именно — зависит от специфики и цели обряда). Мысленно приобщиться к святому месту и обменяться с ним энергетическим импульсом. Потом уже можно и разговаривать:
— Сто пятьдесят лет назад этот тополь посадил Кургаш Бакши, известный калмыцкий лама… Собственно, посадил он много деревьев, сам черенки из Тибета вез. А прижилось, как видите, только одно, — монах изъяснялся по-русски чисто, но с легким и каким-то непривычным гортанным акцентом, который, впрочем, очень «подходил» к степному эху. — Этот Бакши учился в Тибете и, говорят, не напрасно. Стал врачевателем. Большой дар у него открылся.

Я слушала и думала: что за последнее время изменилось в Калмыкии? В укладе жизни, наверное, не так много. Разве что за последние 10—15 лет совсем другим стал «эталон» красоты. Раньше красивой считалась женщина, сбоку тонкая, плоская, как ладонь, и с кривоватыми ногами (значит, хорошая наездница). А теперь глобальная смена эпох, похоже, повлияла даже на генотип нации: откуда ни возьмись, появился вполне европейский тип внешности. Выросло поколение высоких, длинноногих, стройных, неотразимых барышень — притом, что, конечно, экзотическая «изюминка» в них сохранилась... Вероятно, дело тут в питании: калмыки стали есть больше фруктов, овощей, и вообще, их рацион сблизился с общероссийским. Ну и, конечно, стандарты мировой моды — куда от них денешься?

[250x221]Вознамерившись поделиться лирическими мыслями со вторым из присутствовавших монахов — все же мужчина и должен смотреть на такие вещи более трезво, — я вдруг с изумлением поняла, что это, собственно, не монах, а монахиня. Девушка, хотя и не вполне соответствующая новому стереотипу красоты. Очень юная, с кротким взглядом черных глаз. Круглая голова острижена ежиком, как у всех ушедших от мира буддистов:

— Что делать?.. А раньше коса была дли-и-инная, ниже пояса. Жалко было отрезать, — молвила хрупкая барышня так тихо, что пришлось напрягать слух.

— Вообще, у калмыков не принято отдавать дочерей в монастыри. — Тут же вмешался ее старший товарищ. — Собственно, и монастырей-то кочевники никогда не строили. Представляете, за все время после 1917 года у нас были только три монахини. Одна из них — наша Тензин Дюнзанг.

Тензин, в миру Оля, живет с мамой, но каждый день ни свет ни заря выскальзывает из дому — на духовное служение.

На вопросы не отвечает вовсе, а только все ниже опускает светящиеся «пуговки» глаз, тихо смеется и молчит. Это похоже на буддистов — они высказываются лаконично и только, когда хотят. Иногда ждешь от них необходимого, казалось бы, слова, и — тишина. А иногда они начинают говорить на «ровном месте». Но в любом случае, остается ощущение «недосказанности», загадки.

Скажем, пока я пыталась разговорить Олю-Тензин, фотокорреспондент журнала все сетовал на сапфировые тучи, пришедшие невесть откуда и лишившие его возможности «прицелиться» к пейзажу. Монах же, Олин «напарник», стоял в это время в сторонке и как-то странно двигал кистями рук — мне не было видно, как именно. И вдруг чудесным образом снова появилось солнце. Вот и гадай, почему так все совпало, кого «послушалось» солнце — громко стенавшего фотографа или совершавшего загадочные пассы «божьего человека». Фотокор уверенно приписал успех последнему.

Информация и фото с сайта: http://www.vokrugsveta.ru/vs/article/1364/

Место на карте